9 МАЯ - День Победы- День Памяти - " ЗАПИСКИ ХАИМА-ПОНТОНЕРА" - Григорий Свирский " Мать и мачеха "
http://www.rulit.me/books/mat-i-macheha-read-15727-37.html
Ефим (Хаим) МУЛЬТЯНЕР
ЗАПИСКИ ХАИМА-ПОНТОНЕРА
2. ПОД МОСТОМ...
Зиму мы, саперы, встретили в запасном полку в летних фуражках с малиновым пехотным околышем. Я прыгал на морозе и потирал уши, когда на нашу группу офицеров наткнулся какой-то высокий начальник в шубе и бурках. Счастье, что на Сталинградском фронте скопилось много начальства, нет-нет, кто-нибудь на тебя наткнется и наведет порядок. тот же день всех моих товарищей по инженерным курсам переодели. Нам выдали теплые портянки и белье, английского сукна офицерское обмундирование и ушанки, да еще извинились, что на складе не оказалось офицерских полевых сумок. Не знаю, как другие, а я очень возгордился. И поэтому, когда в управлении фронта меня пытались пихнуть не по специальности, я посмел возразить. Я инженер! Закончил институт по мостам и дорогам! Прошу направить в понтонный батальон! Кадровик поднял на меня удивленные глаза, сказал, что я не знаю понтонной тактики.
Среди моих друзей было много фаталистов. Они считали, что надо полагаться на судьбу. Будет беда, убьют, оторвет ноги, однако не по твоей вине. Не ты сам избрал себе раннюю смерть или инвалидную старость. Так сложилось...
Я не был фаталистом. Чему быть, конечно, того не миновать; однако почему я должен быть пешкой, когда речь идет о моей собственной жизни?!
-- Я человек грамотный, -- говорю. -- Возьму книгу и выучу все, что надо.
Кадровик молчал. Вначале безучастно, затем сердито. Я настаивал. конце концов, он позвонил куда-то и, усмехнувшись, выписал мне направление в 107-й понтонный батальон взводным командиром.
Почему усмехнулся кадровик, не знаю. Может быть, потому, что понтонеры на Волге долго не жили.
Я был рад. Я заставил считаться с собой в этой военной суматохе-неразберихе. Сейчас я понимаю, что мог бы оказаться и в штрафном батальоне: с кадровиками военного времени спорить рискованно. Но тогда, в самом начале Большой войны, я с юношеским задором отстаивал себя как личность, считая (да и сейчас считаю), что это естественное право человека.
Я второй раз отстоял свое право заниматься любимым делом. А первый раз это произошло в обстоятельствах еще более рискованных.
Война началась для меня до войны, поэтому разговоры о ее внезапности воспринимал как газетную болтовню. 2 апреля 1941 года за 2,5 месяца до начала боев, нас, студентов-дипломников Харьковского автодорожного института, начали по одному вызывать в кабинет директора. Вышедшие оттуда студенты молчали, будто онемели. Оказалось, всех предупредили о секретности их миссии.
А миссия состояла в том, чтобы отложить защиту диплома до лучших времен и отправиться на строительство военных аэродромов в пограничных областях Украины. Беседу вел начальник областного НКВД, и протестующих не было. Я попал в Ровенскую область, в село Бережницу, возле крупного и, видимо, стратегически важного железнодорожного узла Сарны. Стал прорабом ночной смены, в которой трудился в поте лица строительный батальон (около тысячи солдат и офицеров) и мобилизованные крестьяне-"западники", и городские ремесленники: евреи- сапожники, портные, часовых дел мастера; мы недавно подали западникам "братскую руку помощи", и теперь они по двенадцать часов в день разбивали молотками гранитные камни для щебня. Труд был каторжный и, как я убедился вскоре, ненужный: невдалеке от нас, на стройках Львовской области, простаивали десятки камнедробилок. Правая рука не знала, что делает левая. Ни у кого и мысли не возникло, что каторжный труд мобилизованных граждан можно облегчить. И заодно ускорить строительство... Тогда-то у меня и возникло убеждение, что дуракам и ленивцам нельзя позволить кататься на себе...
