Высоцкий и Фауст (I)
История с плагиатом все никак не завершится: один важный момент еще необходимо выяснить. Поговорим пока о статье, с которой началась детектива о плагиате.
Итак, статья Л.Калугиной "Интертекст легенды о докторе Фаусте в фольклорной и литературной интерпретациях в лирике В.С.Высоцкого" (http://www.gramota.net/materials/2/2013/11-1/20.html).
Л.Калугина обращается к трем произведениям о Фаусте: народной книге о Фаусте, пьесе Марло "Фауст" и "Фаусту" Гете. Она считает, что сходство с этими текстами обнаруживается в мотивах покаяния, страха и богоборчества в поздних текстах ВВ, изображении нечистой силы в "Песенке про черта" и в сюжете "Горизонта". Мы остановимся на двух их них.
"Две просьбы"
Мне снятся крысы, хоботы и черти. Я
Гоню их прочь, стеная и браня.
Но вместо них я вижу виночерпия -
Он шепчет: «Выход есть. К исходу дня -
Вина! И прекратится толкотня,
Виденья схлынут, сердце и предсердие
Отпустит, и расплавится броня!»
Я - снова я, и вы теперь мне верьте, - я
Немногого прошу взамен бессмертия -
Широкий тракт, холст, друга да коня;
Прошу покорно, голову склоня,
Побойтесь Бога, если не меня, -
Не плачьте вслед, во имя Милосердия!
Чту Фауста ли, Дориана Грея ли,
По чтобы душу - дьяволу, - ни-ни!
Зачем цыганки мне гадать затеяли?
День смерти уточнили мне они...
Ты эту дату, Боже, сохрани, -
Не отмечай в своем календаре, или
В последний миг возьми и измени,
Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли
И чтобы агнцы жалобно не блеяли,
Чтоб люди не хихикали в тени, -
От них от всех, о Боже, охрани -
Скорее, ибо душу мне они
Сомненьями и страхами засеяли!
Париж, 1 июня 1980 г.
Фауст и Дориан Грей...
"Употребление в одном контексте имен этих героев неслучайно: <...> Дориан, пожелавший себе - несовершенному человеческому существу - нетленности и бессмертия искусства, поставил себя на место божества точно так же, как Фауст, пожелавший божественного всемогущества и всезнания".
Всё это так, но Л.Калугина называет двустишие прямой реминисценцией мифа о Фаусте, и с этим приходится спорить.
Она считает, что связь с фаустовским мифом указывают демонические образы ("Мне снятся крысы, хоботы и черти"), мотивы предсказания, ожидания конца, страха, сомнения и др.
Приводятся цитаты из названных в начале статьи трех произведений о Фаусте. Например, по поводу ожидания конца, страха:
"Ср. в народной книге: «Срок для Фауста приближался быстро… Тут впервые почувствовал Фауст робость, и было ему как пойманному убийце или разбойнику, который, сидя в тюрьме, услышал свой приговор, и ждет его теперь смертная казнь. Он был в страхе, рыдал и разговаривал сам с собой, размахивая руками, охал и вздыхал, худел, редко или совсем не показывался людям на глаза, а духа своего не хотел видеть и терпеть у себя»".
Л.Калугина совершает ошибку, к сожалению, свойственную большинству публикаций по интертекстологии Высоцкого: она принимает распространенное за уникальное, а поэтому считает, что раз у Высоцкого есть те же мотивы, образы, что и в произведениях-предшественниках, значит они навеяны этими произведениями.
Но обращение к Богу и библейская символика (агнцы) не уникальны и даже не редки в литературе. Поэтому связывать их появление у Высоцкого с народной книгой о Фаусте нет оснований. Не указывает на связь стихотворения ВВ с той же народной книгой и пьесой Марло и то, что во всех трех текстах герой мучится противоречиями, что герой ВВ, как и Фауст, одинок.
Есть в рассуждениях Л.Калугиной и неверное прочтение некоторых эпизодов текста Высоцкого.
"В стихотворении наблюдается выраженная оппозиция «герой - толпа». <...> он молит Бога об ограждении именно от толпы, чтобы остаться в решающий момент в одиночестве".
Но до того он, как мы помним, приравнял к бессмертию обретение не только широкой дороги жизни, возможности творчества, но и друга... Просьба о друге и не позволяет говорить о том, что герой просит у Бога одиночества. Наоборот, он им тяготится.
"И в тексте Высоцкого, и в первоисточниках герой мучается противоречиями. В народной книге и у Марло незадолго до своего конца Фауст, с одной стороны, снедаем раскаянием, с другой - отказывается прийти в церковь и покаяться открыто, несмотря на увещевания благочестивого старца (в первом источнике) и устрашающие речи хора (во втором). У Высоцкого эти противоречия выражаются в последовательной смене ценностных координат: на первый план выступает то традиционная христианская, то гуманистическая система ценностей. «Чту Фауста…» - и здесь же: «Но чтобы душу дьяволу - ни-ни!»".
