Убийство Мирбаха
Документ № 92
Из показаний по делу об убийстве германского посла В. Мирбаха
10.07.1918
Приблизительно в половине июня т[екущего] г[ода] мною были получены от т. Карахана сведения, исходящие от германского посольства, подтверждающие слухи о готовящемся покушении на жизнь членов германского посольства и о заговоре против Советской власти. Членами германского посольства был дан список адресов, где должны были быть обнаружены преступные воззвания и сами заговорщики. Кроме этого списка, был дан в немецком переводе текст двух воззваний. Это дело было передано для расследования тт. Петерсу и Лацису. Несмотря, однако, на столь конкретные указания, предпринятые комиссией, обыски ничего не обнаружили, и пришлось всех арестованных по этому делу освободить. Я был уверен, что членам германского посольства кто-то дает умышленно ложные сведения для шантажирования их или для других более сложных политических целей. Уверенность моя опиралась не только на факте, что обыски не дали никакого результата, но и на том, что доставленные нам воззвания нигде в городе распространяемы не были. Затем в конце июня (28-го) мне был передан т. Караханом новый материал, полученный им от германского посольства, о готовящихся заговорах. Сообщалось, что, вне всякого сомнения, в Москве против членов германского посольства и против представителей Советской власти готовятся покушения и что можно за одним ударом<1> раскрыть все нити этого заговора. Необходимо только сегодня же, т.е. 28 июня, вечером в 9 час. ровно послать верных людей (неподкупных) для обыска по Петровке, 19, кв. 35. Необходимо исследовать самым тщательным образом абсолютно все находящееся в квартире: каждый клочок бумаги, книги, журналы и т.д. Если найдется что-либо шифрованное, необходимо доставить в посольство, там сейчас же расшифруют. Хозяином квартиры - д-р И.И. Андрианов, у которого живет англичанин Ф.М. Уайбер, главный организатор заговора. Получив такие сведения, тт. Петерсом и Лацисом был послан в указанное место и время (точно) наряд товарищей, заслуживающих полного доверия, для обыска. Было задержано несколько лиц, в том числе учитель английского языка Уайбер. У него было найдено на столе в книге шесть листков шифрованных. Ничего больше, что могло бы его компрометировать, обнаружено не было. Гр. Уайбер на допросе заявил, что он политикой не занимается и что он не знает, каким путем попали в его книжку шифрованные листки, и что он сам недоумевает по этому поводу. Один из найденных листков, начинающийся шифром...<2> был передан т. Караханом членам германского посольства для расшифровки по имеющемуся у них ключу. Они отослали нам этот листок обратно уже расшифрованным, а также и сам ключ. Остальные листки расшифровали уже мы (я, Карахан и Петерс). Ознакомившись с содержанием этих листков, я пришел к убеждению, что кто-то шантажирует и нас, и германское посольство и что, может быть, гр. Уайбер - жертва этого шантажа. Для выяснения своих сомнений я попросил т. Карахана познакомить меня непосредственно с кем-либо из германского посольства. Я встретился с д-ром Рицлером и лейтенантом Миллером<3>. Я высказал им все свои сомнения и мою почти уверенность, что кто-то их шантажирует. Д-р Рицлер указал, что шантаж трудно предполагать, так как денег дающие ему сведения лица от него не получают. Я указал, что могут быть и политические мотивы предполагаемой мистификации, как, например, желание врагов направить наше внимание на ложные следы.
