50 лет
1 октября 1970 г. я впервые переступил порог аудитории в качестве преподавателя. Это было в нашей бауманской физматшколе, сам я учился на 3 курсе, а школярам преподавал физику. Я же в школе мечтал стать физиком, а вовсе не математиком, сознавая у себя отсутствие должных способностей к математике как таковой. Недобрал 1 балл на физфаке и по инерции поступил в МВТУ на кафедру радиоэлектронных устройств. То есть учился как бы на радиофизика (точнее, радиоинженера). Поэтому, видимо, меня на физику и поставили в ФМШ.
В тот день, ровно 50 лет назад, я написал в дневнике, что «от страха и стыда перед аудиторией меня спасло только хорошее знание того, о чем я говорил». А говорил я о векторной алгебре как основе механики. Так увлекся, рассказывая детям об операциях над векторами, что чуть не завалился с подиума перед доской. Представьте себе дирижера, упавшего с подиума!
Мне тогда удавалось неплохо объяснять сложные вещи простым языком. Умудрился даже рассказать школьникам про принцип наименьшего действия и про тензор электромагнитного поля. Не называя, конечно, кошку кошкой.
В 1974 г. я окончил вуз, поступил на работу, но один раз меня пригласили во время зимних студенческих каникул прочитать в ФМШ цикл лекций по специальной теории относительности. И сошло всё неплохо.
Но потом уже стало не до ФМШ. Я был распределен в фирму, занимающуюся вычислительной техникой, попал в результате закулисных административных игр (без моего участия, меня использовали "втёмную") в отдел перспективных разработок, и мне пришлось вгрызаться в совершенно новую для меня область. Собственно, там я и занялся математической задачей (в области параллельных вычислений), которая в конце концов превратилась в диссертацию. На это ушло много времени, так как я всё делал сам, не устроившись под крылом какого-нибудь профессора (или даже - упаси Бог! - академика). Конечно, то, что я никогда не был встроен в «школу», плохо, и во мне до сих пор сказываются «последствия деревенского воспитания», в чем упрекнул леди Тизл Джозеф Серфес в «Школе злословия» Шеридана.
В середине 70-х годов я написал свою первую научную статью, которая чудом была опубликована в академическом журнале «Программирование». Чудом потому, что если бы номер подписывал Н.А. Криницкий (зам. главного редактора), то он бы мою статью зарезал, несмотря ни на какие положительные рецензии. Уже после выхода номера в свет Криницкий устроил добрейшей Серафиме Ивановне Будыхо, заведующей редакцией, истерику и вопил: «Как это в мой отдел попала такая статья!!!» МОЙ отдел - это теоретический отдел журнала, элитная, так сказать, рубрика, которую Криницкий рассматривал, как свою собственность. К тому же я посягнул на то, что Криницкий считал неприкосновенным: на возможность применения теории нормальных алгорифмов Маркова к проблеме распараллеливания алгоритмов. Он считал это абсолютно невозможным (впрочем, как и школа Маркова): «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!».
На мое счастье номер, в котором выходила моя статья, подписывал сам главный редактор Николай Николаевич Говорун, работавший в Дубне. Он, как рассказывала о нем упомянутая Серафима Ивановна, был вполне доброжелательным человеком и, как я понимаю, не усмотрел в моей статье никакой крамолы. Криницкий тогда, опять же на мое счастье, пребывал в отпуске.
Разумеется, после этого путь в журнал «Программирование» был мне заказан. Я стал там персоной нон грата.
Но я отвлекся от темы преподавания. И работая на компьютерной фирме (Научно-исследовательский центр электронной вычислительной техники - НИЦЭВТ), я и там читал какие-то лекции: на курсах повышения квалификации и даже один раз прочитал лекцию по архитектуре ЭВМ с применением специализированных процессоров в Госплане СССР.
(В скобках: вспомнился такой анекдот про Госплан.
У армянского радио спрашивают: что будет, если Госплан СССР переселить в пустыню Сахара?
Ответ: сначала не будет ничего, но потом возникнет острый дефицит песка.)
Тогда же после лекции, прошедшей весьма удачно (Бог всё же не обделил меня способностью потрепаться, что, как сказал Соллертинский Андронникову, не такое простое искусство, как принято думать) один товарищ предложил мне пройтись с ним в тамошний кафетерий. «Я вас таким кофе угощу, которого в своей конторе никогда не отведаете», - сказал он. Но кафетерий уже закрылся, и я покинул славное учреждение, где теперь пребывает наша Дума, без изысканного кофе. И тут мне безумно захотелось съесть торт. Я побежал на улицу Горького, где недалеко от Охотного ряда (в ту пору Проспекта Маркса) был ларёк (окошечко), и там продавали свежие торты по 2 р. 39 к. Я купил торт, привез его домой, и у нас был вечерний чай с тортом в ознаменование моего успешного дебюта в Госплане СССР.
