Школа № 31 как апофеоз Брежневизма.
Я не хочу сейчас обсуждать потрясшие мир результаты опроса Левада центра об отношении россиян к главам российского государства разного времени - в конце концов все эти опросы настолько зависят от методики опроса, что результаты не позволяют делать какие либо статистически значимые выводы. Но вот по реакции на опросы можно прийти к выводам вполне определенным. Например М.Ю. Соколова больше всего заинтересовали причины по которым Ленин оказался на втором месте, причем очень близко к первому. Ну М.Ю. человек особый - людей столь твердо стоящих на земле на позициях здравого смысла, причем во вполне английском смысле слова, в России немного. А вот из того, как все СМИ ухватились за оценку правления Брежнева говорит о том , что все СМИ-усисосы готовы впасть в Брежневский маразм. Причем их не интересует зазор между их представлением о Брежневской эпохе и представлениями о ней опрошенных, который привело этот опрос к столь интересным результатам. И уж тем более их не интересует насколько и то и другое соответствует действительности. А меня как раз интересует именно это, и я хочу воспользоваться случаем, чтобы вспомнить эту эпоху.
Когда я пошел в первый класс у меня в букваре был портрет Никиты Сергеевича Хрущева, но через месяц его вырезала ножницами классная руководительница и вклеила портрет Леонида Ильича Брежнева. А когда я кончал школу это была уже другая страна. Да что там страна - это был другой мир! Но убейте меня, я ничего не помню о 1974 годе, кроме весьма драматического поступления в институт, финальной победной драки с Кобзевым, который избивал меня 10 лет почти каждый день, и выпускного вечера, который я отметил распитием портвейна с дамами на близлежащей стройке, театральным взрывом бомбочки из собственноручно изготовленного нитроглицерина с сахаром (благо там все время что-то взрывалось). А кроме этого вообще ничего не помню, ни бум-бум. Зеро.
Зато я прекрасно помню то, что происходило после этого и десять лет до этого, и как в эти годы менялась Москва и страна и весь мир вокруг меня. Собственно именно это время и было для меня Брежневизмом, которое было высшей точкой развития СССР и наверное исторической России тоже. СССР выиграл холодную войну и мир краснел просто на глазах. Казалось, что через десть лет США либо станут социалистическим государством, либо превратятся в зоопарк капиталистического зверья, куда остальной мир будет ездить на экскурсии в воспитательных целях. Правда, осознание моих перспектив при поступлении в институт уже тогда заронило во мне сомнение в желательности такого светлого будущего, но никаких сомнений в его неотвратимости еще не было. И хотя я не помню конкретных событий, кроме вышеперечисленных, но зато я помню резкую смену мироощущения в этом году, то, что Стругацкие называли крахом мира полудня. И причина для этого для меня была проста - смерть директора школы Григория Ивановича Суворова.
Моя школа была удивительным учреждением. Достаточно сказать, что по слухам Григорий Иванович Суворов был карьерным дипломатом и одним из руководителей советской резидентуры в США, который попался на шпионаже и был объявлен персоной нон-грата, но за 2 минуты до этого сумел отправить дальше документы, переданные Абелем. Он был для меня олицетворением тех воинов которые повергли в небытие Гитлеровский Райх и его смерть стала для меня символом краха советского строя. Никогда не забуду как он орал на члена ЦК, который посылал служебную машину подвозить своего сына к школе: "Вы что забыли, что такое моральный облик коммуниста?!" И член ЦК задом пятился из его кабинета. Кстати после этого черная Волга высаживала ЦКовского отпрыска за углом и дальше он шел пешком. И пока он был директором школы все ходили в форме - никакого выпендрежа в одежде Григорий Иванович не допускал.
