Опальная пьеса о юном пастыре от революции
24 июля 1939 года Михаил Булгаков завершил работу над пьесой «Батум» о юности Иосифа Сталина и передал ее во МХАТ. Это единственная пьеса Булгакова, которая при его жизни не публиковалась и не ставилась.
Михаил Булгаков.
««Батум» Михаила Булгакова дошел до читателя позже других его произведений, потому что булгаковская пьеса о Сталине рассеивала вокруг себя странную тревогу, смущала всех, и публикацию пьесы задерживали разнонаправленные, несовместимые силы, - пишет литературовед Мирон Петровский в книге «Мастер и город. Киевские контексты Михаила Булгакова». - Сталинистам, как всегда, все было ясно: если пьесу о Сталине запретил Сталин, то о чем тут еще рассуждать? Антисталинистам все было неясно: они опасались, что пьеса о Сталине скомпрометирует писателя. Не слишком ли симпатичным выглядит в ней главный герой? Да и сам факт появления пьесы сомнителен - уж не сервилист ли Булгаков, раз сочинил пьесу о вожде к его шестидесятилетию? Ведь Булгаков сам предупреждал: своих героев надо любить, из попытки изобразить героя, которого не любишь, не выйдет ничего. Правда, из попытки Булгакова изобразить Сталина ничего особенно выдающегося как будто не вышло, но попытка все-таки была... Короче, с какой стороны (и в какую сторону) ни старайся истолковать Булгакова, «Батум» явно мешает созданию «чистой», непротиворечивой концепции».
Зачем Михаил Булгаков написал «Батум»? Для чего ему понадобилось писать пьесу о Сталине? В чем состояла творческая задача? Одни говорят, что, мол, пришлось, писал, буквально сцепив зубы, преодолевая внутреннее сопротивление, потому и получилась весьма слабая пьеса. Писателю приходилось тяжко, вот он и решил облегчить свой удел, «выкупить» свои запрещенные произведения, написав льстивую, угодническую вещь. Иного выхода не было - надо было спасать пусть не себя, но хотя бы свое творчество. Другие полагают, что «Батум» появился из желания осмыслить то, что происходило вокруг Булгакова, что дело тут вовсе не в намерении спастись и польстить.
«У Булгакова не было сомнений в деспотическом характере сталинской власти, - пишет Мирон Петровский. - (…) Он был далеко не столь наивен, как созданный его воображением Иешуа Га-Ноцри, мечтавший поговорить с Марком Крысобоем и уверенный, что после такого разговора заведомый палач резко переменится, обнаружив свое глубоко спрятанное доброе естество. Но разговора Булгаков жаждал, к разговору стремился, на разговор возлагал большие надежды. А на что еще может возлагать надежды писатель, конфессионально исповедующий слово? (…) На глазах у него вершилась расправа с деятелями Октябрьской революции, персонажами для Булгакова, несомненно, демоническими. Одновременно шла реабилитация деятелей исторического прошлого - от Александра Невского до Ивана Грозного. Политический штурвал все круче клался вправо, былые имперские ценности вновь поползли вверх. (…) Казалось бы, только радоваться сердцу, наполненному консервативными воспоминаниями и надеждами. Но сколько ни вглядывался Булгаков в политические горизонты, в фигуру кремлевского вершителя судеб - он видел: не тот, не то, не так... Вслед за лукаво обнадеживающим телефонным разговором 18 апреля 1930 года (28 марта 1930 года Булгаков написал письмо советскому правительству с просьбой определить, наконец, его судьбу и либо позволить эмигрировать, либо предоставить возможность поступить на работу во МХАТ. 18 апреля Сталин позвонил писателю и поинтересовался: «Вы проситесь за границу? Что, мы Вам очень надоели?». А затем заявил, что Булгаков может подать заявление в Художественный театр, потому что, как кажется Сталину, «они согласятся», чтобы писатель там работал. «Нам нужно встретиться и поговорить», - закончил вождь. - С.И.) последовали 1934, 1937 (...). Телефон молчал, письма в Кремль оставались без ответа, а Елена Сергеевна (супруга Михаила Булгакова - С.И.) заносила в дневник хронику репрессий, обступавших квартирку затравленного писателя все более тесным кольцом».