Волна всеобщего и порой панического отступления в 1941 году выбросила меня в Харьков. И тут увидел: новоявленные строители аэродромов -- студенты, стройки которых война прикрыла, уже в городе и заканчивают свои дипломы. Меня же мой начальник, военный инженер III ранга Алексеев отфутболивает в Сталинскую область. Я его устраивал и без диплома. Он заявил непререкаемо:
-- Получите документы: свой счет в Госбанке и мандат Ставки Верховного Главнокомандования на право устанавливать трудовую повинность для местного населения. Выезжайте сегодня!
Я ни в какую... Обещали, что разрешат защитить диплом после выполнения задачи в Ровно, сдерживайте свое "слово". Мои коллеги становятся инженерами, а я остаюсь ненавистным погонялой... Пока я буду там, Бог знает, где будут немцы, и мой диплом...
Алексеев рассвирепел. Ему стоило снять телефонную трубку, и я загремел бы в Гулаг. Однако обошлось. Я защитил свой диплом и стал инженером-дорожником в день первой бомбежки Харькова -- 3 сентября 1941 года. Опоздать, оказывается, было совершенно нельзя. Ни на один день. Что же касается аэродрома в Сталинской области, на который затолкали моего приятеля-инженера, то этот злополучный аэродром использовали, вероятно, лишь немцы...
Поэтому я был так доволен, что и в Сталинграде отстоял себя и стал, по своей прямой профессии, понтонером...
Понтонные мосты на Волге существовали лишь до первых бомбежек. Во время Сталинградского побоища понтонеры стали лодочниками, 38-я дивизия полковника Людвига, на помощь которой нас бросили, к началу ноября 1942 года лишь называлась дивизией. Она была обескровлена и прижата немцами к Волге. Занимаемый дивизией "пятачок" имел по фронту всего лишь 200 метров. У нее не хватало боеприпасов, продуктов, иссякли батареи радиосвязи, и она не могла даже сообщить о своих бедах. Много дней и ночей к ней пытались пробиться. Задача была, что говорить, нелегкая. Ночью река все время подсвечивается ракетами, обстреливается; к тому же течение сносит лодки. Пробовали добраться многие, в том числе моряки Волжской флотилии на своих катерах. Люди гибли, а попасть на заколдованные 200 метров никто не смог.
конце концов это удалось сделать трем солдатам-понтонерам из нашего батальона. Ожили рации дивизии Людвига, стали вывозить раненых...
Ночь была свидетелем наших удач. Удача с тех пор сопутствовала нашему понтонному батальону, который затем двигался вместе с Южным фронтом на своих побитых автомашинах "ЗИС-5", тащивших к рекам России наши старенькие деревянные полупонтоны.
О том, что до войны готовили "сухопутных водолазов" для форсирования рек с малыми потерями, я узнал лишь здесь, в Канаде, от бывшего сухопутного водолаза полковника Острицкого, на второй мировой они не появились, и спросить теперь уж не у кого -- почему? Можно лишь догадываться... На реках войны оказались лишь мы, понтонеры, и солдаты штурмовых частей, зачастую погибавшие волна за волной...
город Ростов-на-Дону батальон вошел 23 февраля 1943 года. Вскоре наступила весна, и дороги стали непроходимыми. Все мосты через Дон оказались взорванными. Железную дорогу довели лишь до Батайска, города на противоположном берегу реки, километрах в восьми. Первую неделю нас кормили кашей из горелого пшена. Его добыли из элеватора, который немцы при отступлении подожгли. один из этих дней старший лейтенант Погорелов (должности его не помню) сказал: "Полагаю, что немецких офицеров такой пищей не кормят". Кто-то донес об этой реплике уполномоченному СМЕРШа, и Погорелов исчез. Затем стало известно, что он разжалован и расстрелян...
Это не было для нас громом с ясного неба. Мы знали, где мы живем. Помню, как в дни институтской молодости мы услышали, что Коссиор, вождь украинских большевиков, больше не Коссиор, а враг народа. А институт наш был имени Коссиора. Наш приятель, которому мы сказали об этом, недолго думая, обмакнул ручку в чернильницу и замазал слова "имени Коссиора" на своей зачетной книжке.
И тут мы решили разыграть приятеля, который так быстро и охотно предал Коссиора. Сказали, что мы пошутили. Коссиор по-прежнему Коссиор. глазах нашего однокурсника появился такой ужас, он так побелел и задергался, что мы поторопились его успокоить.
В войну мы, казалось нам, преодолели страх, стряхнули с себя рабское оцепенение, перестали быть легковерными юнцами. Мы действительно преодолели страх, но перед врагом видимым, обозначенном на полевых картах. Враг, не обозначенный на наших картах, был еще неразличим в стране, где, писали в газетах, "власть принадлежит народу..." Мы были в политическом отношении девственниками...
