(no subject)
В данном же труде, посвященном специально Ленину, я добавлю кое-что, вносящее известные черты в его характеристику.
- Ага, вот и вы, - сказал он, - давно бы пора... Будем вместе работать? Вы, надеюсь, притянете и Никитича (Старинная партийная кличка - псевдоним Красина. - Авт.), который глупо стоит в стороне и не хочет примкнуть к нам... Ну, а вы? С нами, не правда ли?
- Я ничего не могу пока сказать, Владимир Ильич, мне надо оглядеться, я для того и приехал...
- А вы виделись уже с Никитичем? Да! (Я подтвердил кивком головы.) Ну, воображаю, сколько кислых слов он вам наговорил о нас... Но и вы и он должны примкнуть к нам...
Вот здесь-то у нас и произошел разговор, приведенный мною в моих воспоминаниях («Среди красных вождей»), который я частично воспроизвел и в настоящем труде, и который я теперь дополню.
Говорил со мной в этот раз Ленин резко, тоном настоящего и всесильного диктатора.
- Допустим, - говорил он, - что не все укладывается в ваше и Никитича понимание... Что делать: для молодого вина старые мехи малопригодны, слабоваты они, закон истории... Но нам нужны люди, как Никитич и вы, ибо вы оба люди-практики и делового опыта. Мы же все, вот посмотрите на Менжинского, Шлихтера и прочих старых большевиков... слов нет, все это люди прекраснодушные, но совершенно не понимающие, что к чему и как нужно воплощать в жизнь великие идеи... Ведь вот ходил же Менжинский в качестве наркомфина с целым оркестром музыки не просто взять и получить, нет, а реквизировать десять миллионов... Смехота... А посмотрите на Троцкого в его бархатной куртке... Какой-то художник, из которого вышел только фотограф, ха-ха-ха! Даже Марк (Елизаров) ничего не понимает, хотя он и практик, но в голове у него целый талмуд, в котором он не умеет разобраться...
Среди этого разговора, держась все время настороже, чтобы не сказать чего-нибудь, что могло бы меня связать каким-нибудь необдуманным обещанием, я обратил его внимание на то, что, насколько я успел заметить и понять, вся деятельность большевиков у власти пока что сводится к чисто негативной.
- Ведь пока что - не знаю, что будет дальше, - вы только уничтожаете... Все эти ваши реквизиции, конфискации есть не что иное, как уничтожение...
- Верно, совершенно верно, вы правы, - с заблестевшими как-то злорадно вдруг глазами живо подхватил Ленин. - Верно. Мы уничтожаем, но помните ли вы, что говорит Писарев (Д. И. Писарев, известный литературный критик-разночинец XIX в. - Ред.), помните? «Ломай, бей все, бей и разрушай! Что сломается, то все хлам, не имеющий права на жизнь, что уцелеет, то благо...» Вот и мы, верные писаревским - а они истинно революционны - заветам, ломаем и бьем все, - с каким-то чисто садическим выражением и в голосе и во взгляде своих маленьких, таких неприятных глаз, как-то истово не говорил, а вещал он, - бьем и ломаем, ха-ха-ха, и вот результат, - все разлетается вдребезги, ничто не остается, то есть все оказывается хламом, державшимся только по инерции!.. Ха-ха-ха, и мы будем ломать и бить!..
Мне стало жутко от этой сцены, совершенно истерической. Я молчал, подавленный его нагло и злорадно сверкающими узенькими глазками... Я не сомневался, что присутствую при истерическом припадке.
- Мы все уничтожим и на уничтоженном воздвигнем наш храм! - выкрикивал он. - И это будет храм всеобщего счастья!.. Но буржуазию мы всю уничтожим, мы сотрем ее в порошок, ха-ха-ха, в порошок!.. Помните это и вы, и ваш друг Никитич, мы не будем церемониться!..
Когда он, по-видимому, несколько успокоился, я снова заговорил.
- Я не совсем понимаю вас, Владимир Ильич, - сказал я, - не понимаю какого-то, так явно бьющего в ваших словах угрюм-бурчеевского пафоса, какой-то апологии разрушения, уносящей нас за пределы писаревской проповеди, в которой было здоровое зерно... Впрочем, оставим это, оставим Писарева с его спорными проповедями, которые могут завести нас очень далеко. Оставим... Но вот что. Все мы, старые революционеры, никогда не проповедовали разрушения для разрушения и всегда стояли, особенно в марксистские времена, за уничтожение лишь того, что самой жизнью уже осуждено, что падает...
