Судьба восьми булгаковских снов
24 октября 1928 года была запрещена к постановке пьеса Михаила Булгакова «Бег». Ее сочли идеализирующей белогвардейцев.
Кадр из фильма "Бег" 1970 г.
Решение художественно-политического совета Главреперткома, в задачу которого входила цензура репертуара театров, кино, цирка и эстрады, о запрете «Бега» было опубликовано в газете «Правда». Не помогла и высокая оценка пьесы, данная ей Максимом Горьким, Анатолием Луначарским, Константином Станиславским и Владимиром Немировичем-Данченко. Написанную в 1926 году пьесу уже репетировали в Художественном театре, но постановку ее пришлось отменить.
В декабре 1928 года с письмом к Сталину, а точнее - литературно-театральным доносом, обратились члены объединения «Пролетарский театр». Драматурги, среди которых был Владимир Билль-Белоцерковский, спрашивали «вождя народов»:
«Находите ли Вы своевременным в данных политических условиях, вместо того, чтобы толкать такую художественную силу, как МХТ-1, к революционной тематике или хотя бы к революционной трактовке классиков, всячески облегчать этому театру соскальзывание вправо, дезорганизовывать идейно ту часть мхатовского молодняка, которая уже способна и хочет работать с нами, сбивать ее с толка, отталкивать вспять эту часть театральных специалистов, разрешая постановку такой пьесы, как «Бег» Булгакова, - по единодушному отзыву художественно-политического совета Главреперткома и совещания в МК ВКП(б), являющейся слабо замаскированной апологией белой героики, гораздо более явным оправданием белого движения, чем это было сделано в «Днях Турбиных»? Диктуется ли какими-либо политическими соображениями необходимость показа на одной из крупнейших московских сцен белой эмиграции в виде жертвы, распятой на «Голгофе»?».
Михаил Булгаков.
В начале февраля 1929 года Иосиф Сталин в ответном письме Билль-Белоцерковскому назвал булгаковскую пьесу «Бег» «проявлением попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины».
«Стало быть, это попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело, - резюмировал вождь. - «Бег», в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление».
Далее Сталин добавил, что он, дескать, не имел бы ничего против постановки «Бега», если бы Булгаков «изобразил внутренние социальные пружины гражданской войны в СССР, чтобы зритель мог понять, что все эти, по-своему «честные» Серафимы и всякие приват-доценты, оказались вышибленными из России не по капризу большевиков, а потому, что они сидели на шее у народа (несмотря на свою «честность»), что большевики, изгоняя вон этих «честных» сторонников эксплуатации, осуществляли волю рабочих и крестьян и поступали поэтому совершенно правильно».
К слову, в этом же письме Билль-Белоцерковскому Иосиф Виссарионович проходится и по другим произведениям Михаила Булгакова. Если «Багровый остров» Сталин называет «макулатурой», то пьеса «Дни Турбиных», по мнению вождя, «не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда».
«Основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: «если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, - значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь». «Дни Турбиных» есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма, - заключает Сталин. - Конечно, автор ни в какой мере «не повинен» в этой демонстрации. Но какое нам до этого дело?».
Как считает «отец народов», пьесы Булгакова ставят в театрах лишь потому, что «своих пьес, годных для постановки, не хватает». На безрыбье, так сказать. Нужно «шаг за шагом выживать со сцены старую и новую непролетарскую макулатуру в порядке соревнования, путем создания могущих ее заменить настоящих, интересных, художественных пьес советского характера».
«Только в обстановке соревнования можно добиться сформирования и кристаллизации нашей пролетарской художественной литературы», - полагал Сталин.
Горький, участвовавший в обсуждении пьесы «Бег» 9 октября, считал, что ее постановка будет иметь «анафемский успех». И автор, мол, очень талантливый, и его пьеса. 10 октября 1928 года «Красная газета» опубликовала такие слова Алексея Максимовича:
«Со стороны автора не вижу никакого раскрашивания белых генералов. Это - превосходнейшая комедия, я ее читал три раза, читал А.И. Рыкову и другим товарищам. Это - пьеса с глубоким, умело скрытым сатирическим содержанием. Хотелось бы, чтобы такая вещь была поставлена на сцене Художественного театра. «Бег» - великолепная вещь».
«Бег», пьеса в «восьми снах», начальником Главискусства Алексеем Ивановичем Свидерским и главным редактором «Нового мира» Вячеславом Полонским была названа одной из самых талантливых пьес последнего времени. Свидерский, в частности, сказал:
«Если пьеса художественна, то мы, как марксисты, должны считать её советской. Термин «советская» и «антисоветская» пьеса надо отставить».
Кадр из фильма "Бег".
Немирович-Данченко полагал, что стоит товарищам из Главреперткома увидеть «Бег» на сцене, как против постановки пьесы они говорить уже не станут. Как же он ошибался!