Но взрывать мосты мы уже умели, хотя это тоже, как увидим, соприкасалось с большой политикой...
Ходили слухи о возможности контрнаступления немцев на Ростов, и я получил приказ командования фронтом подготовить к взрыву недавно восстановленный высоководный мост через реку Дон. Высотой он был метров 15 -- 18, длиной метров 250.
Только что саперы его восстановили. На старые опоры нарастили деревянные рамы из бревен. Пока он не был готов, мы укрепляли лед, вмораживали в него бревна, а когда пришла весна, навели плавучие понтонные мосты. Высоководный мост в боях за Ростов взрывали дважды. Ему предстояло взлететь на воздух в третий раз.
Из-за большой высоты и скоростного восстановления мост получился очень шатким. Если вы находились под мостом, а по нему "на рысях" мчалась телега или несколько машин, то ощущали, как мост дрожит, шатается, и вы невольно хватались за бревно...
Хватался и я, изучая проект минирования, разработанный штабом бригады, согласно указаниям штаба фронта.
Минирование вела учебная рота сержантов, в которой я был зам. командира роты и по совместительству преподавал топографию и подрывное дело. опоры и пролеты моста заложили более 16 тонн аммонала и тола. Кстати, и командир учебного взвода Захаров, и многие другие специалисты, работавшие рядом с нами, были евреями, но кто тогда на это обращал внимание! Умирать процентной нормы нет!..
Чтобы мост не просто рухнул, а "взорвался на вынос", как говорят саперы, необходимо, чтобы все до единого детонаторы, вложенные в заряды, взорвались одновременно, как только будет дан ток из подрывной машины. Если хоть один детонатор не взорвется или взорвется раньше, то все последующие триста зарядов не взорвутся, и мост останется невредимым. Словом, это был тот случай, когда ошибиться было нельзя. Ошибешься -- расстреляют...
Это была адова работа, которую мне запрещено было кому-либо поручить. Я отправился на безлюдный островок, где перебрал и проверил с омметром в руках сотни электродетонаторов, отбирая детонаторы с нужным сопротивлением. Затем расположил их за металлической плитой, валявшейся на островке, чтобы при случайном взрыве не лишиться глаз или, в лучшем случае, пальцев.
Когда укладывали взрывчатку, мост, по обыкновению, вибрировал и гудел под копытами коней и колесами автомашин, как живой. Я нет-нет да и косился на гудящий "потолок".
Но вот работы завершены. Мост заминирован. Электросеть связана. Остается убедиться, что все сделано в соответствии с проектом... На восточном (Батайском) берегу оборудовали подрывную станцию. Я приказал прекратить по мосту все движение, удалить с него людей и технику... Залезаю под мост. Присоединяю один провод к клемме омметра. Бог знает какие мысли лезут в голову. Вспоминается семья, которую недавно разыскал, и даже старик профессор из Харьковского института, который сказал как-то шутливо: "Мы, дорожники, бродяги. Место бродяги -- под мостом". Господи, знал бы он, зачем я окажусь под мостом!.. Закрываю глаза.
Долго с закрытыми глазами не просидишь. Снова открываю. Явно боюсь. "И чего боюсь? -- спрашиваю самого себя. -- Были минуты и пострашнее..."
Были -- это точно. И я помню их хорошо, хотя, конечно, стараюсь о них не думать.
Одна река Хопер чего стоит. Река местами сумасшедшая, особенно в паводок. А в районе моста, который только что поставили, бурлит, стонет, ревет. Перед ледорезами заторы льда высотой в несколько метров. Если ледорезы не выдержат напора, тогда снесет весь наш деревянный мост к черту. Задержим наступление -- трибунал...
Ночь непроглядная, ухают взрывы. Неподалеку немцы бомбят станцию Поворино.
Как спасти мост, который вибрирует, скрипит, как живой?..