- А я считаю, что все существующее уже отжило и сгнило! Да, господин мой хороший, сгнило и должно быть разрушено!.. Возьмем, например, буржуазию, демократию, если вам это больше нравится. Она обречена, и мы, уничтожая ее, лишь завершаем неизбежный исторический процесс. Мы выдвигаем в жизнь, на авансцену ее, социализм или, вернее, коммунизм...
- Позвольте, Владимир Ильич, не вы ли сами в моем присутствии, в Брюсселе, доказывали одному юноше-максималисту весь вред максимализма... А вы тогда говорили очень умно и дельно...
- Да, я так думал тогда, десять лет назад, а теперь другие времена назрели...
- Ха, скоро же у вас назревают времена для вопросов, движение которых исчисляется столетиями, по крайней мере...
- Ага, узнаю старую добрую теорию постепенства, или, если угодно, меньшевизма со всею дребеденью его основных положений, ха-ха-ха, с эволюцией и прочее, Прочее. Но довольно об этом, - властным, решительным тоном прервав себя, сказал Ленин, - и запомните мои слова хорошенько, запомните их, зарубите их у себя на носу, благо он у вас довольно солиден... Помните: того Ленина, которого вы знали десять лет назад, больше не существует... Он умер давно, с вами говорит новый Ленин, понявший, что правда и истина момента лишь в коммунизме, который должен быть введен немедленно... Вам это не нравится, вы думаете, что это сплошной утопический авантюризм... Нет, господин хороший, нет...
- Оставьте меня, Владимир Ильич, в покое, - резко оборвал я его, - с вашим вечным чтением мыслей... Я вам могу ответить словами Гамлета: «...ты не умеешь играть на флейте, а хочешь играть на моей душе...» Я не буду вам говорить о том, что я думаю, слушая вас...
- И не говорите! - крикливо и резко и многозначительно перебил он меня. - И благо вам, если не будете говорить, ибо я буду беспощаден ко всему, что пахнет контрреволюцией!.. И против контрреволюционеров, кто бы они ни были (ясно подчеркнул он), у меня имеется товарищ Урицкий (председатель Петроградской ЧК, убит 30 августа 1918 г. эсером Каннигесером. - Ред.)!.. Ха-ха-ха, вы, вероятно, его не знаете!.. Не советую вам познакомиться с ним!..
И глаза его озарились злобным, фантастически-злобным огоньком. В словах его, взгляде я почувствовал и прочел явную неприкрытую угрозу полупомешанного человека... Какое-то безумие тлело в нем...
Я не буду приводить всего того, о чем мне пришлось еще говорить с ним в этот мой приезд... Все существенное я сказал как в данных воспоминаниях, так и в цитированной книге «Среди красных вождей»...
Мы расстались с Лениным при явно враждебном отношении друг к другу, и что он, ничем не стесняясь, и вымещал на мне впоследствии во все время моей советской деятельности... Отношения наши, во всяком случае, отлились в форму самую неприязненную, почему я и прекратил с ним личные сношения, хотя я и стоял на высоких постах. В неизбежных случаях личных переговоров мы оба, не сговариваясь, прибегали к телефону или к письмам или сносились через посредство Красина, которому Ленин неоднократно говорил, что предпочитает не встречаться со мной, так как я действую одним своим видом и тоном моего голоса ему на нервы. То же приблизительно говорил ему и я...
Но мне вспоминается еще, как Ленин передал мне через Красина привет, когда я был в Лондоне (директором «Аркоса»). Это было по поводу введения нэпа. Красин ездил по делам в Москву, и там (1922 г.) Ленин, убедившись, не без влияния Красина, в том, что необходимо дать относительную свободу задерганному большевиками русскому народу, решительно повернул курс направо, первым шагом чего и явился нэп (новая экономическая политика). Когда Красин, собираясь обратно в Лондон, зашел проститься с Лениным, он в заключение, вдруг что-то вспомнив, сказал ему:
- Да, кстати, кланяйтесь Соломону и расскажите ему о новом направлении, о новой тактике, - его буржуазное сердце порадуется этому первому шагу на пути восстановления прав буржуазии и демократии...
