Старая запись из дневника
О переломе в музыке Моцарта (после «Дон Жуана»)
В сочинениях зрелой поры (от «Идоменея» до «Дон Жуана») гетевско-пушкинская универсальность. Все краски жизни и мира. Есть скорбь, ирония, загадочность, но нет отчаяния и усталости.
Вершины этого могучего прославления жизни - «Свадьба Фигаро», фортепианные концерты F, C, Es, A и 2-й в C (K. 503) и особенно «Пражская симфония».
В 1787 г. происходит перелом. Меняется взгляд на мир. Это или призраки уходящей жизни или видения нового «блистающего мира», Эдема, как в платоновском «Федоне». Ренессансный дух Гульельмо как бы отстраняется, исчезает непосредственность упоения жизнью. За пластикой характеров стоят символические тени, как в «Избирательном сродстве», а позднее у Достоевского и Т. Манна.
Такой же перелом у Пушкина после 1830 г. Универсальность «Онегина» и жуткая символика «Анджело», «Медного всадника», «Египетских ночей» и «Пиковой дамы».
Малер - после 8-й симфонии: «Песнь о Земле», 9 и 10 симфонии («А как прекрасна была жизнь!»)
У позднего Бетховена нет этого надрыва. Он плюет на ничтожество окружающей жизни, творит, как буддийский бог, свою Вселенную и созерцает ее игру.
Комментарии. 1) Запись не датирована, но, судя по всему, это зима-весна 1984 г. Я ее привел с минимальной редакторской правкой, и, хотя есть ошибки в некоторых моментах, исправлять не буду. Я был тогда, 36 лет назад, другим человеком. Посмотрев всю тетрадку этого времени, удивился, как я ломал тогда голову над некоторыми «эстетическими» проблемами, например, проблемой «Моцарт - Бетховен». Теперь всё это, под 70, мне представляется совершенно незначительным. Хотя, видимо, что-то важное для души и осталось.
2) Я думаю, что Моцарта сломала смерть отца (28 мая 1787 г.). Он тяжелее всего переживал именно эту смерть близкого человека. Тем более, что после женитьбы на Констанце отношения отца и сына осложнились. Не это ли имел в виду Акутагава, когда в «Жизни идиота» написал: «Моцарт, нарушивший заповедь, тоже страдал». Пятая заповедь? И когда 3 сентября 1787 г. в Вене умирает друг Моцарта врач Зигмунд Баризани, Моцарт делает в альбоме такую запись:
«Сегодня 3 сентября сего года меня постигло несчастье. Смерть совершенно неожиданно унесла этого благородного человека, моего дорогого лучшего друга и спасителя. - Ему уже хорошо! - Но мне, нам и каждому, кто его близко знал, всем нам никогда не будет так хорошо, пока мы не достигнем счастья вновь увидеть его в лучшем мире, где ничто уже нас не разлучит». Цитирую по книге Д. Шулера «Если бы Моцарт вел дневник» (изд. Корвина, Будапешт, 1965, с. 76).
Приходят в голову последние строки «Избирательного сродства».
Замечу, что этот документ приведен (в другом переводе) в издании писем Моцарта на русском языке (2006, с. 425). На сайте Моцартеума оригинал также можно найти.
И в последнем письме к отцу (4 апреля 1787 г.) Моцарт также говорит о смерти, называя ее лучшей подругой людей. Некоторые ехидно замечают при этом, что Моцарт тут цитирует какого-то философа (чуть ли не Мозеса Мендельсона, деда великого композитора). Ну и что? Даже если это так, то мы знаем отношение Моцарта к «цитатам» в музыке. Он делает чужое своим (как тут не вспомнить Пикассо, который говорил, что гений крадет, а талант заимствует). Значит, эти «чужие слова» были ему близки. И я воспринимаю их как комментарий к некоторым его поздним сочинениям. В первую очередь к последнему фортепианному концерту.
3) Депрессия, вызванная смертью отца, начала проходить в 1791 году. Моцарт пишет вполне жизнерадостный струнный квинтет Es-dur (K. 614), великолепную комическую арию “Per questa bella mano” (K. 612), он окрылен успехом «Волшебной флейты». Конечно, он озабочен странным заказом Реквиема, но тон его осенних писем вполне оптимистичен. И тут его настигает смерть. Настигает в момент, когда он вовсе не собирался умирать. Это трагедия.