Пробиваюсь с напарником против течения к ледорезам. Река от бурлящей пены аж белая. Гребем по очереди в полную силу. Все равно относит. Наконец догребли. Напарник остался в лодке, держит ее, схватившись за мокрые сваи ледореза. Я с узкой дощечкой, метра три длиной, выхожу на ледовое поле, образовавшееся перед ледорезом. Поле сереет от воды, если разломается, то уж ничто не спасет. Уйдешь под лед, и конец. Зажег бикфордов шнур, швырнул подальше от себя и, бросив на ледяное поле доску, бросился по ней к лодке, чтобы уйти живым до взрыва, когда завертит ледяное крошево, хлынет река... До утра так раз пять вылезал на лед со взрывчаткой. То я, то напарник, по очереди. За доблесть платили... дополнительным куском мяса. А когда добавляли и по сто граммов дурно пахнувшей водки -- это уж был праздник. Под Сталинградом однажды дали по черпаку вареного картофеля с котлетой -- всю войну помнилось...
На реке Хопер был риск так риск. Игра со смертью. А теперь, на Дону, чего боюсь? Уговариваю себя так, хотя понимаю, чего боюсь. Нужного инструмента, как всегда, не было. Вместо специальных обжимок пришлось все детонаторы обжимать зубами, что категорически запрещалось наставлением по подрывному делу. Слава богу, зубы были крепкими, молодыми. Снова закрываю глаза. Молюсь про себя. С закрытыми глазами быстро провожу другим концом провода по второй клемме. Тихо... Слава тебе, Господи! Открываю глаза. Подключаю полностью омметр -- показание почти проектное. Когда вернулся на берег, говорят, что на мне лица не было. Не исключено!..
Война войной, а такая степень риска бывала не каждый день. Еще когда мы только начали укладывать заряды в мост, его стали охранять пограничные войска. случае диверсии тонны взрывчатки разметали бы не только мост, но и прилегающие к нему кварталы города. И Ростов вновь был бы отрезан от баз снабжения, размещенных в Батайске...
По счастью, мост через Дон в третий раз взрывать не пришлось. Наш Южный фронт погнал немцев дальше, и какой-то саперной (или другой) части приказали мост разминировать. По неизвестной мне причине они не сняли всех зарядов. Ростов-на-Дону стал тыловым городом с взрывчаткой в мосту. СМЕРШ об этом узнал мгновенно, и началось следствие...
Мне об этом было ничего не известно. Я в те дни уже воевал на 3-м Украинском фронте, начальником штаба 105-го понтонного батальона. Был ранен в Ясско-Кишиневской операции, завершил войну в Чехословакии, а затем был переброшен в Китай, где, как выяснилось, текла речка Ляохе, которая без меня обойтись никак не могла...
По счастью, лишь через тридцать лет, в 1973 году, встретившись в Киеве со своими бывшими командирами, я узнал, какая опасность мне грозила. Это было почище детонаторов и тонн взрывчатки.
Во время дружеского обеда бывших однополчан я обратил внимание на то, что полковник Осипов и майор Воробьев, в то время уже гражданские инженеры, ухмыляются, подмигивают друг другу и повторяют: "Ну что, расскажем или нет?"
После очередного тоста они наконец поведали, как их всех таскали в СМЕРШ, чтобы установить, не мог ли я заложить больше зарядов, чем было предписано. Естественно, с целью диверсии...
Командиры дали в письменном виде личное поручительство, что я этого сделать не мог. Спасли меня от военного трибунала, который, по военному времени, колебаний не испытывал...
Надо сказать, что особой признательности от начальства за свою рискованную работу я никогда и не ждал. дни боев под Мариуполем мы, вместе со старшими лейтенантами Рувимским и Знаменским, собрали под огнем минометов паром для моста. Началась переправа. Я уже покинул подведенный на место паром, когда в него угодила мина. У слыша свист мины, упал. Однако береговой наблюдатель доложил в штаб, что я погиб.
Но я вернулся живой и невредимый. Меня обнимали, поздравляли и говорили, что даже представили к ордену Красного Знамени. Спустя несколько дней случайно, от инструктора политотдела, который интересовался героизмом солдат-понтонеров, узнал, что в наградной лист внесли небольшую поправку. Мою фамилию вычеркнули, заменив фамилией заместителя командира батальона по политической части майора Барабанова.
Нет, тогда я не сетовал, удовлетворившись, помнится, зрелищем повешенных на городской площади немцев -- поджигателей домов, тем более что их успела захватить часть, рванувшаяся вперед по нашему мосту.
Однако в мире размытой нравственности существует своя логика. Сегодня ты закрыл глаза на то, что тебя, в любом деле, несправедливо оттеснили, завтра тебя отдадут под трибунал, даже если ты невиновен...
