еще о Валерии Ильиничне Новодворской
Вообще-то думать, что свой самый впечатляющий подвиг Новодворская совершила в 19 лет, раздавая листовки против оккупации Чехословакии - не очень верно.
То, что она не ушла со сцены и осталась в публичном пространстве после заключения и карательной психиатрии, по-моему еще больший героизм.
Она была выжившей жертвой и свидетельницей невообразимого зла. Она видела и испытала на себе целенаправленное разрушение здоровья и личности человека медицинскими методами. Не знаю, как я знала в детстве, что такое существует, мне вроде никто не рассказывал. Но ужас, распространяемый этой формой государственного террора, видимо проникал повсюду даже помимо слов.
Так что сам факт того, что она осталась в своей стране и на ее политической арене, нужно взвешивать на особых весах.
Но от того, какими способностями и силами она была наделена с самого начала, и сколько она могла бы сделать в политике, если бы институт оппозиции существовал, а не искоренялся с помощью пыток - хочется выть.
Вообще, чем яростнее и иррациональнее государство репрессирует неугодные ему голоса, естественные возражения политической оппозиции (которая всегда есть и должна быть к любому решению, любой политической линии) - тем болезненнее и страшнее становятся лезущие через другие места, лишенные голоса симптомы, тем ближе они подводят политическое тело к параличу и инвалидности. Привет Фрейду, есличо.
Под катом - немного цитат (не самых страшных) из книги Новодворской "По ту сторону отчаяния" (1993)
Я наивно предполагала, что здесь идет честная игра, что я могу сказать
"нет", стоять на ушах и расплачусь за это только жизнью и физическими
мучениями.
Но в этой лавочке еще и обвешивали. В 30-40-е, ранние 50-е годы я бы
получила то, что хотела! НКВД играл честно: брал жизнь, но оставлял взамен
честь. Игра была на уровне чемпионов, но тот, кто мог вынести все пытки,
выигрывал и получал свою пулю, как олимпийское золото. Но кончались 60-е
годы, и было изобретено Абсолютное оружие, против которого были бессильны и
мужество, и решимость, и вера.
Есть у Роберта Шекли рассказ "Абсолютное оружие". Действие происходит
на Марсе. Два друга набредают на древний склад вымерших марсиан и начинают
пробовать всякое оружие, надеясь продать его на Земле и разбогатеть. На
одном ящике написано: "Абсолютное оружие". Они открывают ящик. Появляется
огромная пасть. Один из них просто падает в обморок. Пасть глотает его и
говорит: "Мне нравится пассивная протоплазма". Другой начинает защищаться:
огнеметами, гранатометами, пушками, атомными ракетами. На пасть все это
абсолютно не действует. Она глотает человека (вместе со стингером) и
говорит: "Активная протоплазма мне тоже нравится". И все. Марс обречен.
Земля обречена. Жизнь во Вселенной обречена. Психиатрический террор -- тоже
абсолютная победа Зла. Если ты уступаешь -- тебя сломали. Личности нет. Если
ты противишься -- твою личность разрушают химически или механически
(электричество, скажем). И победы нет, потому что личности не осталось:
победу можно праздновать, когда есть КОМУ праздновать. А здесь не будет
достойной смерти, но будет слюнявый идиот под твоей фамилией. На карательной
медицине кончается всякая борьба, и всякое достоинство умаляется,
растаптывается навеки, будь ты хоть Ян Гус, хоть Муций Сцевола. Кроме чисто
морального триумфа, КГБ здесь преследовал две практические цели:
I. Сохранялась монолитность советского народа, бодро ворующего в своих
вождей и свои идеалы. Наличие "врагов" сильно подорвало бы эту концепцию
(через 15 лет после исправления извращений "культа" -- опять враги!). А за
больных правительство не отвечает. На Западе тоже психов достаточно.
II. Дискредитация альтернативных идей общественного развития и
оппозиции в глазах простого народа. Даже читая школьные учебники, народ мог
узнать, что "врагами народа" у нас часто именовали зря. С врагом надо еще
разбираться, враг он или друг. А врачам простой народ верит. Если врачи
сказали, что антисоветчик -- псих, то что здесь судить да рядить о его
идеях? Бред сумасшедшего не анализируют. Со времен Чаадаева этот метод
действует безотказно.
