Евангелие от Крамского
В дни Великого поста «Стол» вспоминает картину Ивана Крамского «Христос в пустыне».
Мы не знаем ни имени, ни рода занятий этого человека. Неизвестно и то, что он делал жарким весенним днем на набережной Васильевского острова в Петербурге. Скорее всего, это был какой-то бедный крестьянин, приехавший в столицу искать управу на распоясавшегося сельского помещика - в лихие 60-е, когда крестьянам волю дали, а землю зажали, такой стон по России стоял, такое лиходейство творилось, что не приведи Господь… Много тогда ходоков стекалось в Петербург и в Москву, все хотели найти «русский мир» и народную правду, да только потом понимали, что в больших кабинетах правды еще меньше, одна болтовня да алчное мздоимство. Вот и сел бедный крестьянин на старую просмоленную бочку на причале, размышляя, куда же ему, бедолаге, далее податься: то ли продолжить обивать пороги, то ли в реку броситься, то ли смириться и терпеть, недаром же в Священном Писании сказано: «Претерпевший же до конца спасен будет»…
Проходивший мимо художник Крамской только ахнул: вот же Он!
«Однажды я увидел фигуру, сидящую в глубоком раздумье, - много лет спустя вспоминал Иван Николаевич в своем письме к писателю Всеволоду Гаршину. - Его дума была так серьезна и глубока, что я заставал его постоянно в одном положении. Он сел так, когда солнце было еще перед ним, сел усталый, измученный; сначала он проводил глазами солнце, затем не заметил ночи, и на заре уже, когда солнце должно подняться сзади его, он все продолжал сидеть неподвижно. И нельзя сказать, чтобы он вовсе был нечувствителен к ощущениям: нет, он, под влиянием наступившего утреннего холода, инстинктивно прижал локти ближе к телу, и только, впрочем; губы его как бы засохли, слиплись от долгого молчания, и только глаза выдавали внутреннюю работу, хотя ничего не видели, да брови изредка ходили - то подымется одна, то другая… Кто это был? Я не знаю. По всей вероятности, это была галлюцинация; я в действительности, надо думать, не видал его. Мне показалось, что это всего лучше подходит к тому, что мне хотелось рассказать…»
Забыв обо всем на свете, Крамской прибежал в мастерскую и, схватив кусок угля, тут же начал рисовать набросок картины - пока не испарилось это самое первое и самое важное впечатление узнавания Христа, явившегося ему в пустыне среди шумного города.
Читать далее
Мы не знаем ни имени, ни рода занятий этого человека. Неизвестно и то, что он делал жарким весенним днем на набережной Васильевского острова в Петербурге. Скорее всего, это был какой-то бедный крестьянин, приехавший в столицу искать управу на распоясавшегося сельского помещика - в лихие 60-е, когда крестьянам волю дали, а землю зажали, такой стон по России стоял, такое лиходейство творилось, что не приведи Господь… Много тогда ходоков стекалось в Петербург и в Москву, все хотели найти «русский мир» и народную правду, да только потом понимали, что в больших кабинетах правды еще меньше, одна болтовня да алчное мздоимство. Вот и сел бедный крестьянин на старую просмоленную бочку на причале, размышляя, куда же ему, бедолаге, далее податься: то ли продолжить обивать пороги, то ли в реку броситься, то ли смириться и терпеть, недаром же в Священном Писании сказано: «Претерпевший же до конца спасен будет»…
Проходивший мимо художник Крамской только ахнул: вот же Он!
«Однажды я увидел фигуру, сидящую в глубоком раздумье, - много лет спустя вспоминал Иван Николаевич в своем письме к писателю Всеволоду Гаршину. - Его дума была так серьезна и глубока, что я заставал его постоянно в одном положении. Он сел так, когда солнце было еще перед ним, сел усталый, измученный; сначала он проводил глазами солнце, затем не заметил ночи, и на заре уже, когда солнце должно подняться сзади его, он все продолжал сидеть неподвижно. И нельзя сказать, чтобы он вовсе был нечувствителен к ощущениям: нет, он, под влиянием наступившего утреннего холода, инстинктивно прижал локти ближе к телу, и только, впрочем; губы его как бы засохли, слиплись от долгого молчания, и только глаза выдавали внутреннюю работу, хотя ничего не видели, да брови изредка ходили - то подымется одна, то другая… Кто это был? Я не знаю. По всей вероятности, это была галлюцинация; я в действительности, надо думать, не видал его. Мне показалось, что это всего лучше подходит к тому, что мне хотелось рассказать…»
Забыв обо всем на свете, Крамской прибежал в мастерскую и, схватив кусок угля, тут же начал рисовать набросок картины - пока не испарилось это самое первое и самое важное впечатление узнавания Христа, явившегося ему в пустыне среди шумного города.
Читать далее