11 октября 1928 года газета «Правда» сообщила о начале репетиций спектакля по «Бегу». А через несколько дней председатель Главреперткома Федор Раскольников обвинил Алексея Свидерского в том, что, защищая «Бег», тот дискредитирует деятельность Главреперткома. Критик Илья Бачелис 23 октября написал следующее:
«Булгаков назвал «Бег» пьесой в «восьми снах». Он хочет, чтобы восприняли ее как сон; он хочет убедить нас в том, что следы истории уже заметены снегом; он хочет примирить нас с белогвардейщиной. И, усыпляя этими снами, он потихоньку протаскивает идею чистоты белогвардейского знамени, он пытается заставить нас признать благородство белой идеи и поклониться в ноги этим милым, хорошим, честным, доблестным и измученным людям в генеральских погонах… И хуже всего то, что нашлись такие советские люди, которые поклонились в ножки тараканьим «янычарам». Они пытались и пытаются протащить булгаковскую апологию белогвардейщины в советский театр (…) Этим попыткам должен быть дан самый категорический отпор».
Писатель Николай Равич, в 1928 году назначенный заведующим театральным и музыкальным отделом Главреперткома, говорил о «Беге» с Анатолием Луначарским, доказывая что пьеса давала неправильное представление о Гражданской войне в России. К слову Анатолий Васильевич, обычно заступавшийся за творцов перед советской властью, «Бег» обругал. В июле 1928-го в письме А.И. Рыкову он написал:
«У меня создается впечатление полной недопустимости сценической постановки «Бега». Нельзя же позволять этому господину, который потом нагло хвастает этим, продолжать обманывать нас, как будто издеваясь над нашей наивностью. Человек он, конечно, талантливый, но сознательный, откровенный враг большевиков. Ему доставляет какое-то озорное удовольствие эта возможность, живя в Москве, публично в наших театрах ставить пьесы, о которых потом вся белогвардейская печать говорит как о восстановлении попранной справедливости, о голосе мировой правды и т. д.».
В общем, пьесу «Бег» в конце концов посчитали «глубоко вредной для советского зрителя», «злобной контрабандой», а в ее намечавшейся постановке углядели «торжество и своеобразную победу антисоветски настроенных кругов».
«Новая пьеса Булгакова описывает белогвардейщину в момент падения Крыма и в период эмиграции. Как и в «Днях Турбиных», автор идеализирует руководителей белогвардейщины и пытается вызвать к ним симпатии зрителей, - говорилось в справке, которую заместитель заведующего Отделом агитации, пропаганды и печати ЦК ВКП(б) Платон Керженцев представил в Политбюро ЦК в конце 1928-начале 1929 гг. - Политическая тенденциозность пьесы автором весьма тщательно завуалирована в психологическом разрезе пьесы. По неоднократным заявлениям Булгакова и, в частности, руководителей МХАТа, основное в пьесе - это проблема преступления и наказания. (…) Конечно, нелепо было бы требовать от автора, чтобы он характеризовал представителей белого движения как разложившуюся пьяную банду мешочничающих, грабящих и насилующих офицеров. Врага нам нужно показывать на сцене сильным противником, и меньше всего мы заинтересованы в том, чтобы видеть в нем колосса на глиняных ногах. Но всегда мы должны требовать правильного политического критерия к излагаемым фактам. Если в «Днях Турбиных» Булгаков демонстрировал частный эпизод из Гражданской войны, к тому же вымышленный, то в «Беге» он берет целый исторический этап ее и сознательно его искажает».
В 1928 году к клеймящим Михаила Булгакова присоединился и горлан Владимир Маяковский, написавший в стихотворении «Лицо классового врага»:
На ложу
в окно
театральных касс
тыкая
ногтем лаковым,
он
дает
социальный заказ
на «Дни Турбиных» -
Булгаковым.
Он - это новый буржуа. А фамилия Михаила Булгакова уничижительно используется во множественном числе.
«Комсомольская правда» опубликовала статью под заголовком «Бег назад должен быть остановлен». Позже в той же «Комсомолке» председатель Главреперткома Федор Раскольников потребовал: «Шире развернуть кампанию против «Бега»!».
Между тем, репетиции по пьесе «Бег», начавшиеся 10 октября 1928-го, продолжались до 25 января 1929-го. Надеялись на перемены к лучшему. Судьба пьесы решилась 30 января, когда комиссия политбюро ЦК ВКП(б) в составе Ворошилова, Кагановича, Смирнова и Томского окончательно признала постановку «Бега» нецелесообразной (вычеркнув из резолюции эпитет «политически»).
Жена Михаила Булгакова Любовь Белозерская вспоминала:
«Ужасен был удар, когда её запретили. Как будто в доме объявился покойник».
К середине 1929 года из репертуаров театров исчезли пьесы Булгакова «Багровый остров», «Зойкина квартира», «Дни Турбиных». 24 августа 1929 г. Михаил Афанасьевич написал брату Николаю в Париж:
«Все мои пьесы запрещены к представлению в СССР и беллетристической ни одной строки моей не напечатают. В 1929 году совершилось мое писательское уничтожение. (…) Вокруг меня уже ползет змейкой темный слух о том, что я обречен во всех смыслах. (...) Без всякого малодушия сообщаю тебе, мой брат, что вопрос моей гибели это лишь вопрос срока, если, конечно, не произойдет чуда. Но чудеса случаются редко».
Кадр из фильма "Бег".
Впервые пьеса «Бег» была поставлена в Сталинградском театре 29 марта 1957 года. В 1970 году пьеса была экранизирована режиссерами Александром Аловым и Владимиром Наумовым. Роли исполнили Людмила Савельева (Серафима), Алексей Баталов (Голубков), Михаил Ульянов (Чарнота), Владислав Дворжецкий (Хлудов), Евгений Евстигнеев (Корзухин).