Булгаков хотел быть услышанным и понятым.
«В стремлении выйти к современникам, а не к потомкам, зарождается и создается «Батум», - высказывает свое мнение театральный критик, историк театра Анатолий Смелянский в работе «Михаил Булгаков в Художественном театре». - Вопрос о том, почему Булгаков решил написать «Батум», обсуждается с разных сторон. Мемуаристы - в частности, В. Виленкин и С. Ермолинский, люди близкие Булгакову в то время, - выдвигают противоположные версии. (…) В. Виленкин отрицает «довольно прочно сложившуюся легенду», по которой Булгаков в истории с «Батумом» «сломался», изменил себе под давлением обстоятельств, был вынужден писать не о том, о чем хотел, с единственной целью - чтобы его начали наконец печатать и ставить на сцене его пьесы. Автор «Воспоминаний с комментариями» свидетельствует, что Булгакова «увлекал образ молодого революционера, прирожденного вожака, героя в реальной обстановке начала революционного движения и большевистского подполья в Закавказье. В этом он видел благодарный материал для интересной и значительной пьесы». (…) С. Ермолинский в своих воспоминаниях осмысливает этот сюжет в противоположных тонах: «Уговоры (МХАТ должен был выпустить спектакль к 21 декабря 1939 года. Первый разговор о пьесе произошел у Булгакова с мхатовцами в сентябре 1938 года - С.И.) продолжались. С ним разговаривали люди, которым небезразлична была его судьба, милые люди. Ах, милые, милые! Без сомнения, они самоотверженно бились за процветание своего театра, мучительно выстраивая его репертуар, а это - тоже вне всякого сомнения - означало и его успех! Их общий успех!»».
Пьеса, по свидетельству Елены Булгаковой, была задумана драматургом в начале февраля 1936 года. Но лишь 10 сентября 1938-го Булгаков начал подготовительную работу над ней: знакомился с историческим материалом, обдумывал название и т. д.
«Недобрый (и несправедливый) анекдот рассказывает, что Сталин будто бы вызвал Горького и сказал: «Вы написали хороший роман «Мать». Напишите теперь роман «Отец». Прототип - я». Профессионалы-литературоведы заодно с расхожей молвой, кажется, полагают, что этот заказ взялся выполнить Михаил Булгаков, - пишет Мирон Петровский. - И выполнил. Его сочинение о Сталине - правда, не роман, а пьеса - было задумано под названием «Пастырь» (такова была подпольная кличка молодого Сталина - С.И.). Почти «Патер». Почти «Отец» (…) Булгаков вознамерился познакомиться с архивными материалами о своем будущем персонаже. Это намеренье оказалось легкомысленным и тщетным: к архивам его не допустили. Апологетическая биография, сочиненная Емельяном Ярославским, фальсификаторское сочинение о ранних годах революционной деятельности Сталина, подписанное Лаврентием Берия, еще несколько подобных сочинений - вот и все, на что мог опереться Булгаков, приступая к «Батуму». Ему оставалось воспользоваться несколькими несомненными фактами (…) Факты эти просты: уход Сталина из семинарии, участие в Батумской демонстрации (Батумская рабочая демонстрация, организованная и возглавленная Сталиным, прошла 8-9 марта 1902 года - С.И.), ссылка в Сибирь, бегство, во время которого беглец свалился в прорубь. Для пьесы, скажем прямо, не густо. Но и горсточки фактов могло хватить на пьесу драматургу с такой фантазией, какой был наделен Булгаков. (…) Но вот беда: в «Батуме» ему предстояло иметь дело с персонажем, на котором фантазии не разгуляться: она жестко задана и ограничена соображениями государственной важности. Тут, в области фантазирования по поводу своего персонажа, Булгаков действительно ходил по проволоке, и малейшая неосторожность была чревата гибелью. Драматург оказался зажатым в тиски между двумя невозможностями: с одной стороны - невозможно использовать исторический архивный материал, с другой - невозможно распустить свою рвущую узду фантазию. Заданная общественными условиями узость творческого пространства - вот что определило слабость «Батума»».