Больше мне не приходилось обмениваться с ним никакими сношениями.
http://www.rummuseum.ru/lib_s/solo12.php
- Ага, вот и вы, - сказал он, - давно бы пора... Будем вместе работать? Вы, надеюсь, притянете и Никитича (Старинная партийная кличка - псевдоним Красина. - Авт.), который глупо стоит в стороне и не хочет примкнуть к нам... Ну, а вы? С нами, не правда ли?
- Я ничего не могу пока сказать, Владимир Ильич, мне надо оглядеться, я для того и приехал...
- А вы виделись уже с Никитичем? Да! (Я подтвердил кивком головы.) Ну, воображаю, сколько кислых слов он вам наговорил о нас... Но и вы и он должны примкнуть к нам...
Вот здесь-то у нас и произошел разговор, приведенный мною в моих воспоминаниях («Среди красных вождей»), который я частично воспроизвел и в настоящем труде, и который я теперь дополню.
Говорил со мной в этот раз Ленин резко, тоном настоящего и всесильного диктатора.
- Допустим, - говорил он, - что не все укладывается в ваше и Никитича понимание... Что делать: для молодого вина старые мехи малопригодны, слабоваты они, закон истории... Но нам нужны люди, как Никитич и вы, ибо вы оба люди-практики и делового опыта. Мы же все, вот посмотрите на Менжинского, Шлихтера и прочих старых большевиков... слов нет, все это люди прекраснодушные, но совершенно не понимающие, что к чему и как нужно воплощать в жизнь великие идеи... Ведь вот ходил же Менжинский в качестве наркомфина с целым оркестром музыки не просто взять и получить, нет, а реквизировать десять миллионов... Смехота... А посмотрите на Троцкого в его бархатной куртке... Какой-то художник, из которого вышел только фотограф, ха-ха-ха! Даже Марк (Елизаров) ничего не понимает, хотя он и практик, но в голове у него целый талмуд, в котором он не умеет разобраться...
Среди этого разговора, держась все время настороже, чтобы не сказать чего-нибудь, что могло бы меня связать каким-нибудь необдуманным обещанием, я обратил его внимание на то, что, насколько я успел заметить и понять, вся деятельность большевиков у власти пока что сводится к чисто негативной.
- Ведь пока что - не знаю, что будет дальше, - вы только уничтожаете... Все эти ваши реквизиции, конфискации есть не что иное, как уничтожение...
- Верно, совершенно верно, вы правы, - с заблестевшими как-то злорадно вдруг глазами живо подхватил Ленин. - Верно. Мы уничтожаем, но помните ли вы, что говорит Писарев (Д. И. Писарев, известный литературный критик-разночинец XIX в. - Ред.), помните? «Ломай, бей все, бей и разрушай! Что сломается, то все хлам, не имеющий права на жизнь, что уцелеет, то благо...» Вот и мы, верные писаревским - а они истинно революционны - заветам, ломаем и бьем все, - с каким-то чисто садическим выражением и в голосе и во взгляде своих маленьких, таких неприятных глаз, как-то истово не говорил, а вещал он, - бьем и ломаем, ха-ха-ха, и вот результат, - все разлетается вдребезги, ничто не остается, то есть все оказывается хламом, державшимся только по инерции!.. Ха-ха-ха, и мы будем ломать и бить!..
Мне стало жутко от этой сцены, совершенно истерической. Я молчал, подавленный его нагло и злорадно сверкающими узенькими глазками... Я не сомневался, что присутствую при истерическом припадке.
- Мы все уничтожим и на уничтоженном воздвигнем наш храм! - выкрикивал он. - И это будет храм всеобщего счастья!.. Но буржуазию мы всю уничтожим, мы сотрем ее в порошок, ха-ха-ха, в порошок!.. Помните это и вы, и ваш друг Никитич, мы не будем церемониться!..
Когда он, по-видимому, несколько успокоился, я снова заговорил.
- Я не совсем понимаю вас, Владимир Ильич, - сказал я, - не понимаю какого-то, так явно бьющего в ваших словах угрюм-бурчеевского пафоса, какой-то апологии разрушения, уносящей нас за пределы писаревской проповеди, в которой было здоровое зерно... Впрочем, оставим это, оставим Писарева с его спорными проповедями, которые могут завести нас очень далеко. Оставим... Но вот что. Все мы, старые революционеры, никогда не проповедовали разрушения для разрушения и всегда стояли, особенно в марксистские времена, за уничтожение лишь того, что самой жизнью уже осуждено, что падает...