В 1980 г. я перешел на работу в свою alma mater dolorosa, и в моей педагогической деятельности наступил перерыв, так как я работал в научной лаборатории при кафедре прикладной математики, не занимая преподавательской должности.
В 1984 г. я стал вести почасовую нагрузку на одном из наших филиалов (около ст. м. «Авиамоторная»). Это была территория некоего завода в области оборонки, где вечером учились рабочие и другие сотрудники предприятия. На проходной висело такое серьезное предупреждение:
«Лицо военизированной охраны имеет право производить досмотр вещей и документов, а также изъятие вещей и документов у этого лица».
Достойно журнала «Крокодил», где была рубрика «Нарочно не придумаешь». Сродни таким лингвистическим перлам, как «Сдавайте мусор дворнику, который накопился», или (объявление на рынке) «Желающим могут разрубить рыло».
А в 1987 г. я перешел уже в профессорско-преподавательский штат, где и пребываю по сей день. И могу, так сказать, по лицензии учить арифметике детей (дневных студентов 2-го курса) и взрослых (слушателей 2-го образования).
Преподавание - страшная вещь, как сказал С. Рихтер, имея в виду своего великого учителя Генриха Нейгауза. Да, страшная, особенно в больших количествах. Оно вас потрошит почти дочиста. Но в то же время именно это моя экологическая ниша. Я больше именно преподаватель, чем ученый. Для того, чтобы быть ученым-математиком, мне не хватает реальных способностей. Это не кокетство, а трезвая самооценка. Тот же Нейгауз писал, что от преподавания ему было не отвертеться в силу недостаточной технической одаренности, что, как он сам признавался, не позволяло ему целиком посвятить себя концертной деятельности. В то же время я знаю выдающегося пианиста Олега Бошняковича (и даже встречался с ним в домашней обстановке, в гостях у моей второй учительницы музыки, дочь которой была тогда моей пассией), имевшего определенные проблемы с техникой, и никогда не преподававшего. Он не выносил эту работу органически, зато давал прекрасные концерты и записывал пластинки. Я, правда, ни разу не был свидетелем его срывов на концертах, но Таисия Васильевна (моя учительница) рассказывала мне, как при исполнении шопеновской Фантазии f-moll он ошибался в быстрых разделах, прекращал, начинал снова, но публика всё прощала ему за проникновенное исполнение H-dur’ного раздела.
Вот и мне не отвертеться от преподавания. Но должен же кто-то и этим заниматься. Это особая профессия, и требовать от преподавателя, чтобы он в обязательном порядке занимался наукой, примерно то же самое, что требовать от музыканта-исполнителя непременного сочинения музыки.
"Кто умеет - делает, а кто не умеет - учит" (парадокс, приписываемый Б. Шоу; он, правда, имел в виду певцов).
Если всё же вернуться к науке, то моя область здесь - скорее философия, а не математика. В конце 70-х я чуть не перешел в философию, но одумался (или не решился). Я тут как-то писал об этом (см. метку "семинар"). Но всё же философский зигзаг в моей жизни имел место. В 1997 г. я успешно дебютировал на университетском семинаре по философии математики и написал разновременно (как чеховская г-жа Мурашкина) несколько статей для коллективных монографий, одна из которых (про категорию случайного у Гегеля) была переопубликована за границей, но никаких дивидендов в нашем прославленном технилище мне не дала, ибо не скопус, и даже не РИНЦ.
К сожалению, уже несколько лет я на заседания семинара не хожу по чисто организационно-техническим причинам. Они проходят по пятницам, а вечер пятницы уже давно у меня занят под 2-е образование.
Получилось по жизни занятно: я мечтал стать физиком, не стал им, но им стал мой старший сын; хотел сделаться философом, в какой-то мере сделался даже, но «внештатно», а штатно, профессионально, философ - мой младший сын.
Почти как действительный статский советник Сорин в чеховской «Чайке» - «Человек, который хотел». Но у бедняги Сорина не было детей.
PS. Написал и подумал, что если бы у меня в 25 лет была хорошая административная поддержка в науке, то всё могло бы сложиться более удачно. Но у меня ее никогда не было. Она могла бы быть, если бы я отказался от своих идей и стал бы подчищать «великие открытия» какого-нибудь профессора. Но я на это не пошел, попав тем самым в категорию «независимо работающих авторов», как сказал в приватной беседе со мной в Новосибирске академик Андрей Петрович Ершов. А независимость, как известно, дорого обходится.