Что здесь какая-то интрига, я тем более был убежден, что я получил вполне достоверные сведения, что именно д-ру Рицлеру сообщено, будто я смотрю сквозь пальцы на заговоры, направленные непосредственно против безопасности членов германского посольства, что, конечно, является выдумкой и клеветой. Этим недоверием к себе я объяснял тот странный факт, связывающий мне руки в раскрытии заговорщиков или интриганов, что мне не было сообщено об источнике сведений о готовящихся покушениях; этим недоверием, кем-то искусственно поддерживаемым, я объяснял и тот факт, что нам сразу не был прислан ключ к шифру и что нужно было убеждать д-ра Рицлера дать нам этот ключ к шифру заговорщиков и что он предлагал первоначально весь материал, найденный, отправить в посольство. Очевидным для меня было, что это недоверие было возбуждено лицами, имеющими в этом какую-либо цель помешать мне раскрыть настоящих заговорщиков, о существовании которых, на основании всех имеющихся у меня данных, я не сомневался. Я опасался покушений на жизнь гр. Мирбаха со стороны монархических контрреволюционеров, желающих добиться реставрации путем военной силы германского милитаризма, а также со стороны контрреволюционеров-савинковцев и агентов англо-французских банкиров. Недоверие ко мне со стороны дающих мне материал связывало мне руки. Результаты обыска и содержание шифрованных листков и сам способ шифрования (шифр детский, каждая буква имеет один только знак, слово отделяется от слова, употребление знаков препинания и т.д.) и неизвестность источника не давали мне никаких нитей для дальнейшего следствия. Опыт же мне показал, что неизвестным источникам, безнаказанным и не подлежащим проверке, доверять ни в коем случае нельзя. Кроме того, в данном случае нельзя было доверять тем более, что упоминаемая в шифрованном письме некая Бендерская, видимо соучастница заговора, была, как мне (и т. Карахану) было сказано д-ром Рицлером, одновременно и осведомительницей посольства, и было высказано со стороны д-ра Рицлера пожелание не арестовывать ее немедленно, так как тогда она не сумеет узнавать больше и осведомлять о ходе заговора, и чтобы с арестом ее повременить. Я должен отметить, что в расшифрованном в немецком посольстве первом листке фамилия Бендерской была заменена точками (...) (этот расшифрованный листок я отдал при свидании д-ру Рицлеру). Я попросил д-ра Рицлера спросить своего осведомителя, откуда он знал, что можно обнаружить материал, произведя обыск ровно в 9 часов, не раньше и не позже, откуда он получил шифр, какое было назначение найденных шифрованных листков, кого он знает из заговорщиков и т.д. Через т. Карахана я потом настаивал, чтобы меня лично свели с осведомителями. Фамилия главного осведомителя мне не была названа, что касается Бендерской, то было сообщено, что, когда она пришла в посольство в первый раз, у нее был замечен и отобран револьвер (Бендерская была недавно, перед обнаружением шифрованных листков, приведена к нам в комиссию по какому-то маловажному делу и была сейчас же отпущена. Следствие вел следователь Визнер, заведующий уголовным подотделом). Д-р Рицлер наконец согласился меня познакомить со своим осведомителем. За пару дней до покушения (дня точно не помню) я встретился с ним. В начале нашей беседы присутствовал и лейтенант Миллер. Я стал расспрашивать осведомителя и с первых же его ответов увидал, что сомнения мои подтверждаются, что ответы его неуверены, что боится меня и путает. Одновременно старался, видимо, посеять ко мне недоверие со стороны лейтенанта Миллера, чтобы обезопасить себя от меня, оказалось, что это он давал в первый раз адрес и указания, и вот стал при мне же говорить, что по этим адресам были обнаружены нами воззвания, но почему-то дела мы не возбудили. Лейтенант Миллер был недолго при нашей беседе, и, когда стал уходить, осведомитель вскочил, встревоженный, тоже уходить, и только заверение лейтенанта, что ему нечего опасаться, что с ним ничего не случится, успокоили его немного, и он остался...
После свидания с этим господином<4> у меня больше не было сомнений, для меня факт шантажа был очевиден. Не мог только понять цели, думал, что «сбить комиссию с толку» и занять не тем, чем нужно. Забыл еще отметить, что в конце разговора, когда я встал, чтобы уйти, он просил меня [о] пропуске ко мне в комиссию, что он несколько раз был там со сведениями, но его не хотели выслушивать, что был и в отряде Попова, но тоже толку не добился. После этой встречи я через т. Карахана сообщил германскому посольству, что считаю арест Гинча и Бендерской необходимым, но ответа я не получал. Были арестованы оба только в субботу после убийства гр[афа] Мирбаха.
Александрович был введен в комиссию в декабре месяце пр[ошлого] года в качестве тов. председателя по категорическому требованию членов Совнаркома левых с.-р. Права его были такие же, как и мои, имел право подписывать все бумаги и делать распоряжения вместо меня. У него хранилась большая печать, которая была приложена к подложному удостоверению от моего якобы имени, при помощи которого Блюмкин и Андреев совершили убийство. Блюмкин был принят в комиссию по рекомендации ЦК левых с.-р. для организации в контрреволюционном отделе контрразведки по шпионажу. За несколько дней, может быть за неделю до покушения, я получил от Раскольникова и Мандельштама (в Петрограде работает у Луначарского) сведения, что этот тип в разговорах позволяет себе говорить такие вещи: жизнь людей в моих руках, подпишу бумажку, через два часа нет человеческой жизни. Вот у меня сидит гр. Пусловский, поэт, большая культурная ценность, подпишу ему смертный приговор, но, если собеседнику нужна эта жизнь, он ее оставит и т.д. Когда Мандельштам, возмущенный, запротестовал, Блюмкин стал ему угрожать, что, если он кому-нибудь скажет о нем, он будет мстить всеми силами. Эти сведения я тотчас же передал Александровичу, чтобы он взял от ЦК объяснения и сведения о Блюмкине для того, чтобы предать его суду. В тот же день на собрании комиссии было решено по моему предложению нашу контрразведку распустить и Блюмкина пока оставить без должности. До получения объяснений от ЦК левых с.-р. я решил о данных против Блюмкина комиссии не докладывать. Блюмкина я ближе не знал и редко с ним виделся.