В сочинениях зрелой поры (от «Идоменея» до «Дон Жуана») гетевско-пушкинская универсальность. Все краски жизни и мира. Есть скорбь, ирония, загадочность, но нет отчаяния и усталости.
Вершины этого могучего прославления жизни - «Свадьба Фигаро», фортепианные концерты F, C, Es, A и 2-й в C (K. 503) и особенно «Пражская симфония».
В 1787 г. происходит перелом. Меняется взгляд на мир. Это или призраки уходящей жизни или видения нового «блистающего мира», Эдема, как в платоновском «Федоне». Ренессансный дух Гульельмо как бы отстраняется, исчезает непосредственность упоения жизнью. За пластикой характеров стоят символические тени, как в «Избирательном сродстве», а позднее у Достоевского и Т. Манна.
Такой же перелом у Пушкина после 1830 г. Универсальность «Онегина» и жуткая символика «Анджело», «Медного всадника», «Египетских ночей» и «Пиковой дамы».
Малер - после 8-й симфонии: «Песнь о Земле», 9 и 10 симфонии («А как прекрасна была жизнь!»)
У позднего Бетховена нет этого надрыва. Он плюет на ничтожество окружающей жизни, творит, как буддийский бог, свою Вселенную и созерцает ее игру.
Комментарии. 1) Запись не датирована, но, судя по всему, это зима-весна 1984 г. Я ее привел с минимальной редакторской правкой, и, хотя есть ошибки в некоторых моментах, исправлять не буду. Я был тогда, 36 лет назад, другим человеком. Посмотрев всю тетрадку этого времени, удивился, как я ломал тогда голову над некоторыми «эстетическими» проблемами, например, проблемой «Моцарт - Бетховен». Теперь всё это, под 70, мне представляется совершенно незначительным. Хотя, видимо, что-то важное для души и осталось.
2) Я думаю, что Моцарта сломала смерть отца (28 мая 1787 г.). Он тяжелее всего переживал именно эту смерть близкого человека. Тем более, что после женитьбы на Констанце отношения отца и сына осложнились. Не это ли имел в виду Акутагава, когда в «Жизни идиота» написал: «Моцарт, нарушивший заповедь, тоже страдал». Пятая заповедь? И когда 3 сентября 1787 г. в Вене умирает друг Моцарта врач Зигмунд Баризани, Моцарт делает в альбоме такую запись:
«Сегодня 3 сентября сего года меня постигло несчастье. Смерть совершенно неожиданно унесла этого благородного человека, моего дорогого лучшего друга и спасителя. - Ему уже хорошо! - Но мне, нам и каждому, кто его близко знал, всем нам никогда не будет так хорошо, пока мы не достигнем счастья вновь увидеть его в лучшем мире, где ничто уже нас не разлучит». Цитирую по книге Д. Шулера «Если бы Моцарт вел дневник» (изд. Корвина, Будапешт, 1965, с. 76).
Приходят в голову последние строки «Избирательного сродства».
Замечу, что этот документ приведен (в другом переводе) в издании писем Моцарта на русском языке (2006, с. 425). На сайте Моцартеума оригинал также можно найти.
И в последнем письме к отцу (4 апреля 1787 г.) Моцарт также говорит о смерти, называя ее лучшей подругой людей. Некоторые ехидно замечают при этом, что Моцарт тут цитирует какого-то философа (чуть ли не Мозеса Мендельсона, деда великого композитора). Ну и что? Даже если это так, то мы знаем отношение Моцарта к «цитатам» в музыке. Он делает чужое своим (как тут не вспомнить Пикассо, который говорил, что гений крадет, а талант заимствует). Значит, эти «чужие слова» были ему близки. И я воспринимаю их как комментарий к некоторым его поздним сочинениям. В первую очередь к последнему фортепианному концерту.
3) Депрессия, вызванная смертью отца, начала проходить в 1791 году. Моцарт пишет вполне жизнерадостный струнный квинтет Es-dur (K. 614), великолепную комическую арию “Per questa bella mano” (K. 612), он окрылен успехом «Волшебной флейты». Конечно, он озабочен странным заказом Реквиема, но тон его осенних писем вполне оптимистичен. И тут его настигает смерть. Настигает в момент, когда он вовсе не собирался умирать. Это трагедия.