Ну да ничего. Что выросло - то выросло. И не так уж безрезультатно.
Что там ни говори, мы выиграли бой.
Разбитые враги рассеялись толпой.
Вот трон изменника, а вот сундук тяжелый
С казной, которой он поддерживал крамолу.
В тот день, ровно 50 лет назад, я написал в дневнике, что «от страха и стыда перед аудиторией меня спасло только хорошее знание того, о чем я говорил». А говорил я о векторной алгебре как основе механики. Так увлекся, рассказывая детям об операциях над векторами, что чуть не завалился с подиума перед доской. Представьте себе дирижера, упавшего с подиума!
Мне тогда удавалось неплохо объяснять сложные вещи простым языком. Умудрился даже рассказать школьникам про принцип наименьшего действия и про тензор электромагнитного поля. Не называя, конечно, кошку кошкой.
В 1974 г. я окончил вуз, поступил на работу, но один раз меня пригласили во время зимних студенческих каникул прочитать в ФМШ цикл лекций по специальной теории относительности. И сошло всё неплохо.
Но потом уже стало не до ФМШ. Я был распределен в фирму, занимающуюся вычислительной техникой, попал в результате закулисных административных игр (без моего участия, меня использовали "втёмную") в отдел перспективных разработок, и мне пришлось вгрызаться в совершенно новую для меня область. Собственно, там я и занялся математической задачей (в области параллельных вычислений), которая в конце концов превратилась в диссертацию. На это ушло много времени, так как я всё делал сам, не устроившись под крылом какого-нибудь профессора (или даже - упаси Бог! - академика). Конечно, то, что я никогда не был встроен в «школу», плохо, и во мне до сих пор сказываются «последствия деревенского воспитания», в чем упрекнул леди Тизл Джозеф Серфес в «Школе злословия» Шеридана.
В середине 70-х годов я написал свою первую научную статью, которая чудом была опубликована в академическом журнале «Программирование». Чудом потому, что если бы номер подписывал Н.А. Криницкий (зам. главного редактора), то он бы мою статью зарезал, несмотря ни на какие положительные рецензии. Уже после выхода номера в свет Криницкий устроил добрейшей Серафиме Ивановне Будыхо, заведующей редакцией, истерику и вопил: «Как это в мой отдел попала такая статья!!!» МОЙ отдел - это теоретический отдел журнала, элитная, так сказать, рубрика, которую Криницкий рассматривал, как свою собственность. К тому же я посягнул на то, что Криницкий считал неприкосновенным: на возможность применения теории нормальных алгорифмов Маркова к проблеме распараллеливания алгоритмов. Он считал это абсолютно невозможным (впрочем, как и школа Маркова): «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!».
На мое счастье номер, в котором выходила моя статья, подписывал сам главный редактор Николай Николаевич Говорун, работавший в Дубне. Он, как рассказывала о нем упомянутая Серафима Ивановна, был вполне доброжелательным человеком и, как я понимаю, не усмотрел в моей статье никакой крамолы. Криницкий тогда, опять же на мое счастье, пребывал в отпуске.
Разумеется, после этого путь в журнал «Программирование» был мне заказан. Я стал там персоной нон грата.
Но я отвлекся от темы преподавания. И работая на компьютерной фирме (Научно-исследовательский центр электронной вычислительной техники - НИЦЭВТ), я и там читал какие-то лекции: на курсах повышения квалификации и даже один раз прочитал лекцию по архитектуре ЭВМ с применением специализированных процессоров в Госплане СССР.
(В скобках: вспомнился такой анекдот про Госплан.
У армянского радио спрашивают: что будет, если Госплан СССР переселить в пустыню Сахара?
Ответ: сначала не будет ничего, но потом возникнет острый дефицит песка.)
Тогда же после лекции, прошедшей весьма удачно (Бог всё же не обделил меня способностью потрепаться, что, как сказал Соллертинский Андронникову, не такое простое искусство, как принято думать) один товарищ предложил мне пройтись с ним в тамошний кафетерий. «Я вас таким кофе угощу, которого в своей конторе никогда не отведаете», - сказал он. Но кафетерий уже закрылся, и я покинул славное учреждение, где теперь пребывает наша Дума, без изысканного кофе. И тут мне безумно захотелось съесть торт. Я побежал на улицу Горького, где недалеко от Охотного ряда (в ту пору Проспекта Маркса) был ларёк (окошечко), и там продавали свежие торты по 2 р. 39 к. Я купил торт, привез его домой, и у нас был вечерний чай с тортом в ознаменование моего успешного дебюта в Госплане СССР.