Однако между двумя частями этой фразы нет противоречий. Ее смысл очевиден: частичное согласие-родство героя текста Высоцкого с названными образами.
"... фигура виночерпия сама по себе отсылает к Евангелию (Христос, претворивший воду в вино, вино как кровь Христова) и тут же оборачивается своей противоположностью: виночерпий предлагает вино как средство забвения, выполняя функции искусителя".
Эта отсылка очень сомнительна. Прежде всего потому, что в том же тексте, кстати коротком, то есть совсем рядом, присутствует и сам Бог, герой прямо его называет и развернуто к нему обращается. Немаловажно и то, что, как и отметила Калугина, виночерпий здесь сильно смахивает на змея-искусителя. Это не слишком подходит для ассоциаций с богом, поскольку на этот образ в данном тексте ирония не распространяется. Ну и вино здесь, конечно, не средство забвения, а ровно наоборот: средство возвращения к себе ("я - снова я"), из сна в жизнь, из фантазий в реальность, от лжи - к правде ("и вы теперь мне верьте").
А если нам так хочется перекличек, то зачем ходить далеко и выдумывать несуществующие связи, когда переклички - вот они, под боком.
Сюда, к этому, возможно, последнему законченному поэтическому тексту Высоцкого собрались многие старшие его собратья. И "Дорожная история", с ее гениальным "ищу я выход из ворот, но нет его - есть только вход, и то не тот". И "Очи черные" ("сколько кануло, сколько схлынуло"). И все "конные" песни... И "Охота" ("из-за елей хлопочут двустволки... улыбнулся и поднял ружье" - "чтоб люди не хихикали в тени"). И "Колея" ("выход есть ... расплавится броня" - "размыли край ручьи весенние"). И - куда ж без них - "Яблоки"... "Я когда-то умру, мы когда-то всегда умираем" всего пару лет назад обратилось фантазией о путешествии в рай и триумфальным возвращением в жизнь с заветным трофеем (не яблоками, нет). А сейчас он возвращается в жизнь из сна, чтоб уйти из жизни навсегда...
И здесь давайте не упустим два важных момента.
Герой уходит из жизни не через сон: истинному герою Высоцкого, как и самому автору, не нужны посредники. Он способен смотреть правде в глаза, какой бы ужас она в нем ни вызывала.
И о двух просьбах. Людей он просит - покорно, голову склоня (в слабой надежде смягчить жестокие сердца?). А Бога - на равных. Творец гениального поэтического мира просит гениального творца мира сущего. Высоцкий знал себе цену. И готов был обменять грядущее свое бессмертие на жизнь - широкий тракт, холст, друга да коня...
(Далi буде)
Итак, статья Л.Калугиной "Интертекст легенды о докторе Фаусте в фольклорной и литературной интерпретациях в лирике В.С.Высоцкого" (http://www.gramota.net/materials/2/2013/11-1/20.html).
Л.Калугина обращается к трем произведениям о Фаусте: народной книге о Фаусте, пьесе Марло "Фауст" и "Фаусту" Гете. Она считает, что сходство с этими текстами обнаруживается в мотивах покаяния, страха и богоборчества в поздних текстах ВВ, изображении нечистой силы в "Песенке про черта" и в сюжете "Горизонта". Мы остановимся на двух их них.
"Две просьбы"
Мне снятся крысы, хоботы и черти. Я
Гоню их прочь, стеная и браня.
Но вместо них я вижу виночерпия -
Он шепчет: «Выход есть. К исходу дня -
Вина! И прекратится толкотня,
Виденья схлынут, сердце и предсердие
Отпустит, и расплавится броня!»
Я - снова я, и вы теперь мне верьте, - я
Немногого прошу взамен бессмертия -
Широкий тракт, холст, друга да коня;
Прошу покорно, голову склоня,
Побойтесь Бога, если не меня, -
Не плачьте вслед, во имя Милосердия!
Чту Фауста ли, Дориана Грея ли,
По чтобы душу - дьяволу, - ни-ни!
Зачем цыганки мне гадать затеяли?
День смерти уточнили мне они...
Ты эту дату, Боже, сохрани, -
Не отмечай в своем календаре, или
В последний миг возьми и измени,
Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли
И чтобы агнцы жалобно не блеяли,
Чтоб люди не хихикали в тени, -
От них от всех, о Боже, охрани -
Скорее, ибо душу мне они
Сомненьями и страхами засеяли!
Париж, 1 июня 1980 г.
Фауст и Дориан Грей...
"Употребление в одном контексте имен этих героев неслучайно: <...> Дориан, пожелавший себе - несовершенному человеческому существу - нетленности и бессмертия искусства, поставил себя на место божества точно так же, как Фауст, пожелавший божественного всемогущества и всезнания".
Всё это так, но Л.Калугина называет двустишие прямой реминисценцией мифа о Фаусте, и с этим приходится спорить.
Она считает, что связь с фаустовским мифом указывают демонические образы ("Мне снятся крысы, хоботы и черти"), мотивы предсказания, ожидания конца, страха, сомнения и др.
