Джинсы-ремесло-деко-японцы
Иногда на важные вещи наталкиваешься совсем случайно и вдруг вспоминаешь, что уже когда-то давно о них размышлял. Ровно так у меня произошло с фотографиями японского арт-деко. Получив их, я тут же вспомнил, что у меня в архиве лежит большая подборка тамошних тканей того периода, и "агитационных принтов" на кимоно 30х годов. Однако важнее всего то, что эти предметы и ткани дают повод подумать о связи ремесла, национального стиля и индивидуальности. Как и в случае в леопардовым принтом, о котором я писал на прошлой неделе, я опубликую сначала короткое изложение в виде журнальной колонки, а потом вернусь с петербургских мастер-классов и выложу подробную информацию с большим количеством картинок.
История началась с письма. Как в правильной советской прессе, «письмо позвало в дорогу». Послание исходило от нью-йоркской приятельницы и содержало, помимо прочего, пару фотографий со свежей выставки тамошнего Японского общества. Deco Japan - чрезвычайно милые произведения прикладного искусства 20х-30х годов; про такие принято писать: «Восток в них встречается с Западом». Нельзя сказать, чтобы я был ими поражен. Вот если бы я проснулся и узрел во всем блеске Надежду Кадышеву, сидящую на краю моей кровати, это было бы поистине впечатляюще. А так - я просто заинтересовался.
Однако и интереса оказалось вполне достаточно. Мысль завертелась, будто собака промеж ног в мясных рядах. Во-первых, я поймал себя на том, что искренне назвать большинство произведений art deco «милыми» способен только Доктор Лектор. Между тем, при всей стилистической узнаваемости предметов, это слово казалось мне самым точным для их описания. Во-вторых, я вспомнил о выставке Музея Виктории и Альберта 2005 года Fashioning Kimono. Часть экспозиции была посвящена этому периоду, и чем дольше я рассматривал каталог, тем актуальнее казались мне работы местных художников по тканям тех лет.
В этот период Япония повторяла английские споры полувековой давности вокруг движения Arts and Crafts. Главный теоретик «ремесленной красоты», Янаги Соэтцу, вслед за Уильямом Моррисом предлагал
возврат к традиционным формам и приемам ремесла, отказу от произвольного орнамента и машинного производства. В обоих случаях поводом для рассуждений была реакция на утрату «красоты быта» в период ускоренной индустриализации. Оба теоретика оглядывались назад в поисках эталонов. Разница была только в том, что Моррису не приходилось работать с государственной идеологией. А для милитаризированной восточной империи поклонение машине было на тот момент насущной необходимостью.
Вот так механистические символы ар-деко столкнулись с традицией. Результаты этого скрещивания можно обнаружить во множестве экспонатов упомянутых выставок. Особенно это очевидно в тканях: традиционные техники и рисунки органично совмещаются в них с ломаной геометрией абстрактного узора. С начала 30х к традиционным формам добавляются черты пропагандистского искусства: от солдат и самолетов до символических изображений мощи: быков, фениксов и драконов. Если европейский ар-деко основывался на авангардистских манифестах, которые приветствовали Машины, будто божество, и старались полностью отрицать прошлое, японцы на это прошлое опирались, делали его частью националистической идеи, а машину призывали исключительно для его укрепления.
Эта ситуация исключительно походит на то, что можно наблюдать сейчас в мировой индустрии моды. Та поминутно оборачивается назад в попытке разглядеть, что ценное в ее истории еще не до конца истрепалось при использовании. И вот Питти Уомо заполнен мужчинами при усах, в твиде и бабочках, крупнейшие рекламные кампании сделаны на материале 50х, а меню в ресторанах непременно пишется на грифельной доске. Самые дорогие джинсы выглядят сейчас так, будто были изобретены вот только вчера. Достаточно посмотреть последнюю мужскую коллекцию Prada, чтобы понять, как эти оглядки выглядят в самой преувеличенной форме: примерно также уместно, как прийти на поминки с тортиком. И попытаться там этот тортик продать со ссылкой на то, что это уже не первые поминки в его истории, если уж продолжать метафору.
Такие поиски идентичности и опоры обнаруживаются и в истории японского Arts and Crafts - вопрос о том, что является воплощением «японскости», отказ от индивидуальности в пользу высокого ремесленного стандарта или художественный подход в создании потребительских вещей, был очень важен в 30е. В разработке ар-деко он был решен компромиссно, а в послевоенные годы стиль попытались предать забвению из-за его связи с милитаристской пропагандой. И все же одна важная вещь из этого обсуждения до сих пор служит возможным образцом для моды будущего. Речь идет о традиционной технике боро, которая применялась для вторичного использования хлопковых тканей в Северной Японии.
На дыры, потертости и разрывы в процессе эксплуатации вещей сквозными стежками нашивались десятки случайных заплат. Оторваться от созерцания этих вещей совершенно невозможно - их красота заключается не только в эстетике, но еще и в живой связи с ремеслом и историей взаимодействия с мастером. Ровно тот же способ придания ценности используется сейчас для японских «сельведжных» денимов, самых дорогих и почитаемых на джинсовом рынке. Ручное окрашивание и обработка, «следы рук» производителя делают их живыми, необезличенными. Этот же принцип применяется сейчас для создания самых передовых джинсов - максимально стандартные, созданные по старому ремесленному эталону, они несут отпечаток внимания и уважения производителей. А что может быть сейчас дороже уважения?