Надо сказать, что он почему-то все время меня опекал и иногда, когда меня выгоняли из класса, приглашал к себе в кабинет и рассказывал всякие истории про рыбалку и про ориентирование в лесу. Именно он был для меня символом моральной мощи Советского Союза, несокрушимой моральной мощи, вопреки всем недостаткам и злодействам, описания которых уже тогда начали обрушиваться на головы несовершеннолетних советских граждан. Пока был жив Григорий Иванович, все эти злодейства и преступления были недостатками морально превосходящей всех социальной системы, спасшей мир от нацизма, и не дающей миру скатится в неонацизм, символом которого были для меня репортажи о деревне Сонгми и стадионе в Сантьяго. Пожалуй, сильнейшим впечатлением в 9-ом классе были телерепортажи о штурме дворца Ла-Монеда и гибели Сальвадора Альенде, причем душераздирающие подробности этого переворота и нацистские аллюзии формы Пиночета только укрепляли уверенность в конечной победе сил добра и социализма. В принципе в то время я на интуитивном уровне неплохо понимал концепцию удерживающего, которым для меня был, конечно, Советский Союз. И надо сказать, что для этого были основания, так как я, ничего не зная о христианстве, с шестого класса бегал в Консерваторскую Церковь клянчить у высших сил хорошие отметки и прощение матери за всякие хулиганства - мне просто нравилась эстетика места и я там мог сосредоточиться. И я туда бегал, хотя понимал что это «нехорошо». И вот однажды, когда я начал подрабатывать, разнося почту, я оказался в церкви очень рано, часов в семь утра и увидел там Григория Ивановича. И с тех пор мы с ним переглядывались, как будто у нас появился общий секрет.
И все это рухнуло в один день, когда стало известно, что у Григория Ивановича инфаркт, и он лежит в Кремлевской больнице. Я договорился с одним своим приятелем и мы поехали навестить его в больницу. Григорий Иванович лежал в отдельной палате, и когда мой приятель вышел он положил руку мне на плечо и сказал, что у меня был замечательный дед и чтобы я им гордился. А еще он сказал, что нас всех ждут трудные времена и еще что-то непонятное, о чем я впоследствии много думал. И на основании этих слов уже в США пришел к выводу, что с инфаркт у него произошел не на пустом месте, а в силу тех событий, которые были связаны с инсультом Брежнева то ли в 1972, то ли в 1973 году. В тот день мир социализма для меня распался и превратился в мир, где Горбачев стал исторической необходимостью. Хотя сейчас я вспоминаю, что признаки болезни были видны и раньше, но никогда они не казались неизлечимыми. А вот то, что происходило в 10-м классе, уже было моральным распадом, и отчетливый запах морального гниения преследовал меня повсюду. Для меня именно на Григории Ивановиче держался этот мир, за который несколько дней назад проголосовали Российские граждане. Причем я уверен, что они как-то помнят именно это ощущение морального превосходства, воспоминание о котором очевидно передалось от отцов к детям, а совсем не воспоминание о мифической сытости второй половины 70-х, которой, к тому же, и не было. Наоборот жизнь поплохела, сильно поплохела - все отравила необходимость иметь джинсы Супер-Райфл для того чтобы нравиться девочкам, хотя экспериментально было ясно, что бомбочки намного эффективнее. Стадное чувство, знаете ли, плюс провал в идеологической работе. Все таки секс в Советском Союзе был, будь он неладен.
P.S. А еще он сказал на прощание: "Я всегда хотел быть учителем".
Когда я пошел в первый класс у меня в букваре был портрет Никиты Сергеевича Хрущева, но через месяц его вырезала ножницами классная руководительница и вклеила портрет Леонида Ильича Брежнева. А когда я кончал школу это была уже другая страна. Да что там страна - это был другой мир! Но убейте меня, я ничего не помню о 1974 годе, кроме весьма драматического поступления в институт, финальной победной драки с Кобзевым, который избивал меня 10 лет почти каждый день, и выпускного вечера, который я отметил распитием портвейна с дамами на близлежащей стройке, театральным взрывом бомбочки из собственноручно изготовленного нитроглицерина с сахаром (благо там все время что-то взрывалось). А кроме этого вообще ничего не помню, ни бум-бум. Зеро.
Зато я прекрасно помню то, что происходило после этого и десять лет до этого, и как в эти годы менялась Москва и страна и весь мир вокруг меня. Собственно именно это время и было для меня Брежневизмом, которое было высшей точкой развития СССР и наверное исторической России тоже. СССР выиграл холодную войну и мир краснел просто на глазах. Казалось, что через десть лет США либо станут социалистическим государством, либо превратятся в зоопарк капиталистического зверья, куда остальной мир будет ездить на экскурсии в воспитательных целях. Правда, осознание моих перспектив при поступлении в институт уже тогда заронило во мне сомнение в желательности такого светлого будущего, но никаких сомнений в его неотвратимости еще не было. И хотя я не помню конкретных событий, кроме вышеперечисленных, но зато я помню резкую смену мироощущения в этом году, то, что Стругацкие называли крахом мира полудня. И причина для этого для меня была проста - смерть директора школы Григория Ивановича Суворова.
