Брамс и Чайковский
«Он заставлял его слушать, что было в Гуно от Шумана, в Цезаре Франке от Листа, как Дебюсси преломлял Мусоргского и где «вагнерианствовали» д'Энди и Шабрие. И также необходимо для него было показывать, что между современниками - даже столь различными по своей природе, как Чайковский и Брамс, - взаимосвязь существует уже в силу того, что они современники. Он играл ему отрывки из одного, которые с таким же успехом могли принадлежать другому».
(Т. Манн. Доктор Фаустус, гл. IX)
Чайковского и Брамса, вздумавших родиться с один день с разрывом в семь лет, я люблю, но, как говорится, каждого отдельно.
На мой взгляд, общее у них то, что они оба, каждый по-своему, пытались, может быть, даже не ставя отчетливо такой цели, «избыть», снять (в гегелевском смысле) бетховенско-вагнеровский «титанизм», которому в ту же эпоху ортодоксально следовал Брукнер. Но Брамс шел «назад к Баху», а Чайковский - «назад к Моцарту».
Дальше, кстати, у Томаса Манна читаем:
«У Брамса, которого Кречмар ставил очень высоко, он демонстрировал тяготение к архаическому, к староцерковным ладам, и то, как этот аскетический элемент преображался в сумрачное богатство звучаний, в тёмное их изобилие. Он обращал внимание ученика и на то, что в такого рода романтике, при явственной её близости к Баху, принцип голосоведения сталкивается с модуляционно-красочным и оттесняет его».
Впрочем, Моцарта Брамс тоже чтил, и в «легком» финале Второго фортепианного концерта я слышу явную отсылку к финалу последнего моцартовского концерта (но без моцартовской головокружительной амбивалентности).
***
Петр Ильич был почтен мною вчера Третьей сюитой в превосходном исполнении лондонской «Нью Филармонии» под управлением А. Дорати, а вечером, когда у нас были гости, я поставил две части Первой сюиты (в том же исполнении): 1-ю (Прелюдию и фугу) и 3-ю (гениальное Интермеццо). Между прочим, молодой Ромен Роллан, которого никак нельзя причислить к поклонникам Чайковского, описывая свои впечатления от концертов Чайковского в Париже в 1886 году, писал с восторгом, что появился вот «человек классической эпохи», что у Чайковского «мощный современный оркестр генделевской формации», и очень хотелось бы услышать у него (у П.И.) прелюдию и фугу (значит, Первая сюита была тогда Роллану неизвестна, а в Париже Чайковский дирижировал Третьей сюитой; Роллана же привела в восторг Струнная серенада).
Сегодня же я прослушал Двойной концерт Брамса (ля минор, соч. 102) в исполнении Д. Ойстраха, М. Ростроповича и берлинских филармоников под управлением Караяна.
Я не могу считать это сочинение Брамса своим любимым, но я относительно плохо его знаю и решил переслушать. Конечно, музыка прекрасна.
***
Если же вернуться к влияниям и связям музыкально-исторических эпох, то у Чайковского можно найти серьезные предвестия Малера, причем позднего, в «Пиковой даме» и в «Воеводе», а также Шостаковича (Марш Шестой симфонии, прежде всего), не говоря уж о Рахманинове. Расслышать же Малера в Брамсе я затрудняюсь. Но, как известно, на Брамса ориентировался Шенберг (в принципах музыкальной конструкции). Чайковского же высоко ценил Стравинский, и тот же Томас Манн в том же "Докторе Фаустусе" и в переписке усматривал влияние Чайковского на Стравинского.
(Т. Манн. Доктор Фаустус, гл. IX)
Чайковского и Брамса, вздумавших родиться с один день с разрывом в семь лет, я люблю, но, как говорится, каждого отдельно.
На мой взгляд, общее у них то, что они оба, каждый по-своему, пытались, может быть, даже не ставя отчетливо такой цели, «избыть», снять (в гегелевском смысле) бетховенско-вагнеровский «титанизм», которому в ту же эпоху ортодоксально следовал Брукнер. Но Брамс шел «назад к Баху», а Чайковский - «назад к Моцарту».
Дальше, кстати, у Томаса Манна читаем:
«У Брамса, которого Кречмар ставил очень высоко, он демонстрировал тяготение к архаическому, к староцерковным ладам, и то, как этот аскетический элемент преображался в сумрачное богатство звучаний, в тёмное их изобилие. Он обращал внимание ученика и на то, что в такого рода романтике, при явственной её близости к Баху, принцип голосоведения сталкивается с модуляционно-красочным и оттесняет его».
Впрочем, Моцарта Брамс тоже чтил, и в «легком» финале Второго фортепианного концерта я слышу явную отсылку к финалу последнего моцартовского концерта (но без моцартовской головокружительной амбивалентности).
***
Петр Ильич был почтен мною вчера Третьей сюитой в превосходном исполнении лондонской «Нью Филармонии» под управлением А. Дорати, а вечером, когда у нас были гости, я поставил две части Первой сюиты (в том же исполнении): 1-ю (Прелюдию и фугу) и 3-ю (гениальное Интермеццо). Между прочим, молодой Ромен Роллан, которого никак нельзя причислить к поклонникам Чайковского, описывая свои впечатления от концертов Чайковского в Париже в 1886 году, писал с восторгом, что появился вот «человек классической эпохи», что у Чайковского «мощный современный оркестр генделевской формации», и очень хотелось бы услышать у него (у П.И.) прелюдию и фугу (значит, Первая сюита была тогда Роллану неизвестна, а в Париже Чайковский дирижировал Третьей сюитой; Роллана же привела в восторг Струнная серенада).
Сегодня же я прослушал Двойной концерт Брамса (ля минор, соч. 102) в исполнении Д. Ойстраха, М. Ростроповича и берлинских филармоников под управлением Караяна.
Я не могу считать это сочинение Брамса своим любимым, но я относительно плохо его знаю и решил переслушать. Конечно, музыка прекрасна.
***
Если же вернуться к влияниям и связям музыкально-исторических эпох, то у Чайковского можно найти серьезные предвестия Малера, причем позднего, в «Пиковой даме» и в «Воеводе», а также Шостаковича (Марш Шестой симфонии, прежде всего), не говоря уж о Рахманинове. Расслышать же Малера в Брамсе я затрудняюсь. Но, как известно, на Брамса ориентировался Шенберг (в принципах музыкальной конструкции). Чайковского же высоко ценил Стравинский, и тот же Томас Манн в том же "Докторе Фаустусе" и в переписке усматривал влияние Чайковского на Стравинского.