Сведение об убийстве графа Мирбаха я получил 6 июля, около 3 час. дня, от председателя Совета Народных Комиссаров по прямому проводу. Сейчас же поехал в посольство вместе с т. Караханом, с отрядом, следователями и комиссарами для организаций поимки убийц. Лейтенант Миллер встретил меня горьким упреком: «Что вы теперь скажете, господин Дзержинский». Мне показана была бумага, удостоверение, подписанное моей фамилией. Это было удостоверение, писанное на бланке комиссии, дающее полномочия Блюмкину и Андрееву просить по делу аудиенции у графа Мирбаха. Такого удостоверения я не подписывал, всмотревшись в подпись мою и т. Ксенофонтова, я увидел, что подписи наши скопированы, подложны. Мне сразу все стало ясно. Фигура Блюмкина ввиду разоблачения его Раскольниковым и Мандельштамом сразу выяснилась как провокатора. Партию левых с.-р. я не подозревал еще, думал, что Блюмкин обманул ее доверие. Я распорядился немедленно отыскать и арестовать его (кто такой Андреев, я не знал)…
Ф. ДЗЕРЖИНСКИЙ
<1> Так в тексте.
<2> Указывается шифр.
<3> Речь идет о Л.Г. Мюллере.
<4> Речь идет об осведомителе германского посольства В.И. Гинче.
Из истории Всероссийской чрезвычайной комиссии. 1917-1921 гг.: Сб. документов. М., 1958. С. 151-155.
Из показаний по делу об убийстве германского посла В. Мирбаха
10.07.1918
Приблизительно в половине июня т[екущего] г[ода] мною были получены от т. Карахана сведения, исходящие от германского посольства, подтверждающие слухи о готовящемся покушении на жизнь членов германского посольства и о заговоре против Советской власти. Членами германского посольства был дан список адресов, где должны были быть обнаружены преступные воззвания и сами заговорщики. Кроме этого списка, был дан в немецком переводе текст двух воззваний. Это дело было передано для расследования тт. Петерсу и Лацису. Несмотря, однако, на столь конкретные указания, предпринятые комиссией, обыски ничего не обнаружили, и пришлось всех арестованных по этому делу освободить. Я был уверен, что членам германского посольства кто-то дает умышленно ложные сведения для шантажирования их или для других более сложных политических целей. Уверенность моя опиралась не только на факте, что обыски не дали никакого результата, но и на том, что доставленные нам воззвания нигде в городе распространяемы не были. Затем в конце июня (28-го) мне был передан т. Караханом новый материал, полученный им от германского посольства, о готовящихся заговорах. Сообщалось, что, вне всякого сомнения, в Москве против членов германского посольства и против представителей Советской власти готовятся покушения и что можно за одним ударом<1> раскрыть все нити этого заговора. Необходимо только сегодня же, т.е. 28 июня, вечером в 9 час. ровно послать верных людей (неподкупных) для обыска по Петровке, 19, кв. 35. Необходимо исследовать самым тщательным образом абсолютно все находящееся в квартире: каждый клочок бумаги, книги, журналы и т.д. Если найдется что-либо шифрованное, необходимо доставить в посольство, там сейчас же расшифруют. Хозяином квартиры - д-р И.И. Андрианов, у которого живет англичанин Ф.М. Уайбер, главный организатор заговора. Получив такие сведения, тт. Петерсом и Лацисом был послан в указанное место и время (точно) наряд товарищей, заслуживающих полного доверия, для обыска. Было задержано несколько лиц, в том числе учитель английского языка Уайбер. У него было найдено на столе в книге шесть листков шифрованных. Ничего больше, что могло бы его компрометировать, обнаружено не было. Гр. Уайбер на допросе заявил, что он политикой не занимается и что он не знает, каким путем попали в его книжку шифрованные листки, и что он сам недоумевает по этому поводу. Один из найденных листков, начинающийся шифром...<2> был передан т. Караханом членам германского посольства для расшифровки по имеющемуся у них ключу. Они отослали нам этот листок обратно уже расшифрованным, а также и сам ключ. Остальные листки расшифровали уже мы (я, Карахан и Петерс). Ознакомившись с содержанием этих листков, я пришел к убеждению, что кто-то шантажирует и нас, и германское посольство и что, может быть, гр. Уайбер - жертва этого шантажа. Для выяснения своих сомнений я попросил т. Карахана познакомить меня непосредственно с кем-либо из германского посольства. Я встретился с д-ром Рицлером и лейтенантом Миллером<3>. Я высказал им все свои сомнения и мою почти уверенность, что кто-то их шантажирует. Д-р Рицлер указал, что шантаж трудно предполагать, так как денег дающие ему сведения лица от него не получают. Я указал, что могут быть и политические мотивы предполагаемой мистификации, как, например, желание врагов направить наше внимание на ложные следы.