Мхатовцы ждали пьесу, торопили Булгакова: приближался сталинский юбилей, театру, разумеется, хотелось отличиться.Они хотели, как писал театровед, историк театра Виталий Виленкин, помочь драматургу выйти к зрителю с произведением, которое было естественным для времени, для исторического момента.
«Драматург стремился создать образ юного революционера (герой пьесы - 23-летний Иосиф Джугашвили - С.И.), преследуемого царскими жандармами, загнанного в подполье, стиснутого тисками обстоятельств, которым герой не покоряется и не сдается, - рассказывал о работе над пьесой «Батум» Анатолий Смелянский. - Неожиданную и далекую от его писательских интересов работу Булгаков выполнил с возможной профессиональной добросовестностью (…) Он писал «Батум» не под чью-то диктовку. Это было свободное, ответственное и необратимое писательское решение, и было бы унизительно для Булгакова перекладывать сделанный им выбор на плечи каких-то «милых людей», которые хотели при помощи драматурга решить собственные проблемы. К слову говоря, в дневнике Е. С. Булгаковой отмечен тот день, когда автор читал «Батум» своему другу С. А. Ермолинскому и тот восхищался пьесой: «Образ героя сделан так, что если он уходит со сцены, ждешь не дождешься, чтобы он скорее появился опять. Вообще, говорил много и восхищался как профессионал, понимающий все трудности задачи и виртуозность исполнения»».
Самой Елене Сергеевне пьеса тоже нравилась.
«Только что прочла первую (по пьесе - вторую) картину. Понравилась ужасно. Все персонажи живые», - записала она в своем дневнике.
Возглавлять постановку «Пастыря» взялся Немирович-Данченко, административной частью постановки руководил со стороны МХАТа исполняющий обязанности директора театра Григорий Калишьян.
11 июля 1939 года Булгаков прочитал пьесу в Комитете по делам искусств. Обсуждение длилось считанные минуты: пьеса вызвала единодушное приятие. Немногим ранее пьесу о Сталине секретарь дирекции МХАТа Ольга Бокшанская назвала «первой настоящей пьесой». «Пастыря» одобрила и партийная группа театра. При этом, как справедливо заметил исследователь творчества Булгакова Александр Нинов, «Булгаков лучше, чем кто-нибудь другой, сознавал, как мало значат для успеха задуманной им игры и бурные аплодисменты театральных партийцев, и одобрение Государственного комитета по делам искусств. Все похвалы могли обратиться в ничто, если для шестидесятилетнего Сталина по какой-либо причине окажется неприемлемым образ двадцатилетнего Иосифа Джугашвили».
22 июля Булгаков окончательно решает назвать пьесу «Батум». 24 июля пьеса была завершена в последней редакции, а еще через три дня была назначена читка в новом репетиционном помещении Художественного театра.
«Семь лет не читал Булгаков в этих стенах своих пьес, - напомнил Анатолий Смелянский. - Три года прошло с тех пор, как он ушел из Художественного театра. Природа будто подготовилась к этому дню. Ослепительные солнечные дни разрядились сильнейшей грозой, которая воспринимается как знак благоприятствования. «Слушали замечательно, после чтения очень долго, стоя, аплодировали. Потом высказывались. Все очень хорошо»».
Однако и автор, и мхатовцы пребывали в достаточно нервном состоянии. Пора было начинать репетиции, а команды с самого верха ещё не поступило...
