В День рождения короля поэтов немного об эпохе и ее кумирах
Путь новых явлений в культуре непрост, а порой и тернист. Поначалу художники, дерзнувшие нарушить устоявшиеся каноны, наживают злейших врагов, а плоды их творчества встречают сопротивление и получают уничижительные ярлыки. Но завоевав, наконец, скандальную известность, силами отчаянных приверженцев новые имена и стили возносятся по ступенькам на пьедестал почета. Пока обладатель лаврового венка нежится в лучах славы, число его элитарных поклонников растет и множится. Впрочем, это довольно схематичное, упрощенное изображение пути художника к признанию. Существует ведь и обратный путь - к забвению. А реальная линия жизни художника - синусоида: она знает и резкие пики, и не менее резкие провалы. Да, провалы: мода - барышня прихотливая и капризная, обязательно постарается столкнуть со ступеньки освоившегося со славой кумира, а на место предыдущего отыскать, взлелеять и зажечь еще более яркую звезду.
Как правило, выживают и впоследствии приобретают статус ценностей «большого времени» и «большого пространства» единицы. А километры строчек, килограммы красок, легших на полотно, тонны камня и гранита, обретшие форму здания, часы и дни, заполненные музыкальными звуками, теряют первоначальную свежесть и необычность. Имена же их творцов в дальнейшем становятся фоном, метками в истории культуры.
Так, впоследствии многими любимый стиль модерн более ста лет назад столкнулся с неприятием и враждебностью даже посвященной в тайны творчества среды, не желающей расставаться с полюбившимся обликом родных городов. Ведь серость и невзрачность часто бывают приятнее и милее агрессивной роскоши, которая не церемонится с чувствами и дорогими сердцу ассоциациями. Вполне объяснима в этом ключе категоричность Валерия Брюсова, назвавшего в свое время (1909 г.) модерн «бесстыдным стилем»:
Я знал тебя, Москва, еще невзрачно-скромной,
Когда кругом пруда реки Неглинной, где
Теперь разводят сквер, лежал пустырь огромный,
И утки вольные жизнь тешили в воде…
…
Но изменилось всё! Ты стала, в буйстве злобы,
Всё сокрушать, спеша очиститься от скверн,
На месте флигельков восстали небоскребы,
И всюду запестрел бесстыдный стиль - модерн...
Заметим, что автором этих строк был сам мэтр Брюсов - мастер эпатажа, за которым шлейфом тянулась слава «похабника и скандалиста», попирающего мораль и правила приличия не только в тексте жизни, но и в тексте искусства. Легенда русского декаданса Нина Петровская не утрировала тот резонанс, который был вызван экзальтированным стилем жизни В. Брюсова: «Офицеры, адвокаты, разжиренные спекулянты, модные актеры и т.п. - вся эта нечисть, питавшаяся гноем эпохи перед 1905 годом, так и была уверена, что Брюсов ест засахаренные фиалки, по ночам рыскает по кладбищенским склепам, а днем, как фавн, играет с козами на несуществующих московских пастбищах!..».
В конце 1890-х в известном стихотворении «Юному поэту» - манифесте декадентской поэзии, эстетическую позицию Брюсов сформулировал в призывах к индивидуализму, откровенному аморализму, культу искусства.
Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее - область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.
Юноша бледный со взором смущенным!
Если ты примешь моих три завета,
Молча паду я бойцом побежденным,
Зная, что в мире оставлю поэта.
А вот уже зрелый Брюсов назовет собственные ранние стихи «не вполне удачными пробами несколько заносчивого юноши». Не потому ли стиль модерн в архитектуре полтора десятка лет спустя вызывал раздражение и злобу, что время собственных экспериментов поэта, прежде порождавших ажиотаж, миновало, а на поле поэтических баталий в поединке сражались уже новые герои.
Модернизм, ставший вехой в истории культуры конца ХІХ - начала ХХ веков, из модной ереси в искусстве превратился в один из величайших его периодов. Противопоставляя себя вначале традиционному искусству девятнадцатого века, он со временем преодолел «детскую болезнь» разрушения и отрицания. Зрелый модернизм включал в себя самые разные в своих эстетических проявлениях течения: импрессионизм, символизм, экспрессионизм, акмеизм, футуризм. Однако период его зарождения ознаменовался острой конфронтацией апологетов модернизма с представителями «традиционных» направлений.
