Дана Сидерос, "Август"
0. Эпиграф. Север, март
-- Это спектакль, формальность,
дань отмирающей старине, --
говорит пожилой советник
прислонившемуся к стене
хозяину всех земель, от пустынь на юге
до этой белой глуши, --
взгляда не прячь, не бойся, не мельтеши.
Просто заходишь,
слушаешь всё, что старик несёт,
ключ принимаешь, кланяешься,
и всё.
*
Хозяин кельи,
от узкого входа до низкого очага,
уже ожидает гостя,
слышит в нервных его шагах
свои последние страшные полчаса.
Шепчет послушнику:
-- Бей тревогу
и убирайся сам.
Поверь мне,
поверь мне сейчас, Иван,
не смей копошиться, медлить,
таскать барахло в чулан.
Только самое нужное --
и в леса,
ройте схроны,
ставьте баки какие-то дождевые.
Мы пережили сто людоедов,
дурак к нам идёт впервые.
Бери своих и чужих, всех, кто с тобой пойдёт.
До войны осталось полгода, максимум год.
А твоя деревня и до полудня
не простоит.
Старец идет к двери,
говорит вошедшему:
-- Нет.
*
Голые ветки хватают Ивана за рукава,
в валенки лезет снег, он срезает крюк
и видит вдали сквозь рощу
(поскольку роща обнажена)
черный дым, и из дыма люди
выпадают
как семена.
Черные, обугленные семена.
*
В часе бега заячьего,
прежде, чем юркнуть в джип
цвета спелой сливы,
человек о снег отирает ключ,
ртом подергивая брезгливо.
Комья красные,
чуть согнувшись, стряхивает с руки.
В ртутном глянце очков
отражаются
огоньки.
1. ВДНХ
Нужно искать обход, говорит мне брат,
на колесе обозрения кот, у него автомат,
возле ворот наряд,
входы в метро горят,
поворачиваем назад, обогнём Ботсад.
Я бросаю взгляд на отца, почти уже тень отца.
Мы сворачиваем, сворачиваем без конца.
Нет, говорю, харэ, напяливай шапочку в бубенцах.
Прямо на них пойдем,
я спляшу, а ты не проссы штаны,
если не хлопнут сразу,
глядишь,
и выведут пацаны.
Мы наклоняемся к папе,
целуем холодный лоб,
он улыбается страшно, весело и светло.
Встаем в полный рост,
из кустов белоснежных роз
(в вечернем свету апельсиновых),
в гуле шмелей и ос.
Выходим и ковыляем, дымит закат,
коляску с папой толкает брат
в колпаке дурака,
трясет головой --
звон летит от фонтана "Дружба народов",
до "Каменного цветка".
А я авангард, я мычу быком,
даю гопака,
подпрыгиваю потешно, бью себя по бокам.
Спасай, всемогущий Момус.
Нас заметили, к нам идут.
Первый навык, который осваиваешь в аду --
определять, кто начальник,
сразу как слышишь "стой".
Жанна Д'Арк опознала Карла не потому, что была святой,
ей нашептывала война: вот он, вот --
повелитель решающей запятой.
Брата валят на бок,
меня хватают за шкирку.
Ору:
мы просто артисты, везём отца на Каширку!
Два дня идём, помогите, братцы,
укажите дорогу, братцы!
Я икаю.
Раскатисто порчу воздух.
Они начинают смеяться.
Их смех расходится кругом,
и я его эпицентр.
Выходит главный, ужасен, как цербер,
весит, должно быть, центнер,
с шеврона щерится барс,
босс прокашливает свой бас:
-- Пошли потолкуем, артисты,
но без трюков, вы под прицелом.
(с)
продолжение в комментариях.
-- Это спектакль, формальность,
дань отмирающей старине, --
говорит пожилой советник
прислонившемуся к стене
хозяину всех земель, от пустынь на юге
до этой белой глуши, --
взгляда не прячь, не бойся, не мельтеши.
Просто заходишь,
слушаешь всё, что старик несёт,
ключ принимаешь, кланяешься,
и всё.
*
Хозяин кельи,
от узкого входа до низкого очага,
уже ожидает гостя,
слышит в нервных его шагах
свои последние страшные полчаса.
Шепчет послушнику:
-- Бей тревогу
и убирайся сам.
Поверь мне,
поверь мне сейчас, Иван,
не смей копошиться, медлить,
таскать барахло в чулан.
Только самое нужное --
и в леса,
ройте схроны,
ставьте баки какие-то дождевые.
Мы пережили сто людоедов,
дурак к нам идёт впервые.
Бери своих и чужих, всех, кто с тобой пойдёт.
До войны осталось полгода, максимум год.
А твоя деревня и до полудня
не простоит.
Старец идет к двери,
говорит вошедшему:
-- Нет.
*
Голые ветки хватают Ивана за рукава,
в валенки лезет снег, он срезает крюк
и видит вдали сквозь рощу
(поскольку роща обнажена)
черный дым, и из дыма люди
выпадают
как семена.
Черные, обугленные семена.
*
В часе бега заячьего,
прежде, чем юркнуть в джип
цвета спелой сливы,
человек о снег отирает ключ,
ртом подергивая брезгливо.
Комья красные,
чуть согнувшись, стряхивает с руки.
В ртутном глянце очков
отражаются
огоньки.
1. ВДНХ
Нужно искать обход, говорит мне брат,
на колесе обозрения кот, у него автомат,
возле ворот наряд,
входы в метро горят,
поворачиваем назад, обогнём Ботсад.
Я бросаю взгляд на отца, почти уже тень отца.
Мы сворачиваем, сворачиваем без конца.
Нет, говорю, харэ, напяливай шапочку в бубенцах.
Прямо на них пойдем,
я спляшу, а ты не проссы штаны,
если не хлопнут сразу,
глядишь,
и выведут пацаны.
Мы наклоняемся к папе,
целуем холодный лоб,
он улыбается страшно, весело и светло.
Встаем в полный рост,
из кустов белоснежных роз
(в вечернем свету апельсиновых),
в гуле шмелей и ос.
Выходим и ковыляем, дымит закат,
коляску с папой толкает брат
в колпаке дурака,
трясет головой --
звон летит от фонтана "Дружба народов",
до "Каменного цветка".
А я авангард, я мычу быком,
даю гопака,
подпрыгиваю потешно, бью себя по бокам.
Спасай, всемогущий Момус.
Нас заметили, к нам идут.
Первый навык, который осваиваешь в аду --
определять, кто начальник,
сразу как слышишь "стой".
Жанна Д'Арк опознала Карла не потому, что была святой,
ей нашептывала война: вот он, вот --
повелитель решающей запятой.
Брата валят на бок,
меня хватают за шкирку.
Ору:
мы просто артисты, везём отца на Каширку!
Два дня идём, помогите, братцы,
укажите дорогу, братцы!
Я икаю.
Раскатисто порчу воздух.
Они начинают смеяться.
Их смех расходится кругом,
и я его эпицентр.
Выходит главный, ужасен, как цербер,
весит, должно быть, центнер,
с шеврона щерится барс,
босс прокашливает свой бас:
-- Пошли потолкуем, артисты,
но без трюков, вы под прицелом.
(с)
продолжение в комментариях.