11 августа Елена Сергеевна Булгакова в письме к матери написала:
«Миша закончил и сдал МХАТу пьесу. (…) Устал он дьявольски, работа была напряженная, надо было ее сдать непременно к сроку. Но усталость хорошая - работа была страшно интересная. По общим отзывам, это большая удача! (…) Теперь, в связи с этой вещью, МХАТ командирует бригаду во главе с Михаилом Афанасьевичем в Тифлис и Батум для подготовительных работ к этой пьесе. Едут два художника для зарисовок, помощник режиссера и помощник заведующего литературной частью для собирания музыки, наблюдения над типажами, над бытом и так далее».
14 августа творческая группа МХАТа отправилась в командировку в Батум. Перед выездом, 13 августа, Калишьян отправил официальное письмо секретарю ЦК КП(б) Грузии Кандиду Чарквиани с объяснением цели поездки.
Михаила Афанасьевича накануне мучили дурные предчувствия по поводу командировки. Пораздумав во время бессонной ночи, он пришёл к выводу - ехать сейчас в Батум не надо. Это было 8 августа, а 14-го он всё же туда отправился.
Творческая группа успела доехать только до Серпухова, когда от Григория Калишьяна пришла телеграмма, которую принесли прямо в вагон:
«Надобность поездки отпала, возвращайтесь в Москву».
Вот как описывает произошедшее Анатолий Смелянский:
«К вечеру Булгаковы вернулись домой. «Миша не позволил зажечь свет: горели свечи». Утром надо было идти в театр. Булгаков пойти не смог. День он провел в затемненной комнате: «свет его раздражает». Через день, от Василия Сахновского (режиссер несостоявшегося спектакля - С.И.), получили первое объяснение случившегося. «Нельзя исторического человека делать литературным героем, романтическим героем, нельзя ставить его в выдуманные положения и вкладывать в его уста выдуманные слова». Тот же Сахновский сообщил неизвестно кем высказанное предположение, что пьесу рассматривают как желание Булгакова «перебросить мост и наладить отношение к себе».
Какие чувства вызвало у Булгакова это предположение, мы не знаем. В дневнике только эмоциональный всплеск Елены Сергеевны, что «никакого моста М. А. не думал перебрасывать, а просто хотел, как драматург, написать пьесу - интересную для него по материалу, с героем, - и чтобы пьеса эта не лежала в письменном столе, а шла на сцене». Ни одного булгаковского прямого слова нет. Только сообщение о том, что писатель «мучительно раздумывает над письмом наверх»...»
Михаил Булгаков.
По словам Сахновского, пьесу нельзя было ни ставить, ни публиковать. Сталин, дескать, сказал, что не нужно было писать о молодости революционера, в юности, мол, все одинаковы…
Почему Сталин запретил пьесу - точно неизвестно. Возможно, ему не понравилась идея показать его не могущественным властителем 1930-х годов, а молодым, хоть и смелым, мужественным, революционером. Его могла, особенно учитывая его мнительность, испугать командировка мхатовцев в Батум, где, как сообщал Калишьян в письме к Чарквиани, они собирались осуществить «предварительные работы, связанные с постановкой пьесы (изучение музыкальных и историко-партийных материалов, беседы с участниками событий, показываемых в пьесе, зарисовки, собирание песен и т. д.)». Наконец, причина могла быть в том, что в пьесе косвенно затрагивался один из самых сомнительных эпизодов сталинской дореволюционной биографии - побег из ссылки, из-за которого многие прежние знакомые, а в то время находившиеся за границей политические противники подозревали Сталина в связях с царской охранкой.