Что здесь какая-то интрига, я тем более был убежден, что я получил вполне достоверные сведения, что именно д-ру Рицлеру сообщено, будто я смотрю сквозь пальцы на заговоры, направленные непосредственно против безопасности членов германского посольства, что, конечно, является выдумкой и клеветой. Этим недоверием к себе я объяснял тот странный факт, связывающий мне руки в раскрытии заговорщиков или интриганов, что мне не было сообщено об источнике сведений о готовящихся покушениях; этим недоверием, кем-то искусственно поддерживаемым, я объяснял и тот факт, что нам сразу не был прислан ключ к шифру и что нужно было убеждать д-ра Рицлера дать нам этот ключ к шифру заговорщиков и что он предлагал первоначально весь материал, найденный, отправить в посольство. Очевидным для меня было, что это недоверие было возбуждено лицами, имеющими в этом какую-либо цель помешать мне раскрыть настоящих заговорщиков, о существовании которых, на основании всех имеющихся у меня данных, я не сомневался. Я опасался покушений на жизнь гр. Мирбаха со стороны монархических контрреволюционеров, желающих добиться реставрации путем военной силы германского милитаризма, а также со стороны контрреволюционеров-савинковцев и агентов англо-французских банкиров. Недоверие ко мне со стороны дающих мне материал связывало мне руки. Результаты обыска и содержание шифрованных листков и сам способ шифрования (шифр детский, каждая буква имеет один только знак, слово отделяется от слова, употребление знаков препинания и т.д.) и неизвестность источника не давали мне никаких нитей для дальнейшего следствия. Опыт же мне показал, что неизвестным источникам, безнаказанным и не подлежащим проверке, доверять ни в коем случае нельзя. Кроме того, в данном случае нельзя было доверять тем более, что упоминаемая в шифрованном письме некая Бендерская, видимо соучастница заговора, была, как мне (и т. Карахану) было сказано д-ром Рицлером, одновременно и осведомительницей посольства, и было высказано со стороны д-ра Рицлера пожелание не арестовывать ее немедленно, так как тогда она не сумеет узнавать больше и осведомлять о ходе заговора, и чтобы с арестом ее повременить. Я должен отметить, что в расшифрованном в немецком посольстве первом листке фамилия Бендерской была заменена точками (...) (этот расшифрованный листок я отдал при свидании д-ру Рицлеру). Я попросил д-ра Рицлера спросить своего осведомителя, откуда он знал, что можно обнаружить материал, произведя обыск ровно в 9 часов, не раньше и не позже, откуда он получил шифр, какое было назначение найденных шифрованных листков, кого он знает из заговорщиков и т.д. Через т. Карахана я потом настаивал, чтобы меня лично свели с осведомителями. Фамилия главного осведомителя мне не была названа, что касается Бендерской, то было сообщено, что, когда она пришла в посольство в первый раз, у нее был замечен и отобран револьвер (Бендерская была недавно, перед обнаружением шифрованных листков, приведена к нам в комиссию по какому-то маловажному делу и была сейчас же отпущена. Следствие вел следователь Визнер, заведующий уголовным подотделом). Д-р Рицлер наконец согласился меня познакомить со своим осведомителем. За пару дней до покушения (дня точно не помню) я встретился с ним. В начале нашей беседы присутствовал и лейтенант Миллер. Я стал расспрашивать осведомителя и с первых же его ответов увидал, что сомнения мои подтверждаются, что ответы его неуверены, что боится меня и путает. Одновременно старался, видимо, посеять ко мне недоверие со стороны лейтенанта Миллера, чтобы обезопасить себя от меня, оказалось, что это он давал в первый раз адрес и указания, и вот стал при мне же говорить, что по этим адресам были обнаружены нами воззвания, но почему-то дела мы не возбудили. Лейтенант Миллер был недолго при нашей беседе, и, когда стал уходить, осведомитель вскочил, встревоженный, тоже уходить, и только заверение лейтенанта, что ему нечего опасаться, что с ним ничего не случится, успокоили его немного, и он остался...