Сейчас, когда я заставляю себя это вспоминать, в Санкт-Петербургской
СПБ истязают совершенно здорового человека, который был готов пойти на любую
кару (но только после честного открытого суда), на любую каторгу, к любой
стенке. А происходит это так. Признанного невменяемым политзаключенного
привозят обратно в тюрьму и забывают там. In pace. У меня это длилось два
месяца. Ни допросов, ни объяснений. Полная неизвестность, одиночка, мертвая
тишина. Иногда невозможно определить, жив ты или уже умер. Садистская пытка
неизвестностью. Адвокат имеет право не приходить даже после окончания
следствия (оно окончится без вас -- вас уже нет, вы уже не человек). Здесь
нужен был бы адвокат типа Дины Каминской или Софьи Каллистратовой.
У каждой СПБ -- спецпсихбольницы или спецтюрьмы -- была своя
специализация. В Днепропетровске пытали нейролептиками (Леонида Плюща
замучили до полусмерти; когда его выслали в Париж, то из самолета мученика
вынесли на носилках; и французских коммунистов это проняло: "Юманите"
напечатала заметочку, что даже с врагами социализма так жестоко обращаться
нельзя!). В СПБ под Калининградом, где был заключен Петр Григорьевич
Григоренко, было то же самое. В Казани применяли и физические пытки, однако
нейролептиками не пренебрегали. Самый сносный вариант был в Ленинградской
СПБ: и Буковский, и Володя Борисов, и Виктор Файнберг вышли оттуда живыми и
невредимыми
Весь год, ложась спать, я мечтала об одном: чтобы утром не проснуться
(инфаркт, инсульт, тромб). Человек, который после этой вечерней молитвы
целый год неизменно просыпался в казанской камере, не должен, не может
дальше жить. Это нехорошо и для него, и для человечества.
Человек, прошедший через СПБ и ПБ, никогда не будет прежним. Он не
сможет создать семью, иметь детей. Он никогда не будет посещать даже обычные
ПБ, носить туда гостинцы и входить в комиссии, курирующие соблюдение прав
человека в этих "богоугодных" заведениях: душевнобольные навсегда останутся
для него орудием пытки, и он не сможет увидеть в них страдающих людей. Он до
конца своих дней будет бледнеть, видя машину с красным крестом, и не будет
сближаться с психиатрами. Он никогда не обратится к невропатологу и не
примет даже таблетку снотворного. Он не сможет смотреть фильмы типа
"Френсис" или "Полета над гнездом кукушки". То, что с ним сделали,
непоправимо. Он или возненавидит людей, или не сможет никогда причинять им
зло -- даже последним подонкам. (Слава Богу, со мной произошло именно
последнее. Отсюда, наверное, пункт о всеобщей амнистии в программе ДС.)
То, что она не ушла со сцены и осталась в публичном пространстве после заключения и карательной психиатрии, по-моему еще больший героизм.
Она была выжившей жертвой и свидетельницей невообразимого зла. Она видела и испытала на себе целенаправленное разрушение здоровья и личности человека медицинскими методами. Не знаю, как я знала в детстве, что такое существует, мне вроде никто не рассказывал. Но ужас, распространяемый этой формой государственного террора, видимо проникал повсюду даже помимо слов.
Так что сам факт того, что она осталась в своей стране и на ее политической арене, нужно взвешивать на особых весах.
Но от того, какими способностями и силами она была наделена с самого начала, и сколько она могла бы сделать в политике, если бы институт оппозиции существовал, а не искоренялся с помощью пыток - хочется выть.
Вообще, чем яростнее и иррациональнее государство репрессирует неугодные ему голоса, естественные возражения политической оппозиции (которая всегда есть и должна быть к любому решению, любой политической линии) - тем болезненнее и страшнее становятся лезущие через другие места, лишенные голоса симптомы, тем ближе они подводят политическое тело к параличу и инвалидности. Привет Фрейду, есличо.
Под катом - немного цитат (не самых страшных) из книги Новодворской "По ту сторону отчаяния" (1993)
Я наивно предполагала, что здесь идет честная игра, что я могу сказать
"нет", стоять на ушах и расплачусь за это только жизнью и физическими
мучениями.
Но в этой лавочке еще и обвешивали. В 30-40-е, ранние 50-е годы я бы
получила то, что хотела! НКВД играл честно: брал жизнь, но оставлял взамен
честь. Игра была на уровне чемпионов, но тот, кто мог вынести все пытки,
выигрывал и получал свою пулю, как олимпийское золото. Но кончались 60-е
годы, и было изобретено Абсолютное оружие, против которого были бессильны и
мужество, и решимость, и вера.