Особенно если твоя работа не бросается в глаза. Она, как и моя, под мостом. прямом или переносном смысле.
Война нескончаема...
Ефим (Хаим) МУЛЬТЯНЕР
ЗАПИСКИ ХАИМА-ПОНТОНЕРА
2. ПОД МОСТОМ...
Зиму мы, саперы, встретили в запасном полку в летних фуражках с малиновым пехотным околышем. Я прыгал на морозе и потирал уши, когда на нашу группу офицеров наткнулся какой-то высокий начальник в шубе и бурках. Счастье, что на Сталинградском фронте скопилось много начальства, нет-нет, кто-нибудь на тебя наткнется и наведет порядок. тот же день всех моих товарищей по инженерным курсам переодели. Нам выдали теплые портянки и белье, английского сукна офицерское обмундирование и ушанки, да еще извинились, что на складе не оказалось офицерских полевых сумок. Не знаю, как другие, а я очень возгордился. И поэтому, когда в управлении фронта меня пытались пихнуть не по специальности, я посмел возразить. Я инженер! Закончил институт по мостам и дорогам! Прошу направить в понтонный батальон! Кадровик поднял на меня удивленные глаза, сказал, что я не знаю понтонной тактики.
Среди моих друзей было много фаталистов. Они считали, что надо полагаться на судьбу. Будет беда, убьют, оторвет ноги, однако не по твоей вине. Не ты сам избрал себе раннюю смерть или инвалидную старость. Так сложилось...
Я не был фаталистом. Чему быть, конечно, того не миновать; однако почему я должен быть пешкой, когда речь идет о моей собственной жизни?!
-- Я человек грамотный, -- говорю. -- Возьму книгу и выучу все, что надо.
Кадровик молчал. Вначале безучастно, затем сердито. Я настаивал. конце концов, он позвонил куда-то и, усмехнувшись, выписал мне направление в 107-й понтонный батальон взводным командиром.
Почему усмехнулся кадровик, не знаю. Может быть, потому, что понтонеры на Волге долго не жили.
Я был рад. Я заставил считаться с собой в этой военной суматохе-неразберихе. Сейчас я понимаю, что мог бы оказаться и в штрафном батальоне: с кадровиками военного времени спорить рискованно. Но тогда, в самом начале Большой войны, я с юношеским задором отстаивал себя как личность, считая (да и сейчас считаю), что это естественное право человека.
Я второй раз отстоял свое право заниматься любимым делом. А первый раз это произошло в обстоятельствах еще более рискованных.
Война началась для меня до войны, поэтому разговоры о ее внезапности воспринимал как газетную болтовню. 2 апреля 1941 года за 2,5 месяца до начала боев, нас, студентов-дипломников Харьковского автодорожного института, начали по одному вызывать в кабинет директора. Вышедшие оттуда студенты молчали, будто онемели. Оказалось, всех предупредили о секретности их миссии.
А миссия состояла в том, чтобы отложить защиту диплома до лучших времен и отправиться на строительство военных аэродромов в пограничных областях Украины. Беседу вел начальник областного НКВД, и протестующих не было. Я попал в Ровенскую область, в село Бережницу, возле крупного и, видимо, стратегически важного железнодорожного узла Сарны. Стал прорабом ночной смены, в которой трудился в поте лица строительный батальон (около тысячи солдат и офицеров) и мобилизованные крестьяне-"западники", и городские ремесленники: евреи- сапожники, портные, часовых дел мастера; мы недавно подали западникам "братскую руку помощи", и теперь они по двенадцать часов в день разбивали молотками гранитные камни для щебня. Труд был каторжный и, как я убедился вскоре, ненужный: невдалеке от нас, на стройках Львовской области, простаивали десятки камнедробилок. Правая рука не знала, что делает левая. Ни у кого и мысли не возникло, что каторжный труд мобилизованных граждан можно облегчить. И заодно ускорить строительство... Тогда-то у меня и возникло убеждение, что дуракам и ленивцам нельзя позволить кататься на себе...
Волна всеобщего и порой панического отступления в 1941 году выбросила меня в Харьков. И тут увидел: новоявленные строители аэродромов -- студенты, стройки которых война прикрыла, уже в городе и заканчивают свои дипломы. Меня же мой начальник, военный инженер III ранга Алексеев отфутболивает в Сталинскую область. Я его устраивал и без диплома. Он заявил непререкаемо:
-- Получите документы: свой счет в Госбанке и мандат Ставки Верховного Главнокомандования на право устанавливать трудовую повинность для местного населения. Выезжайте сегодня!