Модный поэт в начале ХХ века такое же непременное событие в области массовой культуры, как и нынешняя поп-звезда. Титул «король поэтов» присваивали многие и многим. Королями поэзии именовали и Александра Блока, и Константина Бальмонта; была у поэзии и королева - непревзойденная Анна Ахматова. И эта королевская метка настолько пришлась по вкусу и самим поэтам, и публике, что в 1918 - на закате Серебряного века русской культуры было разыграно целое действо наподобие нынешних конкурсов красоты. А короной был увенчан Игорь Северянин.
Появление массовых пародий часто свидетельствует об известности и популярности автора. Славу самого пародируемого поэта начала ХХ века стяжал Константин Бальмонт. Иннокентий Анненский назвал Бальмонта «королем поэтов» и тем самым подтвердил ореол необычности облика, который в сознании массовой публики ассоциировался с идеалом настоящего Поэта. А сам К. Бальмонт сознательно играл на публику, культивируя стереотипы: звучное имя, напоминающее псевдоним, выразительную внешность, в которой одно время усматривали черты Дон Кихота и французского поэта Стефана Малларме, славу демонического любовника. Сама поэзия К. Бальмонта услаждала вкус утонченной публики экзотическими мотивами, мелодизмом, нежащими слух аллитерациями. Не в пример многим русским символистам, она поражала светлой легкостью, отсутствием мистических глубин и роковых предзнаменований:
Я - изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты - предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.
…
Вечно юный, как сон,
Сильный тем, что влюблен
И в себя и в других,
Я - изысканный стих.
В советское время о К. Бальмонте, олицетворяющем «изысканность русской медлительной речи», забыли на многие десятилетия. Последним его общественным признанием было призерство на знаменитом вечере в Политехническом институте, где избирали короля поэтов. Но в том 1918 г. он был уже третьим, уступив второе место «футуристу» Владимиру Маяковскому, а первое обладателю короны «эгофутуристу» Игорю Северянину.
О глубочайшем кризисе искусства начала нового века говорили многие. Резкая смена парадигм культуры вызывала удивление и возмущение. Николай Бердяев статью «Кризис искусства» (1918 г.) начал с пассажа: «Много кризисов искусство пережило за свою историю. Переходы от античности к средневековью и от средневековья к возрождению ознаменовались такими глубокими кризисами. Но то, что происходит с искусством в нашу эпоху, не может быть названо одним из кризисов в ряду других. Мы присутствуем при кризисе искусства вообще, при глубочайшем потрясении его тысячелетних оснований. <…> Искусство судорожно стремится выйти за свои пределы. Нарушаются грани, отделяющие одно искусство от другого и искусство вообще от того, что не есть уже искусство. Что выше или ниже его. Никогда еще так остро не стояла проблема отношения искусства и жизни, творчества и бытия, никогда еще не было такой жажды перейти от творчества произведений искусства к творчеству самой жизни, новой жизни».
Двумя путями шло искусство Серебряного века к слиянию с жизнью; и пути эти покрывали практически все виды искусства. Первый путь «небесный, теургический, магический, трансцендентальный» - символизм; второй - «земной, деятельный, миссионерский» (модерн). Возобладали тенденции символизма, вся история которого, по замечанию В. Ходасевича, представляла из себя «ряд попыток <…> найти сплав жизни и творчества, своего рода философский камень искусства».
Всем известно о недолговечности, призрачности славы и признания. Звездный час «короля поэтов» Игоря Северянина был весьма непродолжителен и длился около пяти лет: с 1913 года - времени выхода книги стихов «Громокипящий кубок» - до 1918, когда он был «коронован» публикой и вскоре после этого события издал книгу стихов «За струнной изгородью лиры».
«Избрание короля поэтов» открыло длинную серию поэтических вечеров в Московском политехническом музее, на которых поэты и публика вступали в прямой диалог. Очевидцы вспоминали, что, пожалуй, никогда еще авторы не стояли так близко к своему читателю и не ощущали его так отчетливо. В знаменательный февральский вечер соревнование за корону разгорелось между двумя претендентами: Игорем Северяниным и Владимиром Маяковским. Победил первый, чтобы после на многие десятилетия исчезнуть из круга чтения ценителей поэзии.
Неоценимый дар и толчок для развития в начале ХХ века получила настоящая «женская» поэзия. Это стало возможным благодаря появлению в литературе двух дам-рыцарей, имена которых часто и вспоминают в паре, несмотря на разницу в поэтической манере: Анны Ахматовой и Марины Цветаевой. В зрелом возрасте Анна Андреевна иронизировала по поводу слияния в одно целое дамы сердца, музы, с одной стороны, и трубадура, миннезингера, воспевающего ее прелести, - с другой, что стало возможным лишь в ХХ веке:
Могла ли Биче словно Дант творить,
Или Лаура жар любви восславить?