Приводятся цитаты из названных в начале статьи трех произведений о Фаусте. Например, по поводу ожидания конца, страха:
"Ср. в народной книге: «Срок для Фауста приближался быстро… Тут впервые почувствовал Фауст робость, и было ему как пойманному убийце или разбойнику, который, сидя в тюрьме, услышал свой приговор, и ждет его теперь смертная казнь. Он был в страхе, рыдал и разговаривал сам с собой, размахивая руками, охал и вздыхал, худел, редко или совсем не показывался людям на глаза, а духа своего не хотел видеть и терпеть у себя»".
Л.Калугина совершает ошибку, к сожалению, свойственную большинству публикаций по интертекстологии Высоцкого: она принимает распространенное за уникальное, а поэтому считает, что раз у Высоцкого есть те же мотивы, образы, что и в произведениях-предшественниках, значит они навеяны этими произведениями.
Но обращение к Богу и библейская символика (агнцы) не уникальны и даже не редки в литературе. Поэтому связывать их появление у Высоцкого с народной книгой о Фаусте нет оснований. Не указывает на связь стихотворения ВВ с той же народной книгой и пьесой Марло и то, что во всех трех текстах герой мучится противоречиями, что герой ВВ, как и Фауст, одинок.
Есть в рассуждениях Л.Калугиной и неверное прочтение некоторых эпизодов текста Высоцкого.
"В стихотворении наблюдается выраженная оппозиция «герой - толпа». <...> он молит Бога об ограждении именно от толпы, чтобы остаться в решающий момент в одиночестве".
Но до того он, как мы помним, приравнял к бессмертию обретение не только широкой дороги жизни, возможности творчества, но и друга... Просьба о друге и не позволяет говорить о том, что герой просит у Бога одиночества. Наоборот, он им тяготится.
"И в тексте Высоцкого, и в первоисточниках герой мучается противоречиями. В народной книге и у Марло незадолго до своего конца Фауст, с одной стороны, снедаем раскаянием, с другой - отказывается прийти в церковь и покаяться открыто, несмотря на увещевания благочестивого старца (в первом источнике) и устрашающие речи хора (во втором). У Высоцкого эти противоречия выражаются в последовательной смене ценностных координат: на первый план выступает то традиционная христианская, то гуманистическая система ценностей. «Чту Фауста…» - и здесь же: «Но чтобы душу дьяволу - ни-ни!»".
Однако между двумя частями этой фразы нет противоречий. Ее смысл очевиден: частичное согласие-родство героя текста Высоцкого с названными образами.
"... фигура виночерпия сама по себе отсылает к Евангелию (Христос, претворивший воду в вино, вино как кровь Христова) и тут же оборачивается своей противоположностью: виночерпий предлагает вино как средство забвения, выполняя функции искусителя".
Эта отсылка очень сомнительна. Прежде всего потому, что в том же тексте, кстати коротком, то есть совсем рядом, присутствует и сам Бог, герой прямо его называет и развернуто к нему обращается. Немаловажно и то, что, как и отметила Калугина, виночерпий здесь сильно смахивает на змея-искусителя. Это не слишком подходит для ассоциаций с богом, поскольку на этот образ в данном тексте ирония не распространяется. Ну и вино здесь, конечно, не средство забвения, а ровно наоборот: средство возвращения к себе ("я - снова я"), из сна в жизнь, из фантазий в реальность, от лжи - к правде ("и вы теперь мне верьте").
А если нам так хочется перекличек, то зачем ходить далеко и выдумывать несуществующие связи, когда переклички - вот они, под боком.
Сюда, к этому, возможно, последнему законченному поэтическому тексту Высоцкого собрались многие старшие его собратья. И "Дорожная история", с ее гениальным "ищу я выход из ворот, но нет его - есть только вход, и то не тот". И "Очи черные" ("сколько кануло, сколько схлынуло"). И все "конные" песни... И "Охота" ("из-за елей хлопочут двустволки... улыбнулся и поднял ружье" - "чтоб люди не хихикали в тени"). И "Колея" ("выход есть ... расплавится броня" - "размыли край ручьи весенние"). И - куда ж без них - "Яблоки"... "Я когда-то умру, мы когда-то всегда умираем" всего пару лет назад обратилось фантазией о путешествии в рай и триумфальным возвращением в жизнь с заветным трофеем (не яблоками, нет). А сейчас он возвращается в жизнь из сна, чтоб уйти из жизни навсегда...
И здесь давайте не упустим два важных момента.
Герой уходит из жизни не через сон: истинному герою Высоцкого, как и самому автору, не нужны посредники. Он способен смотреть правде в глаза, какой бы ужас она в нем ни вызывала.
И о двух просьбах. Людей он просит - покорно, голову склоня (в слабой надежде смягчить жестокие сердца?). А Бога - на равных. Творец гениального поэтического мира просит гениального творца мира сущего. Высоцкий знал себе цену. И готов был обменять грядущее свое бессмертие на жизнь - широкий тракт, холст, друга да коня...
(Далi буде)