В 1980 г. я перешел на работу в свою alma mater dolorosa, и в моей педагогической деятельности наступил перерыв, так как я работал в научной лаборатории при кафедре прикладной математики, не занимая преподавательской должности.
В 1984 г. я стал вести почасовую нагрузку на одном из наших филиалов (около ст. м. «Авиамоторная»). Это была территория некоего завода в области оборонки, где вечером учились рабочие и другие сотрудники предприятия. На проходной висело такое серьезное предупреждение:
«Лицо военизированной охраны имеет право производить досмотр вещей и документов, а также изъятие вещей и документов у этого лица».
Достойно журнала «Крокодил», где была рубрика «Нарочно не придумаешь». Сродни таким лингвистическим перлам, как «Сдавайте мусор дворнику, который накопился», или (объявление на рынке) «Желающим могут разрубить рыло».
А в 1987 г. я перешел уже в профессорско-преподавательский штат, где и пребываю по сей день. И могу, так сказать, по лицензии учить арифметике детей (дневных студентов 2-го курса) и взрослых (слушателей 2-го образования).
Преподавание - страшная вещь, как сказал С. Рихтер, имея в виду своего великого учителя Генриха Нейгауза. Да, страшная, особенно в больших количествах. Оно вас потрошит почти дочиста. Но в то же время именно это моя экологическая ниша. Я больше именно преподаватель, чем ученый. Для того, чтобы быть ученым-математиком, мне не хватает реальных способностей. Это не кокетство, а трезвая самооценка. Тот же Нейгауз писал, что от преподавания ему было не отвертеться в силу недостаточной технической одаренности, что, как он сам признавался, не позволяло ему целиком посвятить себя концертной деятельности. В то же время я знаю выдающегося пианиста Олега Бошняковича (и даже встречался с ним в домашней обстановке, в гостях у моей второй учительницы музыки, дочь которой была тогда моей пассией), имевшего определенные проблемы с техникой, и никогда не преподававшего. Он не выносил эту работу органически, зато давал прекрасные концерты и записывал пластинки. Я, правда, ни разу не был свидетелем его срывов на концертах, но Таисия Васильевна (моя учительница) рассказывала мне, как при исполнении шопеновской Фантазии f-moll он ошибался в быстрых разделах, прекращал, начинал снова, но публика всё прощала ему за проникновенное исполнение H-dur’ного раздела.
Вот и мне не отвертеться от преподавания. Но должен же кто-то и этим заниматься. Это особая профессия, и требовать от преподавателя, чтобы он в обязательном порядке занимался наукой, примерно то же самое, что требовать от музыканта-исполнителя непременного сочинения музыки.
"Кто умеет - делает, а кто не умеет - учит" (парадокс, приписываемый Б. Шоу; он, правда, имел в виду певцов).
Если всё же вернуться к науке, то моя область здесь - скорее философия, а не математика. В конце 70-х я чуть не перешел в философию, но одумался (или не решился). Я тут как-то писал об этом (см. метку "семинар"). Но всё же философский зигзаг в моей жизни имел место. В 1997 г. я успешно дебютировал на университетском семинаре по философии математики и написал разновременно (как чеховская г-жа Мурашкина) несколько статей для коллективных монографий, одна из которых (про категорию случайного у Гегеля) была переопубликована за границей, но никаких дивидендов в нашем прославленном технилище мне не дала, ибо не скопус, и даже не РИНЦ.
К сожалению, уже несколько лет я на заседания семинара не хожу по чисто организационно-техническим причинам. Они проходят по пятницам, а вечер пятницы уже давно у меня занят под 2-е образование.
Получилось по жизни занятно: я мечтал стать физиком, не стал им, но им стал мой старший сын; хотел сделаться философом, в какой-то мере сделался даже, но «внештатно», а штатно, профессионально, философ - мой младший сын.
Почти как действительный статский советник Сорин в чеховской «Чайке» - «Человек, который хотел». Но у бедняги Сорина не было детей.
PS. Написал и подумал, что если бы у меня в 25 лет была хорошая административная поддержка в науке, то всё могло бы сложиться более удачно. Но у меня ее никогда не было. Она могла бы быть, если бы я отказался от своих идей и стал бы подчищать «великие открытия» какого-нибудь профессора. Но я на это не пошел, попав тем самым в категорию «независимо работающих авторов», как сказал в приватной беседе со мной в Новосибирске академик Андрей Петрович Ершов. А независимость, как известно, дорого обходится.
Ну да ничего. Что выросло - то выросло. И не так уж безрезультатно.
Что там ни говори, мы выиграли бой.
Разбитые враги рассеялись толпой.
Вот трон изменника, а вот сундук тяжелый
С казной, которой он поддерживал крамолу.