О пользе интернациональной дружбы
Однажды, давным-давно, я попал в жопу мира. Почти что в буквальном смысле этого слова. Выглядела она вот так:
Правда, тогда мы не видели всего глобала, ведь мы смотрели с поверхности земли, что, по сравнению с нижним горизонтом, тоже было свысока.
Но я не об этом месте. Если интересно, спрашивайте, расскажу.
Я о политике. В том месте я вел дневник. Каждый день я что-то записывал в тетради. Иногда это были наблюдения за жизнью, погодой и товарищами. Иногда это были рассказы и даже повести.
Время от времени осатанелая в своем быдлячестве толпа "технических вертухаев" находила мои записи, читала их, а потом сжигала тетради, танцуя вокруг костра танцы. Почти как во времена Джордано Бруно. или Третьего Рейха. Люди ведь не меняются.
Так я потерял много из своих творений. И уже не помню даже приблизительно что было в них. Поэтому так и останутся они там, втоптанные в бесплодную землю пустыни.
Я учился лучше прятать свои записи. Они - лучше искать. При этом мы были почти друзьями. Вместе преодолевали девять линий ограждений за вкусной и дефицитной едой в мега-охраняемый заводской буфет. Фишка была в том, что именно мы его и охраняли (завод, коненчо, а не буфет). Вместе зажигали с потасканными заводскими телками. Вместе мерзли зимой и умирали от жары летом. И все было хорошо. Но осознание живого и острого ума рядом с ними приводило их в бешенство, которое все чаще наблюдаем мы в нашей жизни сейчас.
И вот однажды я решил положить этому конец. И стал вести дневники на украинском языке, который знал так же хорошо, как и сейчас. Орава отстала - они перестали понимать написанное и стали относиться к этому просто как к моей причуде.
Но тут в дело вмешался старший лейтенант из Первого отдела. И ПОТРЕБОВАЛ писать по-русски. На что я, заручившись поддержкой замполита, прочел ему лекцию об интернациональной дружбе, художественных особенностях национальных языков, методах творчества, изобразительных средствах и пообещал с завтрашнего дня перейти на татарский (тугрылык, айе). Замполит добавил, что особист должен был понимать куда он едет надзирать, и озаботиться знанием языков потенциального противника братских народов.
Нужно сказать, особиста вскоре действительно поменяли, видно, Леха-замполит привел в действие какие-то свои связи. Новый был намного лояльней.
А мои друзья-однополчане после этого случая стали относиться ко мне совсем по-другому. Тетради оставили в покое, хотя я снова перешел на русский. И стали обращаться по поводу "разрулить" ту или иную ситуацию.
Все это я к тому, что чем больше оккупанты искореняют национальный язык, тем больше у патриотов возможность общаться, будучи непонятыми. И без всякой криптографии. И в результате они победят. История показывает это однозначно. Но ничему не учит быков из пролетарских районов.
Правда, тогда мы не видели всего глобала, ведь мы смотрели с поверхности земли, что, по сравнению с нижним горизонтом, тоже было свысока.
Но я не об этом месте. Если интересно, спрашивайте, расскажу.
Я о политике. В том месте я вел дневник. Каждый день я что-то записывал в тетради. Иногда это были наблюдения за жизнью, погодой и товарищами. Иногда это были рассказы и даже повести.
Время от времени осатанелая в своем быдлячестве толпа "технических вертухаев" находила мои записи, читала их, а потом сжигала тетради, танцуя вокруг костра танцы. Почти как во времена Джордано Бруно. или Третьего Рейха. Люди ведь не меняются.
Так я потерял много из своих творений. И уже не помню даже приблизительно что было в них. Поэтому так и останутся они там, втоптанные в бесплодную землю пустыни.
Я учился лучше прятать свои записи. Они - лучше искать. При этом мы были почти друзьями. Вместе преодолевали девять линий ограждений за вкусной и дефицитной едой в мега-охраняемый заводской буфет. Фишка была в том, что именно мы его и охраняли (завод, коненчо, а не буфет). Вместе зажигали с потасканными заводскими телками. Вместе мерзли зимой и умирали от жары летом. И все было хорошо. Но осознание живого и острого ума рядом с ними приводило их в бешенство, которое все чаще наблюдаем мы в нашей жизни сейчас.
И вот однажды я решил положить этому конец. И стал вести дневники на украинском языке, который знал так же хорошо, как и сейчас. Орава отстала - они перестали понимать написанное и стали относиться к этому просто как к моей причуде.
Но тут в дело вмешался старший лейтенант из Первого отдела. И ПОТРЕБОВАЛ писать по-русски. На что я, заручившись поддержкой замполита, прочел ему лекцию об интернациональной дружбе, художественных особенностях национальных языков, методах творчества, изобразительных средствах и пообещал с завтрашнего дня перейти на татарский (тугрылык, айе). Замполит добавил, что особист должен был понимать куда он едет надзирать, и озаботиться знанием языков потенциального противника братских народов.
Нужно сказать, особиста вскоре действительно поменяли, видно, Леха-замполит привел в действие какие-то свои связи. Новый был намного лояльней.
А мои друзья-однополчане после этого случая стали относиться ко мне совсем по-другому. Тетради оставили в покое, хотя я снова перешел на русский. И стали обращаться по поводу "разрулить" ту или иную ситуацию.
Все это я к тому, что чем больше оккупанты искореняют национальный язык, тем больше у патриотов возможность общаться, будучи непонятыми. И без всякой криптографии. И в результате они победят. История показывает это однозначно. Но ничему не учит быков из пролетарских районов.