После свидания с этим господином<4> у меня больше не было сомнений, для меня факт шантажа был очевиден. Не мог только понять цели, думал, что «сбить комиссию с толку» и занять не тем, чем нужно. Забыл еще отметить, что в конце разговора, когда я встал, чтобы уйти, он просил меня [о] пропуске ко мне в комиссию, что он несколько раз был там со сведениями, но его не хотели выслушивать, что был и в отряде Попова, но тоже толку не добился. После этой встречи я через т. Карахана сообщил германскому посольству, что считаю арест Гинча и Бендерской необходимым, но ответа я не получал. Были арестованы оба только в субботу после убийства гр[афа] Мирбаха.
Александрович был введен в комиссию в декабре месяце пр[ошлого] года в качестве тов. председателя по категорическому требованию членов Совнаркома левых с.-р. Права его были такие же, как и мои, имел право подписывать все бумаги и делать распоряжения вместо меня. У него хранилась большая печать, которая была приложена к подложному удостоверению от моего якобы имени, при помощи которого Блюмкин и Андреев совершили убийство. Блюмкин был принят в комиссию по рекомендации ЦК левых с.-р. для организации в контрреволюционном отделе контрразведки по шпионажу. За несколько дней, может быть за неделю до покушения, я получил от Раскольникова и Мандельштама (в Петрограде работает у Луначарского) сведения, что этот тип в разговорах позволяет себе говорить такие вещи: жизнь людей в моих руках, подпишу бумажку, через два часа нет человеческой жизни. Вот у меня сидит гр. Пусловский, поэт, большая культурная ценность, подпишу ему смертный приговор, но, если собеседнику нужна эта жизнь, он ее оставит и т.д. Когда Мандельштам, возмущенный, запротестовал, Блюмкин стал ему угрожать, что, если он кому-нибудь скажет о нем, он будет мстить всеми силами. Эти сведения я тотчас же передал Александровичу, чтобы он взял от ЦК объяснения и сведения о Блюмкине для того, чтобы предать его суду. В тот же день на собрании комиссии было решено по моему предложению нашу контрразведку распустить и Блюмкина пока оставить без должности. До получения объяснений от ЦК левых с.-р. я решил о данных против Блюмкина комиссии не докладывать. Блюмкина я ближе не знал и редко с ним виделся.
Сведение об убийстве графа Мирбаха я получил 6 июля, около 3 час. дня, от председателя Совета Народных Комиссаров по прямому проводу. Сейчас же поехал в посольство вместе с т. Караханом, с отрядом, следователями и комиссарами для организаций поимки убийц. Лейтенант Миллер встретил меня горьким упреком: «Что вы теперь скажете, господин Дзержинский». Мне показана была бумага, удостоверение, подписанное моей фамилией. Это было удостоверение, писанное на бланке комиссии, дающее полномочия Блюмкину и Андрееву просить по делу аудиенции у графа Мирбаха. Такого удостоверения я не подписывал, всмотревшись в подпись мою и т. Ксенофонтова, я увидел, что подписи наши скопированы, подложны. Мне сразу все стало ясно. Фигура Блюмкина ввиду разоблачения его Раскольниковым и Мандельштамом сразу выяснилась как провокатора. Партию левых с.-р. я не подозревал еще, думал, что Блюмкин обманул ее доверие. Я распорядился немедленно отыскать и арестовать его (кто такой Андреев, я не знал)…
Ф. ДЗЕРЖИНСКИЙ
<1> Так в тексте.
<2> Указывается шифр.
<3> Речь идет о Л.Г. Мюллере.
<4> Речь идет об осведомителе германского посольства В.И. Гинче.
Из истории Всероссийской чрезвычайной комиссии. 1917-1921 гг.: Сб. документов. М., 1958. С. 151-155.