Я научила женщин говорить…
Но, боже, как их замолчать заставить!
В наше время последние два стиха этой эпиграммы настолько часто цитируются, что потеряли уже первоначальное действенное звучание. Однако тот факт, что в русской литературе появилась первая великая поэтесса, перечеркнуть невозможно.
На самом деле Анна Андреевна доказала, что «женские» стихи могут не только не уступать «мужской» поэзии, но и соперничать с ней по силе воздействия на читателя. Традиционные атрибуты женского быта она заставила выражать или оттенять трагизм. Таковы самые знаменитые цитаты из «Четок»: «Я на правую руку надела // Перчатку с левой руки...», «Свежо и остро пахли морем // На блюде устрицы во льду». Образ современной молодой женщины (зимой - богема, летом - усадьба) предстал оттененным вечными масками - блудницы и монахини. Таким его увидел в начале 1920-х Борис Эйхенбаум, а позже (в 1946 г.) употребил в качестве клейма печально известный Андрей Жданов.
Слава ранней Анны Ахматовой, «научившей женщин говорить», не давала в свое время покоя многим новоявленным поэтессам, мечтающим о подобных лаврах. Количество их было столь велико, что Николай Гумилев даже слово подыскал для обозначения этой категории рифмоплетов - «подахматовки». Сам он дал этому имени такое определение: «Это особый сорт грибов-поганок, растущих под "Четками"». С легкой руки Гумилева, предложившего удачную словообразовательную модель, принадлежностью устной культуры стали и другие термины, обозначающие эпигонов, - «подцветаевки», «пастернакипь», «мандельштампы».
Оглядываясь на ранний «модернизм» Анны Ахматовой диву даешься, насколько веет от него классикой. А ведь традиционно в литературоведении акмеисты, с которыми начинающая поэтесса преобразовывала поэтическое пространство, считаются последователями одного из модернистских течений. В очередной реальность подтверждает, как тесно все-таки для поэта ложе определенного «клана». Пусть и назрела необходимость прихода на смену пошатнувшемуся к тому времени символизму «поэтики ясности, точности», стремление вырваться из заколдованного круга символистских намеков и туманов, где «роза кивает на девушку, девушка кивает на розу, никто не хочет быть самим собой» (Осип Мандельштам). Но ведь каждый отдельный поэт эволюционирует под воздействием индивидуальных импульсов, часто далеких от рационального осмысления. Символизм как явление культуры к началу 1910-х годов изжил себя, но продолжали жить и созидать А. Блок, А. Белый, В. Иванов, Д. Мережковский, З. Гиппиус, К. Бальмонт. Как и полагается, отрыв от «устаревших» констант и провозглашение новых декларировался в манифестах. Создававшие же их Н. Гумилев, О. Мандельштам, С. Городецкий собственной поэзией доказывали неповторимость творческого почерка каждого поэта.
«Повзрослевшая» поэтесса Анна Ахматова благоговела перед Александром Сергеевичем Пушкиным, позиционируя себя как его прилежную ученицу. Впрочем, в пылкости и преданности они были схожи с Мариной Цветаевой. «Мой Пушкин»! - заявили обе. О «моем» Пушкине говорили и В. Брюсов, О. Мандельштам. То есть несмотря на постулирование и символистами, и акмеистами «нового», модернистского, отличного от реализма искусства, они пребывали в поликультурном пространстве, отдавая должное классической ясности. Появление же на литературной карте новых направлений объясняли предначертанностью судьбы. «Символистом можно только родиться; отсюда все то внешнее и вульгарное мракобесие, которому предаются, так называемые, «реалисты», изо всех сил старающиеся быть символистами», - писал в 1910 г. А. Блок в программной статье «О современном состоянии русского символизма». Собственной жизнью в искусстве, и не только в искусстве, этот поэт подтвердил статус не просто халифа на час, но подлинного короля русской поэзии. «Чело Века», по словам Андрея Белого, «трагический тенор эпохи», по словам Анны Ахматовой, Александр Блок и поныне воплощает эпоху в глазах потомков.
Венский преступив порог,
Мы рекли - король наш Блок.
И решил премудрый рок,
Что король поэтов - Блок.