«Каждую свою пьесу Булгаков создавал с надеждой на успех - каждую, кроме «Батума», - пишет Мирон Петровский в книге «Мастер и Город: Киевские контексты Михаила Булгакова». - Если внимательно всмотреться во все факты творческой истории «Батума», с великим тщанием собранные исследователями, то может показаться - так ли уж безосновательно? - что в авторский замысел входила ставка на провал. На этот раз Булгаков, кажется, напряженно ждал запрета пьесы, и когда по серпуховскому перрону пробежала женщина, служащая станции, выкрикивая: «Булгахтеру телеграмма!» - он, счастливый член делегации лучшего в мире театра, автор принятой как будто пьесы, с комфортом направляющийся в Батум для изучения местной натуры, мгновенно побледнев, понял, что это - конец. В «булгахтере» он тотчас распознал свою искаженную фамилию, а содержание телеграммы словно бы знал наперед. За немедленной и точной реакцией Булгакова нетрудно разглядеть психологическую установку на поражение, страшно сказать - надежду на запрет своей пьесы. Он ждал и дождался запрета, который исходил непосредственно от прототипа главного героя «Батума».
Что прочел, что вычитал прототип в пьесе, где он выведен главным героем? Ответ, по-видимому, навсегда останется в области предположений. «Все молодые люди одинаковы», - будто бы сказал прототип, запрещая пьесу к постановке. Лукавство, демагогическая увертливость, лицемерие подобных афоризмов Сталина известны, но этот скорее выглядит проговоркой. Все молодые люди одинаковы, и если молодой человек Сталин - одинаков со всеми, то пьеса о нем, конечно, не нужна. Нет ли здесь семинарской тоски по житийной литературе, герои которой необыкновенны изначально - с рождения, с детства, с юных лет? Если предположить искренность этой реплики (необыкновенно трудное предположение), то ожидалась пьеса в жанре жития, а представлено было нечто иное. Но, в то же время, можно ли считать «обыкновенным», «как все» молодого человека, в облике и поведении которого прочитываются черты лже-Христа, Антихриста, дерзкого самозванца - самое чудовищное воплощение мирской власти, владыку Града земного? Булгаков написал «Батум» о том же, о чем написаны и все остальные его пьесы, - о диалектических сложностях противоречия между добром и злом. Непрерывно испытуя разные варианты этих противоречий, он столкнулся со случаем превращения пророка в вождя, с проблемой самозванчества. (…) Булгаков написал к юбилею Сталина свою пьесу, ждали же от него совсем другого. Это и определило судьбу «Батума», а судьба автора уже была определена».
По свидетельствам современников, с потрясения, которое испытал Булгаков, получивший в вагоне поезда телеграмму о том, что в Батум ехать не надо, началась его предсмертная болезнь: гипертонический нефросклероз.
18 октября 1939 года Елена Булгакова делает запись с дневнике:
«Сегодня два звонка интересных. Первый - от Фадеева, о том, что он завтра придет Мишу навестить, было в МХАТе правительство, причем Генеральный секретарь, разговаривая с Немировичем, сказал, что пьесу «Батум» он считает очень хорошей, но что ее нельзя ставить».
МХАТ предлагал Булгакову срочно писать новую пьесу о современных людях. Ему советовали переделать «Батум» в оперу... Булгаков же говорил, что выбит из строя окончательно.
Здоровье Михаила Афанасьевича резко ухудшилось. В декабре в санатории «Барвиха» Булгаков попытался править «Батум». 28 декабря 1939 года, вернувшись из санатория, Булгаков сообщил другу киевской юности А. Гдешинскому:
«Если откровенно и по секрету тебе сказать, сосет меня мысль, что вернулся я умирать. Это меня не устраивает по одной причине: мучительно, канительно и пошло. Как известно, есть один приличный вид смерти - от огнестрельного оружия, но такового у меня, к сожалению, не имеется...»
Михаил Афанасьевич умер 10 марта 1940 года, в 16 часов 39 минут, близко к сумеркам, самому страшному и значительному времени дня...
«Глубокий скепсис, о котором Булгаков писал Сталину в 1930 году, стал еще глубже в 1939-м, в пьесе о Сталине, и пошел вширь, - писал Мирон Петровский. - Не с последней надеждой Мастера - на покой, только на покой, - а в горьком отчаянии уходил художник из литературы и из жизни. Последнее его слово о мире полно безнадежности».