Моя школа была удивительным учреждением. Достаточно сказать, что по слухам Григорий Иванович Суворов был карьерным дипломатом и одним из руководителей советской резидентуры в США, который попался на шпионаже и был объявлен персоной нон-грата, но за 2 минуты до этого сумел отправить дальше документы, переданные Абелем. Он был для меня олицетворением тех воинов которые повергли в небытие Гитлеровский Райх и его смерть стала для меня символом краха советского строя. Никогда не забуду как он орал на члена ЦК, который посылал служебную машину подвозить своего сына к школе: "Вы что забыли, что такое моральный облик коммуниста?!" И член ЦК задом пятился из его кабинета. Кстати после этого черная Волга высаживала ЦКовского отпрыска за углом и дальше он шел пешком. И пока он был директором школы все ходили в форме - никакого выпендрежа в одежде Григорий Иванович не допускал.
Надо сказать, что он почему-то все время меня опекал и иногда, когда меня выгоняли из класса, приглашал к себе в кабинет и рассказывал всякие истории про рыбалку и про ориентирование в лесу. Именно он был для меня символом моральной мощи Советского Союза, несокрушимой моральной мощи, вопреки всем недостаткам и злодействам, описания которых уже тогда начали обрушиваться на головы несовершеннолетних советских граждан. Пока был жив Григорий Иванович, все эти злодейства и преступления были недостатками морально превосходящей всех социальной системы, спасшей мир от нацизма, и не дающей миру скатится в неонацизм, символом которого были для меня репортажи о деревне Сонгми и стадионе в Сантьяго. Пожалуй, сильнейшим впечатлением в 9-ом классе были телерепортажи о штурме дворца Ла-Монеда и гибели Сальвадора Альенде, причем душераздирающие подробности этого переворота и нацистские аллюзии формы Пиночета только укрепляли уверенность в конечной победе сил добра и социализма. В принципе в то время я на интуитивном уровне неплохо понимал концепцию удерживающего, которым для меня был, конечно, Советский Союз. И надо сказать, что для этого были основания, так как я, ничего не зная о христианстве, с шестого класса бегал в Консерваторскую Церковь клянчить у высших сил хорошие отметки и прощение матери за всякие хулиганства - мне просто нравилась эстетика места и я там мог сосредоточиться. И я туда бегал, хотя понимал что это «нехорошо». И вот однажды, когда я начал подрабатывать, разнося почту, я оказался в церкви очень рано, часов в семь утра и увидел там Григория Ивановича. И с тех пор мы с ним переглядывались, как будто у нас появился общий секрет.
И все это рухнуло в один день, когда стало известно, что у Григория Ивановича инфаркт, и он лежит в Кремлевской больнице. Я договорился с одним своим приятелем и мы поехали навестить его в больницу. Григорий Иванович лежал в отдельной палате, и когда мой приятель вышел он положил руку мне на плечо и сказал, что у меня был замечательный дед и чтобы я им гордился. А еще он сказал, что нас всех ждут трудные времена и еще что-то непонятное, о чем я впоследствии много думал. И на основании этих слов уже в США пришел к выводу, что с инфаркт у него произошел не на пустом месте, а в силу тех событий, которые были связаны с инсультом Брежнева то ли в 1972, то ли в 1973 году. В тот день мир социализма для меня распался и превратился в мир, где Горбачев стал исторической необходимостью. Хотя сейчас я вспоминаю, что признаки болезни были видны и раньше, но никогда они не казались неизлечимыми. А вот то, что происходило в 10-м классе, уже было моральным распадом, и отчетливый запах морального гниения преследовал меня повсюду. Для меня именно на Григории Ивановиче держался этот мир, за который несколько дней назад проголосовали Российские граждане. Причем я уверен, что они как-то помнят именно это ощущение морального превосходства, воспоминание о котором очевидно передалось от отцов к детям, а совсем не воспоминание о мифической сытости второй половины 70-х, которой, к тому же, и не было. Наоборот жизнь поплохела, сильно поплохела - все отравила необходимость иметь джинсы Супер-Райфл для того чтобы нравиться девочкам, хотя экспериментально было ясно, что бомбочки намного эффективнее. Стадное чувство, знаете ли, плюс провал в идеологической работе. Все таки секс в Советском Союзе был, будь он неладен.
P.S. А еще он сказал на прощание: "Я всегда хотел быть учителем".