Так отозвалась на «коронацию» поэта, провозглашенную в 1907 году его собратьями по перу, Елизавета Кузьмина-Караваева. Это четверостишие, было написано ее рукой на стене ресторана «Вена» в Санкт-Петербурге. Примечательной является незатейливая рифма «Блок-рок»: именно Блок как никто иной из поэтов Серебряного века заслужил эту рифму, сделав искусство ориентиром и смыслом собственной жизни.
Открой, ответь на мой вопрос:
Твой день был ярок?
Я саван царственный принес
Тебе в подарок!
Как правило, выживают и впоследствии приобретают статус ценностей «большого времени» и «большого пространства» единицы. А километры строчек, килограммы красок, легших на полотно, тонны камня и гранита, обретшие форму здания, часы и дни, заполненные музыкальными звуками, теряют первоначальную свежесть и необычность. Имена же их творцов в дальнейшем становятся фоном, метками в истории культуры.
Так, впоследствии многими любимый стиль модерн более ста лет назад столкнулся с неприятием и враждебностью даже посвященной в тайны творчества среды, не желающей расставаться с полюбившимся обликом родных городов. Ведь серость и невзрачность часто бывают приятнее и милее агрессивной роскоши, которая не церемонится с чувствами и дорогими сердцу ассоциациями. Вполне объяснима в этом ключе категоричность Валерия Брюсова, назвавшего в свое время (1909 г.) модерн «бесстыдным стилем»:
Я знал тебя, Москва, еще невзрачно-скромной,
Когда кругом пруда реки Неглинной, где
Теперь разводят сквер, лежал пустырь огромный,
И утки вольные жизнь тешили в воде…
…
Но изменилось всё! Ты стала, в буйстве злобы,
Всё сокрушать, спеша очиститься от скверн,
На месте флигельков восстали небоскребы,
И всюду запестрел бесстыдный стиль - модерн...
Заметим, что автором этих строк был сам мэтр Брюсов - мастер эпатажа, за которым шлейфом тянулась слава «похабника и скандалиста», попирающего мораль и правила приличия не только в тексте жизни, но и в тексте искусства. Легенда русского декаданса Нина Петровская не утрировала тот резонанс, который был вызван экзальтированным стилем жизни В. Брюсова: «Офицеры, адвокаты, разжиренные спекулянты, модные актеры и т.п. - вся эта нечисть, питавшаяся гноем эпохи перед 1905 годом, так и была уверена, что Брюсов ест засахаренные фиалки, по ночам рыскает по кладбищенским склепам, а днем, как фавн, играет с козами на несуществующих московских пастбищах!..».
В конце 1890-х в известном стихотворении «Юному поэту» - манифесте декадентской поэзии, эстетическую позицию Брюсов сформулировал в призывах к индивидуализму, откровенному аморализму, культу искусства.
Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее - область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.
Юноша бледный со взором смущенным!
Если ты примешь моих три завета,
Молча паду я бойцом побежденным,
Зная, что в мире оставлю поэта.
А вот уже зрелый Брюсов назовет собственные ранние стихи «не вполне удачными пробами несколько заносчивого юноши». Не потому ли стиль модерн в архитектуре полтора десятка лет спустя вызывал раздражение и злобу, что время собственных экспериментов поэта, прежде порождавших ажиотаж, миновало, а на поле поэтических баталий в поединке сражались уже новые герои.
Модернизм, ставший вехой в истории культуры конца ХІХ - начала ХХ веков, из модной ереси в искусстве превратился в один из величайших его периодов. Противопоставляя себя вначале традиционному искусству девятнадцатого века, он со временем преодолел «детскую болезнь» разрушения и отрицания. Зрелый модернизм включал в себя самые разные в своих эстетических проявлениях течения: импрессионизм, символизм, экспрессионизм, акмеизм, футуризм. Однако период его зарождения ознаменовался острой конфронтацией апологетов модернизма с представителями «традиционных» направлений.
Модный поэт в начале ХХ века такое же непременное событие в области массовой культуры, как и нынешняя поп-звезда. Титул «король поэтов» присваивали многие и многим. Королями поэзии именовали и Александра Блока, и Константина Бальмонта; была у поэзии и королева - непревзойденная Анна Ахматова. И эта королевская метка настолько пришлась по вкусу и самим поэтам, и публике, что в 1918 - на закате Серебряного века русской культуры было разыграно целое действо наподобие нынешних конкурсов красоты. А короной был увенчан Игорь Северянин.