- А я считаю, что все существующее уже отжило и сгнило! Да, господин мой хороший, сгнило и должно быть разрушено!.. Возьмем, например, буржуазию, демократию, если вам это больше нравится. Она обречена, и мы, уничтожая ее, лишь завершаем неизбежный исторический процесс. Мы выдвигаем в жизнь, на авансцену ее, социализм или, вернее, коммунизм...
- Позвольте, Владимир Ильич, не вы ли сами в моем присутствии, в Брюсселе, доказывали одному юноше-максималисту весь вред максимализма... А вы тогда говорили очень умно и дельно...
- Да, я так думал тогда, десять лет назад, а теперь другие времена назрели...
- Ха, скоро же у вас назревают времена для вопросов, движение которых исчисляется столетиями, по крайней мере...
- Ага, узнаю старую добрую теорию постепенства, или, если угодно, меньшевизма со всею дребеденью его основных положений, ха-ха-ха, с эволюцией и прочее, Прочее. Но довольно об этом, - властным, решительным тоном прервав себя, сказал Ленин, - и запомните мои слова хорошенько, запомните их, зарубите их у себя на носу, благо он у вас довольно солиден... Помните: того Ленина, которого вы знали десять лет назад, больше не существует... Он умер давно, с вами говорит новый Ленин, понявший, что правда и истина момента лишь в коммунизме, который должен быть введен немедленно... Вам это не нравится, вы думаете, что это сплошной утопический авантюризм... Нет, господин хороший, нет...
- Оставьте меня, Владимир Ильич, в покое, - резко оборвал я его, - с вашим вечным чтением мыслей... Я вам могу ответить словами Гамлета: «...ты не умеешь играть на флейте, а хочешь играть на моей душе...» Я не буду вам говорить о том, что я думаю, слушая вас...
- И не говорите! - крикливо и резко и многозначительно перебил он меня. - И благо вам, если не будете говорить, ибо я буду беспощаден ко всему, что пахнет контрреволюцией!.. И против контрреволюционеров, кто бы они ни были (ясно подчеркнул он), у меня имеется товарищ Урицкий (председатель Петроградской ЧК, убит 30 августа 1918 г. эсером Каннигесером. - Ред.)!.. Ха-ха-ха, вы, вероятно, его не знаете!.. Не советую вам познакомиться с ним!..
И глаза его озарились злобным, фантастически-злобным огоньком. В словах его, взгляде я почувствовал и прочел явную неприкрытую угрозу полупомешанного человека... Какое-то безумие тлело в нем...
Я не буду приводить всего того, о чем мне пришлось еще говорить с ним в этот мой приезд... Все существенное я сказал как в данных воспоминаниях, так и в цитированной книге «Среди красных вождей»...
Мы расстались с Лениным при явно враждебном отношении друг к другу, и что он, ничем не стесняясь, и вымещал на мне впоследствии во все время моей советской деятельности... Отношения наши, во всяком случае, отлились в форму самую неприязненную, почему я и прекратил с ним личные сношения, хотя я и стоял на высоких постах. В неизбежных случаях личных переговоров мы оба, не сговариваясь, прибегали к телефону или к письмам или сносились через посредство Красина, которому Ленин неоднократно говорил, что предпочитает не встречаться со мной, так как я действую одним своим видом и тоном моего голоса ему на нервы. То же приблизительно говорил ему и я...
Но мне вспоминается еще, как Ленин передал мне через Красина привет, когда я был в Лондоне (директором «Аркоса»). Это было по поводу введения нэпа. Красин ездил по делам в Москву, и там (1922 г.) Ленин, убедившись, не без влияния Красина, в том, что необходимо дать относительную свободу задерганному большевиками русскому народу, решительно повернул курс направо, первым шагом чего и явился нэп (новая экономическая политика). Когда Красин, собираясь обратно в Лондон, зашел проститься с Лениным, он в заключение, вдруг что-то вспомнив, сказал ему:
- Да, кстати, кланяйтесь Соломону и расскажите ему о новом направлении, о новой тактике, - его буржуазное сердце порадуется этому первому шагу на пути восстановления прав буржуазии и демократии...
Больше мне не приходилось обмениваться с ним никакими сношениями.
http://www.rummuseum.ru/lib_s/solo12.php