Есть у Роберта Шекли рассказ "Абсолютное оружие". Действие происходит
на Марсе. Два друга набредают на древний склад вымерших марсиан и начинают
пробовать всякое оружие, надеясь продать его на Земле и разбогатеть. На
одном ящике написано: "Абсолютное оружие". Они открывают ящик. Появляется
огромная пасть. Один из них просто падает в обморок. Пасть глотает его и
говорит: "Мне нравится пассивная протоплазма". Другой начинает защищаться:
огнеметами, гранатометами, пушками, атомными ракетами. На пасть все это
абсолютно не действует. Она глотает человека (вместе со стингером) и
говорит: "Активная протоплазма мне тоже нравится". И все. Марс обречен.
Земля обречена. Жизнь во Вселенной обречена. Психиатрический террор -- тоже
абсолютная победа Зла. Если ты уступаешь -- тебя сломали. Личности нет. Если
ты противишься -- твою личность разрушают химически или механически
(электричество, скажем). И победы нет, потому что личности не осталось:
победу можно праздновать, когда есть КОМУ праздновать. А здесь не будет
достойной смерти, но будет слюнявый идиот под твоей фамилией. На карательной
медицине кончается всякая борьба, и всякое достоинство умаляется,
растаптывается навеки, будь ты хоть Ян Гус, хоть Муций Сцевола. Кроме чисто
морального триумфа, КГБ здесь преследовал две практические цели:
I. Сохранялась монолитность советского народа, бодро ворующего в своих
вождей и свои идеалы. Наличие "врагов" сильно подорвало бы эту концепцию
(через 15 лет после исправления извращений "культа" -- опять враги!). А за
больных правительство не отвечает. На Западе тоже психов достаточно.
II. Дискредитация альтернативных идей общественного развития и
оппозиции в глазах простого народа. Даже читая школьные учебники, народ мог
узнать, что "врагами народа" у нас часто именовали зря. С врагом надо еще
разбираться, враг он или друг. А врачам простой народ верит. Если врачи
сказали, что антисоветчик -- псих, то что здесь судить да рядить о его
идеях? Бред сумасшедшего не анализируют. Со времен Чаадаева этот метод
действует безотказно.
Сейчас, когда я заставляю себя это вспоминать, в Санкт-Петербургской
СПБ истязают совершенно здорового человека, который был готов пойти на любую
кару (но только после честного открытого суда), на любую каторгу, к любой
стенке. А происходит это так. Признанного невменяемым политзаключенного
привозят обратно в тюрьму и забывают там. In pace. У меня это длилось два
месяца. Ни допросов, ни объяснений. Полная неизвестность, одиночка, мертвая
тишина. Иногда невозможно определить, жив ты или уже умер. Садистская пытка
неизвестностью. Адвокат имеет право не приходить даже после окончания
следствия (оно окончится без вас -- вас уже нет, вы уже не человек). Здесь
нужен был бы адвокат типа Дины Каминской или Софьи Каллистратовой.
У каждой СПБ -- спецпсихбольницы или спецтюрьмы -- была своя
специализация. В Днепропетровске пытали нейролептиками (Леонида Плюща
замучили до полусмерти; когда его выслали в Париж, то из самолета мученика
вынесли на носилках; и французских коммунистов это проняло: "Юманите"
напечатала заметочку, что даже с врагами социализма так жестоко обращаться
нельзя!). В СПБ под Калининградом, где был заключен Петр Григорьевич
Григоренко, было то же самое. В Казани применяли и физические пытки, однако
нейролептиками не пренебрегали. Самый сносный вариант был в Ленинградской
СПБ: и Буковский, и Володя Борисов, и Виктор Файнберг вышли оттуда живыми и
невредимыми
Весь год, ложась спать, я мечтала об одном: чтобы утром не проснуться
(инфаркт, инсульт, тромб). Человек, который после этой вечерней молитвы
целый год неизменно просыпался в казанской камере, не должен, не может
дальше жить. Это нехорошо и для него, и для человечества.
Человек, прошедший через СПБ и ПБ, никогда не будет прежним. Он не
сможет создать семью, иметь детей. Он никогда не будет посещать даже обычные
ПБ, носить туда гостинцы и входить в комиссии, курирующие соблюдение прав
человека в этих "богоугодных" заведениях: душевнобольные навсегда останутся
для него орудием пытки, и он не сможет увидеть в них страдающих людей. Он до
конца своих дней будет бледнеть, видя машину с красным крестом, и не будет
сближаться с психиатрами. Он никогда не обратится к невропатологу и не
примет даже таблетку снотворного. Он не сможет смотреть фильмы типа
"Френсис" или "Полета над гнездом кукушки". То, что с ним сделали,
непоправимо. Он или возненавидит людей, или не сможет никогда причинять им
зло -- даже последним подонкам. (Слава Богу, со мной произошло именно
последнее. Отсюда, наверное, пункт о всеобщей амнистии в программе ДС.)