Я ни в какую... Обещали, что разрешат защитить диплом после выполнения задачи в Ровно, сдерживайте свое "слово". Мои коллеги становятся инженерами, а я остаюсь ненавистным погонялой... Пока я буду там, Бог знает, где будут немцы, и мой диплом...
Алексеев рассвирепел. Ему стоило снять телефонную трубку, и я загремел бы в Гулаг. Однако обошлось. Я защитил свой диплом и стал инженером-дорожником в день первой бомбежки Харькова -- 3 сентября 1941 года. Опоздать, оказывается, было совершенно нельзя. Ни на один день. Что же касается аэродрома в Сталинской области, на который затолкали моего приятеля-инженера, то этот злополучный аэродром использовали, вероятно, лишь немцы...
Поэтому я был так доволен, что и в Сталинграде отстоял себя и стал, по своей прямой профессии, понтонером...
Понтонные мосты на Волге существовали лишь до первых бомбежек. Во время Сталинградского побоища понтонеры стали лодочниками, 38-я дивизия полковника Людвига, на помощь которой нас бросили, к началу ноября 1942 года лишь называлась дивизией. Она была обескровлена и прижата немцами к Волге. Занимаемый дивизией "пятачок" имел по фронту всего лишь 200 метров. У нее не хватало боеприпасов, продуктов, иссякли батареи радиосвязи, и она не могла даже сообщить о своих бедах. Много дней и ночей к ней пытались пробиться. Задача была, что говорить, нелегкая. Ночью река все время подсвечивается ракетами, обстреливается; к тому же течение сносит лодки. Пробовали добраться многие, в том числе моряки Волжской флотилии на своих катерах. Люди гибли, а попасть на заколдованные 200 метров никто не смог.
конце концов это удалось сделать трем солдатам-понтонерам из нашего батальона. Ожили рации дивизии Людвига, стали вывозить раненых...
Ночь была свидетелем наших удач. Удача с тех пор сопутствовала нашему понтонному батальону, который затем двигался вместе с Южным фронтом на своих побитых автомашинах "ЗИС-5", тащивших к рекам России наши старенькие деревянные полупонтоны.
О том, что до войны готовили "сухопутных водолазов" для форсирования рек с малыми потерями, я узнал лишь здесь, в Канаде, от бывшего сухопутного водолаза полковника Острицкого, на второй мировой они не появились, и спросить теперь уж не у кого -- почему? Можно лишь догадываться... На реках войны оказались лишь мы, понтонеры, и солдаты штурмовых частей, зачастую погибавшие волна за волной...
город Ростов-на-Дону батальон вошел 23 февраля 1943 года. Вскоре наступила весна, и дороги стали непроходимыми. Все мосты через Дон оказались взорванными. Железную дорогу довели лишь до Батайска, города на противоположном берегу реки, километрах в восьми. Первую неделю нас кормили кашей из горелого пшена. Его добыли из элеватора, который немцы при отступлении подожгли. один из этих дней старший лейтенант Погорелов (должности его не помню) сказал: "Полагаю, что немецких офицеров такой пищей не кормят". Кто-то донес об этой реплике уполномоченному СМЕРШа, и Погорелов исчез. Затем стало известно, что он разжалован и расстрелян...
Это не было для нас громом с ясного неба. Мы знали, где мы живем. Помню, как в дни институтской молодости мы услышали, что Коссиор, вождь украинских большевиков, больше не Коссиор, а враг народа. А институт наш был имени Коссиора. Наш приятель, которому мы сказали об этом, недолго думая, обмакнул ручку в чернильницу и замазал слова "имени Коссиора" на своей зачетной книжке.
И тут мы решили разыграть приятеля, который так быстро и охотно предал Коссиора. Сказали, что мы пошутили. Коссиор по-прежнему Коссиор. глазах нашего однокурсника появился такой ужас, он так побелел и задергался, что мы поторопились его успокоить.
В войну мы, казалось нам, преодолели страх, стряхнули с себя рабское оцепенение, перестали быть легковерными юнцами. Мы действительно преодолели страх, но перед врагом видимым, обозначенном на полевых картах. Враг, не обозначенный на наших картах, был еще неразличим в стране, где, писали в газетах, "власть принадлежит народу..." Мы были в политическом отношении девственниками...