Появление массовых пародий часто свидетельствует об известности и популярности автора. Славу самого пародируемого поэта начала ХХ века стяжал Константин Бальмонт. Иннокентий Анненский назвал Бальмонта «королем поэтов» и тем самым подтвердил ореол необычности облика, который в сознании массовой публики ассоциировался с идеалом настоящего Поэта. А сам К. Бальмонт сознательно играл на публику, культивируя стереотипы: звучное имя, напоминающее псевдоним, выразительную внешность, в которой одно время усматривали черты Дон Кихота и французского поэта Стефана Малларме, славу демонического любовника. Сама поэзия К. Бальмонта услаждала вкус утонченной публики экзотическими мотивами, мелодизмом, нежащими слух аллитерациями. Не в пример многим русским символистам, она поражала светлой легкостью, отсутствием мистических глубин и роковых предзнаменований:
Я - изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты - предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.
…
Вечно юный, как сон,
Сильный тем, что влюблен
И в себя и в других,
Я - изысканный стих.
В советское время о К. Бальмонте, олицетворяющем «изысканность русской медлительной речи», забыли на многие десятилетия. Последним его общественным признанием было призерство на знаменитом вечере в Политехническом институте, где избирали короля поэтов. Но в том 1918 г. он был уже третьим, уступив второе место «футуристу» Владимиру Маяковскому, а первое обладателю короны «эгофутуристу» Игорю Северянину.
О глубочайшем кризисе искусства начала нового века говорили многие. Резкая смена парадигм культуры вызывала удивление и возмущение. Николай Бердяев статью «Кризис искусства» (1918 г.) начал с пассажа: «Много кризисов искусство пережило за свою историю. Переходы от античности к средневековью и от средневековья к возрождению ознаменовались такими глубокими кризисами. Но то, что происходит с искусством в нашу эпоху, не может быть названо одним из кризисов в ряду других. Мы присутствуем при кризисе искусства вообще, при глубочайшем потрясении его тысячелетних оснований. <…> Искусство судорожно стремится выйти за свои пределы. Нарушаются грани, отделяющие одно искусство от другого и искусство вообще от того, что не есть уже искусство. Что выше или ниже его. Никогда еще так остро не стояла проблема отношения искусства и жизни, творчества и бытия, никогда еще не было такой жажды перейти от творчества произведений искусства к творчеству самой жизни, новой жизни».
Двумя путями шло искусство Серебряного века к слиянию с жизнью; и пути эти покрывали практически все виды искусства. Первый путь «небесный, теургический, магический, трансцендентальный» - символизм; второй - «земной, деятельный, миссионерский» (модерн). Возобладали тенденции символизма, вся история которого, по замечанию В. Ходасевича, представляла из себя «ряд попыток <…> найти сплав жизни и творчества, своего рода философский камень искусства».
Всем известно о недолговечности, призрачности славы и признания. Звездный час «короля поэтов» Игоря Северянина был весьма непродолжителен и длился около пяти лет: с 1913 года - времени выхода книги стихов «Громокипящий кубок» - до 1918, когда он был «коронован» публикой и вскоре после этого события издал книгу стихов «За струнной изгородью лиры».
«Избрание короля поэтов» открыло длинную серию поэтических вечеров в Московском политехническом музее, на которых поэты и публика вступали в прямой диалог. Очевидцы вспоминали, что, пожалуй, никогда еще авторы не стояли так близко к своему читателю и не ощущали его так отчетливо. В знаменательный февральский вечер соревнование за корону разгорелось между двумя претендентами: Игорем Северяниным и Владимиром Маяковским. Победил первый, чтобы после на многие десятилетия исчезнуть из круга чтения ценителей поэзии.
Неоценимый дар и толчок для развития в начале ХХ века получила настоящая «женская» поэзия. Это стало возможным благодаря появлению в литературе двух дам-рыцарей, имена которых часто и вспоминают в паре, несмотря на разницу в поэтической манере: Анны Ахматовой и Марины Цветаевой. В зрелом возрасте Анна Андреевна иронизировала по поводу слияния в одно целое дамы сердца, музы, с одной стороны, и трубадура, миннезингера, воспевающего ее прелести, - с другой, что стало возможным лишь в ХХ веке:
Могла ли Биче словно Дант творить,
Или Лаура жар любви восславить?
Я научила женщин говорить…
Но, боже, как их замолчать заставить!
В наше время последние два стиха этой эпиграммы настолько часто цитируются, что потеряли уже первоначальное действенное звучание. Однако тот факт, что в русской литературе появилась первая великая поэтесса, перечеркнуть невозможно.
