Навсикая с Арменом и Фёдором
Click to view(расшифровка части видео)
хотя Герти Макдауэл ... фигура очевидно ироническая и насмешливая, карикатура, сотканная из цитат и модных веяний, и тем не менее сквозь эту потешную мишуру, сквозь десятки чужих голосов, которые говорят голосом Герти, транслируют через неё: что такое романтическая любовь; какой должна быть благовоспитанная девушка её возраста и статуса; и что ей положено делать, а что чувствовать; -- словом, сквозь всё это всё-таки просвечивает настоящая Герти. И за всеми этими мармеладно-слащавыми формулировками:
"Герти была не дочка, а просто сокровище,
вторая мать всей семье, помощница и ангел-хранитель,
золотое сердечко..."
можно разглядеть ранимую и несчастную девочку. Девочку, которую бил в детстве пьющий отец. Девочку, которая завалена домашней работой. Девочку, чьи рутины это отключать газ перед сном и посыпать в туалете хлоркой каждые две недели.
И в 13 главе Улисса возможно как нигде болезненно колет этот обоюдоострый шуткосерьёзный меч Джойса. Вот автор сообщает нам:
"...ибо твёрже всего на свете Герти
знала одно: если мужчина когда-нибудь посмеет
коснуться женщины иначе, нежели с добротой и лаской,
он достоин звания самого низкого негодяя."
И примечания спешат нам на помощь, подсказывают: это очередная цитата, в этот раз из пьесы "Медовый месяц" англ.драматурга Джона Тобина.
Ну кто бы сомневался, что медовый месяц! Что именно из таких пьес и сложена наша Герти!
Но эта же строчка колет и другим остриём. Герти бил отец. И эту реплику она могла усвоить не из текстов Тобина, а через собственное тело.
Её тело вообще предательски неидеально. Это у Осипа Мандельштама в возрасте Герти был необходимый инструментарий, чтобы задаваться вопросом: "Дано мне тело -- что мне делать с ним?". А в жизни Герти нет ни времени, ни пространства для таких вопросов. Она должна вымачивать руки в лимонном соке, пить таблетки с железом и пользоваться краской для бровей "придающей взгляду то загадочное выражение, что так нас чарует у цариц моды". Словом, должна выглядеть как картинка. Соответствовать определённым стандартам, которые от неё, 17-летней девочки, требуются. Которые диктует ей общество. Но даже этого недостаточно, потому что после того происшествия... ну, когда она спускалась по Долки-хилл... и это случилось... Мы не узнАем что. Но очевидно, что что-то страшное, что-то что она не может забыть, даже если бы хотела, что-то что отпечаталось на ней, потому что теперь она хромает, а это ведь... так не элегантно!..
Герти с этой травмой низводится буквально до положения статичного объекта. Она годится только как картинка. И ей лучше вообще не двигаться. Чтобы не испортить о себе впечатление.
Словом, если Герти раздеть -- но не в том плотоядном смысле, в котором представляет это Леопольд Блум, а снять с её книжного облика всю эту романтическую дребедень, всю эту патоку журнальчиков-романчиков, -- то останется девушка с малокровием, живущая в нищете и нелюбви, с увечьем, которое она вынуждена скрывать. И её точка зрения -- это смотреть из окна "на то, как дождь колотит в ржавый мусорный бак".
Я встречал на эту тему множество весьма ожесточённых дискуссий. Множество людей, которые и сегодня, спустя век после "Навсикаи" пытаются ответить то ли на иронический, то ли на проклятый вопрос Джойса: "Но кто же такая Герти?" Водораздел этой дискуссии проходит, как правило, посередине джойсолезвия. Есть те, кто доказывает, что Герти Макдауэл это пустышка, ходячая (точнее, даже хромающая) карикатура на моду, блестящая пародия Джойса. Есть и те, кто с ними спорит, защищает Герти, доказывает, что её жизнь не сахар. Что она во многом жертва обстоятельств, и что над ней не следует смеяться, что ей следует сопереживать. Но лично я не согласен с такой постановкой вопроса, с тем, что каждому из нас обязательно нужно выбрать сторону. Одна из главных добродетелей "Улисса" это его сложность, выпуклость, многогранность. И сводить Герти к какой-то одной из её ипостасей это упрощение, обеднение, малокровие текста. Нет, Навсикая на мой взгляд прекрасна как раз противоположным -- тем, что она и то, и другое. Тем, что над ней можно смеяться, и ей можно сопереживать.