Но взрывать мосты мы уже умели, хотя это тоже, как увидим, соприкасалось с большой политикой...
Ходили слухи о возможности контрнаступления немцев на Ростов, и я получил приказ командования фронтом подготовить к взрыву недавно восстановленный высоководный мост через реку Дон. Высотой он был метров 15 -- 18, длиной метров 250.
Только что саперы его восстановили. На старые опоры нарастили деревянные рамы из бревен. Пока он не был готов, мы укрепляли лед, вмораживали в него бревна, а когда пришла весна, навели плавучие понтонные мосты. Высоководный мост в боях за Ростов взрывали дважды. Ему предстояло взлететь на воздух в третий раз.
Из-за большой высоты и скоростного восстановления мост получился очень шатким. Если вы находились под мостом, а по нему "на рысях" мчалась телега или несколько машин, то ощущали, как мост дрожит, шатается, и вы невольно хватались за бревно...
Хватался и я, изучая проект минирования, разработанный штабом бригады, согласно указаниям штаба фронта.
Минирование вела учебная рота сержантов, в которой я был зам. командира роты и по совместительству преподавал топографию и подрывное дело. опоры и пролеты моста заложили более 16 тонн аммонала и тола. Кстати, и командир учебного взвода Захаров, и многие другие специалисты, работавшие рядом с нами, были евреями, но кто тогда на это обращал внимание! Умирать процентной нормы нет!..
Чтобы мост не просто рухнул, а "взорвался на вынос", как говорят саперы, необходимо, чтобы все до единого детонаторы, вложенные в заряды, взорвались одновременно, как только будет дан ток из подрывной машины. Если хоть один детонатор не взорвется или взорвется раньше, то все последующие триста зарядов не взорвутся, и мост останется невредимым. Словом, это был тот случай, когда ошибиться было нельзя. Ошибешься -- расстреляют...
Это была адова работа, которую мне запрещено было кому-либо поручить. Я отправился на безлюдный островок, где перебрал и проверил с омметром в руках сотни электродетонаторов, отбирая детонаторы с нужным сопротивлением. Затем расположил их за металлической плитой, валявшейся на островке, чтобы при случайном взрыве не лишиться глаз или, в лучшем случае, пальцев.
Когда укладывали взрывчатку, мост, по обыкновению, вибрировал и гудел под копытами коней и колесами автомашин, как живой. Я нет-нет да и косился на гудящий "потолок".
Но вот работы завершены. Мост заминирован. Электросеть связана. Остается убедиться, что все сделано в соответствии с проектом... На восточном (Батайском) берегу оборудовали подрывную станцию. Я приказал прекратить по мосту все движение, удалить с него людей и технику... Залезаю под мост. Присоединяю один провод к клемме омметра. Бог знает какие мысли лезут в голову. Вспоминается семья, которую недавно разыскал, и даже старик профессор из Харьковского института, который сказал как-то шутливо: "Мы, дорожники, бродяги. Место бродяги -- под мостом". Господи, знал бы он, зачем я окажусь под мостом!.. Закрываю глаза.
Долго с закрытыми глазами не просидишь. Снова открываю. Явно боюсь. "И чего боюсь? -- спрашиваю самого себя. -- Были минуты и пострашнее..."
Были -- это точно. И я помню их хорошо, хотя, конечно, стараюсь о них не думать.
Одна река Хопер чего стоит. Река местами сумасшедшая, особенно в паводок. А в районе моста, который только что поставили, бурлит, стонет, ревет. Перед ледорезами заторы льда высотой в несколько метров. Если ледорезы не выдержат напора, тогда снесет весь наш деревянный мост к черту. Задержим наступление -- трибунал...
Ночь непроглядная, ухают взрывы. Неподалеку немцы бомбят станцию Поворино.
Как спасти мост, который вибрирует, скрипит, как живой?..
Пробиваюсь с напарником против течения к ледорезам. Река от бурлящей пены аж белая. Гребем по очереди в полную силу. Все равно относит. Наконец догребли. Напарник остался в лодке, держит ее, схватившись за мокрые сваи ледореза. Я с узкой дощечкой, метра три длиной, выхожу на ледовое поле, образовавшееся перед ледорезом. Поле сереет от воды, если разломается, то уж ничто не спасет. Уйдешь под лед, и конец. Зажег бикфордов шнур, швырнул подальше от себя и, бросив на ледяное поле доску, бросился по ней к лодке, чтобы уйти живым до взрыва, когда завертит ледяное крошево, хлынет река... До утра так раз пять вылезал на лед со взрывчаткой. То я, то напарник, по очереди. За доблесть платили... дополнительным куском мяса. А когда добавляли и по сто граммов дурно пахнувшей водки -- это уж был праздник. Под Сталинградом однажды дали по черпаку вареного картофеля с котлетой -- всю войну помнилось...