На самом деле Анна Андреевна доказала, что «женские» стихи могут не только не уступать «мужской» поэзии, но и соперничать с ней по силе воздействия на читателя. Традиционные атрибуты женского быта она заставила выражать или оттенять трагизм. Таковы самые знаменитые цитаты из «Четок»: «Я на правую руку надела // Перчатку с левой руки...», «Свежо и остро пахли морем // На блюде устрицы во льду». Образ современной молодой женщины (зимой - богема, летом - усадьба) предстал оттененным вечными масками - блудницы и монахини. Таким его увидел в начале 1920-х Борис Эйхенбаум, а позже (в 1946 г.) употребил в качестве клейма печально известный Андрей Жданов.
Слава ранней Анны Ахматовой, «научившей женщин говорить», не давала в свое время покоя многим новоявленным поэтессам, мечтающим о подобных лаврах. Количество их было столь велико, что Николай Гумилев даже слово подыскал для обозначения этой категории рифмоплетов - «подахматовки». Сам он дал этому имени такое определение: «Это особый сорт грибов-поганок, растущих под "Четками"». С легкой руки Гумилева, предложившего удачную словообразовательную модель, принадлежностью устной культуры стали и другие термины, обозначающие эпигонов, - «подцветаевки», «пастернакипь», «мандельштампы».
Оглядываясь на ранний «модернизм» Анны Ахматовой диву даешься, насколько веет от него классикой. А ведь традиционно в литературоведении акмеисты, с которыми начинающая поэтесса преобразовывала поэтическое пространство, считаются последователями одного из модернистских течений. В очередной реальность подтверждает, как тесно все-таки для поэта ложе определенного «клана». Пусть и назрела необходимость прихода на смену пошатнувшемуся к тому времени символизму «поэтики ясности, точности», стремление вырваться из заколдованного круга символистских намеков и туманов, где «роза кивает на девушку, девушка кивает на розу, никто не хочет быть самим собой» (Осип Мандельштам). Но ведь каждый отдельный поэт эволюционирует под воздействием индивидуальных импульсов, часто далеких от рационального осмысления. Символизм как явление культуры к началу 1910-х годов изжил себя, но продолжали жить и созидать А. Блок, А. Белый, В. Иванов, Д. Мережковский, З. Гиппиус, К. Бальмонт. Как и полагается, отрыв от «устаревших» констант и провозглашение новых декларировался в манифестах. Создававшие же их Н. Гумилев, О. Мандельштам, С. Городецкий собственной поэзией доказывали неповторимость творческого почерка каждого поэта.
«Повзрослевшая» поэтесса Анна Ахматова благоговела перед Александром Сергеевичем Пушкиным, позиционируя себя как его прилежную ученицу. Впрочем, в пылкости и преданности они были схожи с Мариной Цветаевой. «Мой Пушкин»! - заявили обе. О «моем» Пушкине говорили и В. Брюсов, О. Мандельштам. То есть несмотря на постулирование и символистами, и акмеистами «нового», модернистского, отличного от реализма искусства, они пребывали в поликультурном пространстве, отдавая должное классической ясности. Появление же на литературной карте новых направлений объясняли предначертанностью судьбы. «Символистом можно только родиться; отсюда все то внешнее и вульгарное мракобесие, которому предаются, так называемые, «реалисты», изо всех сил старающиеся быть символистами», - писал в 1910 г. А. Блок в программной статье «О современном состоянии русского символизма». Собственной жизнью в искусстве, и не только в искусстве, этот поэт подтвердил статус не просто халифа на час, но подлинного короля русской поэзии. «Чело Века», по словам Андрея Белого, «трагический тенор эпохи», по словам Анны Ахматовой, Александр Блок и поныне воплощает эпоху в глазах потомков.
Венский преступив порог,
Мы рекли - король наш Блок.
И решил премудрый рок,
Что король поэтов - Блок.
Так отозвалась на «коронацию» поэта, провозглашенную в 1907 году его собратьями по перу, Елизавета Кузьмина-Караваева. Это четверостишие, было написано ее рукой на стене ресторана «Вена» в Санкт-Петербурге. Примечательной является незатейливая рифма «Блок-рок»: именно Блок как никто иной из поэтов Серебряного века заслужил эту рифму, сделав искусство ориентиром и смыслом собственной жизни.
Открой, ответь на мой вопрос:
Твой день был ярок?
Я саван царственный принес
Тебе в подарок!