"Да ты коммунист!"
Этим высоким званием наградил меня не абы кто, но достойный сын рабочего класса, выходец из славного шахтёрского отряда армии трудящихся, товарищ из Карагандинского угольного бассейна.
Мы были одного призыва и к этому моменту отслужили уже больше полугода. Столбик термометра в декабре опустился ниже тридцати градусов и не поднимался выше до конца января, значит, в те дни это и случилось. Надо было со станции возить уголь в кочегарку. Мы отслужили больше полугода, мой "дедушка" отбыл на гражданку, я на посту остался один солдат. Моими сменщиками были прапорщик и капитан. Из семи дней недели я дежурил четверо суток. После суточного дежурства по уставу полагались сутки отдыха, но в таком случае я получался полностью освобождён от всякой другой службы, от всякой хозяйственной деятельности, а с этим начальник командного пункта смириться не мог. Он знал не хуже других, что ночью полётов не было, за редким исключением, что в субботу-воскресенье тоже было тихо, что я отсыпаюсь на посту, поэтому после дежурства я до обеда отправлялся в казарму, а после обеда - на всякие хозяйственные работы, которых было достаточно.
Парней из Караганды было двое. Насколько помню, оба уже поработали на шахте. Один из них был электрик, второй - дизелист, немного позже он не поладил с начальником, его услали. Электриков на командном пункте на тот момент было двое, второй - "дедушка", он в ту зиму толстел на глазах, а карагандинский парень засыпал на ходу, понятно, почему: один делал всю работу за двоих.
Стояла звёздная ночь. В декабре под Архангельском она наступает вскоре после обеда. Нас отправили на грузовике на станцию втроём, не считая водителя, третьим был дизелист, но не карагандинский товарищ, а другой, тоже нашего призыва. На командном пункте надо было на каждый пост иметь по три смены, но насколько помню, это не всегда выполнялось.
По дороге мы разговорились о дедовщине, и мои товарищи объясняли мне, как это хорошо, ты сейчас понапрягаешься, попашешь, зато вторую половину службы расслабишься, а в "дедушках" будет сплошное удовольствие. Я говорил, что это несправедливо, что все должны работать вместе. Мы уже были на угольной куче. Тогда-то и прозвучало "Да ты коммунист!" В этих словах слышалось отнюдь не уважение, но возмущение с некоторым удивлением и недоумением. Потом мы подрались.
С угольно чёрного неба ясные звёзды глядели как в неподвижном вымороженном воздухе на чёрной угольной куче, обрамлённой искрящимся снегом, люди в ватниках и тяжёлых солдатских валенках на толстой резиновой подошве пытаются изображать... Нет, в 1986 году фильмы с Брюсом Ли мы ещё не видели, но мы уже видели фильмы "Пираты ХХ века", "В зоне особого внимания" и прочее тому подобное. Мне и в тот момент было смешно, когда мой противник долго и упорно поднимал ногу, выворачивая её как бравые морские пехотинцы, и касался своим валенком моего ватника. Ударом это никак не назвать.
Немного помахав руками и ногами, мы взялись за лопаты. Меланхоличный водитель не вылезал из тёплой кабины. На командном пункте высыпали уголь у кочегарки и разошлись по своим делам до ужина. Мы не бычились друг на друга. Общались довольно редко. Когда электрику надо было в очередной раз залезать на столб, он как всегда заглядывал на мой пост, одолжить шапку. Шапка у меня было самого большого размера во взводе, наушники не пришиты, спасала от любого мороза. Когда весной ушёл его "дедушка", электрик постепенно раздобрел...
Мы все доморощенные социологи, судим обо всём обществе по своему личному опыту. Кто-то назвал молодёжь барометром общества, и я утверждаю, что в 1986 году этот барометр указывал на "несправедливость", на "антикоммунизм".
Ту самую дедовщину, которую так боялись мамы призывников, её поддерживали не только старослужащие, не только командиры, но и те самые призывники. Советское общество выродилось.
Мы были одного призыва и к этому моменту отслужили уже больше полугода. Столбик термометра в декабре опустился ниже тридцати градусов и не поднимался выше до конца января, значит, в те дни это и случилось. Надо было со станции возить уголь в кочегарку. Мы отслужили больше полугода, мой "дедушка" отбыл на гражданку, я на посту остался один солдат. Моими сменщиками были прапорщик и капитан. Из семи дней недели я дежурил четверо суток. После суточного дежурства по уставу полагались сутки отдыха, но в таком случае я получался полностью освобождён от всякой другой службы, от всякой хозяйственной деятельности, а с этим начальник командного пункта смириться не мог. Он знал не хуже других, что ночью полётов не было, за редким исключением, что в субботу-воскресенье тоже было тихо, что я отсыпаюсь на посту, поэтому после дежурства я до обеда отправлялся в казарму, а после обеда - на всякие хозяйственные работы, которых было достаточно.
Парней из Караганды было двое. Насколько помню, оба уже поработали на шахте. Один из них был электрик, второй - дизелист, немного позже он не поладил с начальником, его услали. Электриков на командном пункте на тот момент было двое, второй - "дедушка", он в ту зиму толстел на глазах, а карагандинский парень засыпал на ходу, понятно, почему: один делал всю работу за двоих.
Стояла звёздная ночь. В декабре под Архангельском она наступает вскоре после обеда. Нас отправили на грузовике на станцию втроём, не считая водителя, третьим был дизелист, но не карагандинский товарищ, а другой, тоже нашего призыва. На командном пункте надо было на каждый пост иметь по три смены, но насколько помню, это не всегда выполнялось.
По дороге мы разговорились о дедовщине, и мои товарищи объясняли мне, как это хорошо, ты сейчас понапрягаешься, попашешь, зато вторую половину службы расслабишься, а в "дедушках" будет сплошное удовольствие. Я говорил, что это несправедливо, что все должны работать вместе. Мы уже были на угольной куче. Тогда-то и прозвучало "Да ты коммунист!" В этих словах слышалось отнюдь не уважение, но возмущение с некоторым удивлением и недоумением. Потом мы подрались.
С угольно чёрного неба ясные звёзды глядели как в неподвижном вымороженном воздухе на чёрной угольной куче, обрамлённой искрящимся снегом, люди в ватниках и тяжёлых солдатских валенках на толстой резиновой подошве пытаются изображать... Нет, в 1986 году фильмы с Брюсом Ли мы ещё не видели, но мы уже видели фильмы "Пираты ХХ века", "В зоне особого внимания" и прочее тому подобное. Мне и в тот момент было смешно, когда мой противник долго и упорно поднимал ногу, выворачивая её как бравые морские пехотинцы, и касался своим валенком моего ватника. Ударом это никак не назвать.
Немного помахав руками и ногами, мы взялись за лопаты. Меланхоличный водитель не вылезал из тёплой кабины. На командном пункте высыпали уголь у кочегарки и разошлись по своим делам до ужина. Мы не бычились друг на друга. Общались довольно редко. Когда электрику надо было в очередной раз залезать на столб, он как всегда заглядывал на мой пост, одолжить шапку. Шапка у меня было самого большого размера во взводе, наушники не пришиты, спасала от любого мороза. Когда весной ушёл его "дедушка", электрик постепенно раздобрел...
Мы все доморощенные социологи, судим обо всём обществе по своему личному опыту. Кто-то назвал молодёжь барометром общества, и я утверждаю, что в 1986 году этот барометр указывал на "несправедливость", на "антикоммунизм".
Ту самую дедовщину, которую так боялись мамы призывников, её поддерживали не только старослужащие, не только командиры, но и те самые призывники. Советское общество выродилось.