На реке Хопер был риск так риск. Игра со смертью. А теперь, на Дону, чего боюсь? Уговариваю себя так, хотя понимаю, чего боюсь. Нужного инструмента, как всегда, не было. Вместо специальных обжимок пришлось все детонаторы обжимать зубами, что категорически запрещалось наставлением по подрывному делу. Слава богу, зубы были крепкими, молодыми. Снова закрываю глаза. Молюсь про себя. С закрытыми глазами быстро провожу другим концом провода по второй клемме. Тихо... Слава тебе, Господи! Открываю глаза. Подключаю полностью омметр -- показание почти проектное. Когда вернулся на берег, говорят, что на мне лица не было. Не исключено!..
Война войной, а такая степень риска бывала не каждый день. Еще когда мы только начали укладывать заряды в мост, его стали охранять пограничные войска. случае диверсии тонны взрывчатки разметали бы не только мост, но и прилегающие к нему кварталы города. И Ростов вновь был бы отрезан от баз снабжения, размещенных в Батайске...
По счастью, мост через Дон в третий раз взрывать не пришлось. Наш Южный фронт погнал немцев дальше, и какой-то саперной (или другой) части приказали мост разминировать. По неизвестной мне причине они не сняли всех зарядов. Ростов-на-Дону стал тыловым городом с взрывчаткой в мосту. СМЕРШ об этом узнал мгновенно, и началось следствие...
Мне об этом было ничего не известно. Я в те дни уже воевал на 3-м Украинском фронте, начальником штаба 105-го понтонного батальона. Был ранен в Ясско-Кишиневской операции, завершил войну в Чехословакии, а затем был переброшен в Китай, где, как выяснилось, текла речка Ляохе, которая без меня обойтись никак не могла...
По счастью, лишь через тридцать лет, в 1973 году, встретившись в Киеве со своими бывшими командирами, я узнал, какая опасность мне грозила. Это было почище детонаторов и тонн взрывчатки.
Во время дружеского обеда бывших однополчан я обратил внимание на то, что полковник Осипов и майор Воробьев, в то время уже гражданские инженеры, ухмыляются, подмигивают друг другу и повторяют: "Ну что, расскажем или нет?"
После очередного тоста они наконец поведали, как их всех таскали в СМЕРШ, чтобы установить, не мог ли я заложить больше зарядов, чем было предписано. Естественно, с целью диверсии...
Командиры дали в письменном виде личное поручительство, что я этого сделать не мог. Спасли меня от военного трибунала, который, по военному времени, колебаний не испытывал...
Надо сказать, что особой признательности от начальства за свою рискованную работу я никогда и не ждал. дни боев под Мариуполем мы, вместе со старшими лейтенантами Рувимским и Знаменским, собрали под огнем минометов паром для моста. Началась переправа. Я уже покинул подведенный на место паром, когда в него угодила мина. У слыша свист мины, упал. Однако береговой наблюдатель доложил в штаб, что я погиб.
Но я вернулся живой и невредимый. Меня обнимали, поздравляли и говорили, что даже представили к ордену Красного Знамени. Спустя несколько дней случайно, от инструктора политотдела, который интересовался героизмом солдат-понтонеров, узнал, что в наградной лист внесли небольшую поправку. Мою фамилию вычеркнули, заменив фамилией заместителя командира батальона по политической части майора Барабанова.
Нет, тогда я не сетовал, удовлетворившись, помнится, зрелищем повешенных на городской площади немцев -- поджигателей домов, тем более что их успела захватить часть, рванувшаяся вперед по нашему мосту.
Однако в мире размытой нравственности существует своя логика. Сегодня ты закрыл глаза на то, что тебя, в любом деле, несправедливо оттеснили, завтра тебя отдадут под трибунал, даже если ты невиновен...
Особенно если твоя работа не бросается в глаза. Она, как и моя, под мостом. прямом или переносном смысле.
Война нескончаема...