Размышления
Я в ужасе от отдельных экземпляров детской литературы.
Надо сказать, что читать я всегда любила, а в детском и подростковом возрасте читала практически все подряд. И у меня сформировалось представление, что книга - некий эталон стиля и грамматики. Потом, правда, настало славное время разгула литературных издательств-однодневок, благодаря которым появились дурно напечатанные книжонки с немереным количеством орфографических ошибок, а так как авторов публиковали в основном зарубежных и малоизвестных, то и перевод оставлял желать лучшего. Но не будем сейчас о грустном, хочется вспомнить светлые времена.
Долгое время одной из любимых книг у меня был “Волшебник Изумрудного города” А.Волкова. Красиво оформленная книжка 1967 года издания, которую я когда-то завернула в клеенчатую обложку для вящей сохранности изрядно потрепанного переплета - книжка пережила мамино детство и досталась мне по наследству.
Потом я выросла, и заинтересовалась совершенно другими авторами и, соответственно, книгами. Но осталось предвкушение чего-то захватывающего, когда я валилась с очередной книжкой на диван или в кресло. Оторвать меня от чтения уже не представлялось возможным. Какой ужин, когда там такое творится?! Помнится, сидела я как-то на диванчике, читала “Торговый дом Герлдстон” Конан Дойла и машинально таскала помидоры из ящика, стоявшего поблизости. Когда родители спохватились, что я, увлекшись чтением, слопала большую часть урожая, было поздно. В смысле, на засолку уже не осталось, а мне даже не поплохело, что удивительно.
Благодаря такому запойному чтению, писала я довольно грамотно, да и мысли свои выражать на бумаге получалось неплохо. Увы, всеобщая компьютеризация отрицательно сказалась на моих знаниях правил русского языка.
Потом, как я уже упоминала, настало засилье сомнительных книжонок не менее сомнительных авторов и переводчиков. Моя вера в красоту печатного слова несколько пострадала, подорванная фразами вроде “...пушистое облегающее кресло” или “друзья сели и побеседовали” - это в диких, непроходимых джунглях, с помирающим руководителем экспедиции в активе, толпой злобных работорговцев и незнанием местности - в пассиве. Но детская литература оставалась чем-то неприкосновенно-волшебным. Я до сих пор иногда перечитываю того же “Волшебника Изумрудного города” или “Говорящий сверток”, чтобы испытать эстетическое удовольствие от красивых иллюстраций, предвкушение чуда, скрытого в каждом предложении. Вспомнить то чувство из детства, когда буквы складываются в слова, слова - в предложения, а потом погружаешься в историю; видишь уже не буквы, слова, предложения, а действие, места, где разворачиваются события, приключения персонажей.
Так было до тех пор, пока мне в руки случайно не попала книжица про Таню Гроттер. Нет, я понимаю, что это стеб, что это литература для современного подрастающего поколения Next, выбирающего Pepsi (так и захотелось приписать: необремененного особым интеллектом поколения, но тут я себе устыдилась, потому что несправедливо всех ровнять под одну гребенку). Но я искренне не понимаю, зачем насиловать великий и могучий русский язык, зачем столь цинично глумиться над правилами правописания. “Я рыдалъ и плакалъ”.(с)Д. Емец. Пролистав с десяток страниц данного “литературного произведения”, я испытала странное чувство, сходное с, простите, тошнотой, и книжонку поспешно отложила.
А потом мы, взрослые, начитанные люди, ужасаемся, когда дети, начитавшись (если они это, конечно, читают), пишут по образу и подобию. Грустно.
Опросила пришедших на занятия шестиклассников, читают ли они что-нибудь, кроме предусмотренного программой. «Нас заставляют читать каждый день по 50 страниц»,- признались дети и гордо добавили.- «Но мы ничего не читаем».
Всё. Ухожу перечитывать “Говорящий сверток”.
Надо сказать, что читать я всегда любила, а в детском и подростковом возрасте читала практически все подряд. И у меня сформировалось представление, что книга - некий эталон стиля и грамматики. Потом, правда, настало славное время разгула литературных издательств-однодневок, благодаря которым появились дурно напечатанные книжонки с немереным количеством орфографических ошибок, а так как авторов публиковали в основном зарубежных и малоизвестных, то и перевод оставлял желать лучшего. Но не будем сейчас о грустном, хочется вспомнить светлые времена.
Долгое время одной из любимых книг у меня был “Волшебник Изумрудного города” А.Волкова. Красиво оформленная книжка 1967 года издания, которую я когда-то завернула в клеенчатую обложку для вящей сохранности изрядно потрепанного переплета - книжка пережила мамино детство и досталась мне по наследству.
Потом я выросла, и заинтересовалась совершенно другими авторами и, соответственно, книгами. Но осталось предвкушение чего-то захватывающего, когда я валилась с очередной книжкой на диван или в кресло. Оторвать меня от чтения уже не представлялось возможным. Какой ужин, когда там такое творится?! Помнится, сидела я как-то на диванчике, читала “Торговый дом Герлдстон” Конан Дойла и машинально таскала помидоры из ящика, стоявшего поблизости. Когда родители спохватились, что я, увлекшись чтением, слопала большую часть урожая, было поздно. В смысле, на засолку уже не осталось, а мне даже не поплохело, что удивительно.
Благодаря такому запойному чтению, писала я довольно грамотно, да и мысли свои выражать на бумаге получалось неплохо. Увы, всеобщая компьютеризация отрицательно сказалась на моих знаниях правил русского языка.
Потом, как я уже упоминала, настало засилье сомнительных книжонок не менее сомнительных авторов и переводчиков. Моя вера в красоту печатного слова несколько пострадала, подорванная фразами вроде “...пушистое облегающее кресло” или “друзья сели и побеседовали” - это в диких, непроходимых джунглях, с помирающим руководителем экспедиции в активе, толпой злобных работорговцев и незнанием местности - в пассиве. Но детская литература оставалась чем-то неприкосновенно-волшебным. Я до сих пор иногда перечитываю того же “Волшебника Изумрудного города” или “Говорящий сверток”, чтобы испытать эстетическое удовольствие от красивых иллюстраций, предвкушение чуда, скрытого в каждом предложении. Вспомнить то чувство из детства, когда буквы складываются в слова, слова - в предложения, а потом погружаешься в историю; видишь уже не буквы, слова, предложения, а действие, места, где разворачиваются события, приключения персонажей.
Так было до тех пор, пока мне в руки случайно не попала книжица про Таню Гроттер. Нет, я понимаю, что это стеб, что это литература для современного подрастающего поколения Next, выбирающего Pepsi (так и захотелось приписать: необремененного особым интеллектом поколения, но тут я себе устыдилась, потому что несправедливо всех ровнять под одну гребенку). Но я искренне не понимаю, зачем насиловать великий и могучий русский язык, зачем столь цинично глумиться над правилами правописания. “Я рыдалъ и плакалъ”.(с)Д. Емец. Пролистав с десяток страниц данного “литературного произведения”, я испытала странное чувство, сходное с, простите, тошнотой, и книжонку поспешно отложила.
А потом мы, взрослые, начитанные люди, ужасаемся, когда дети, начитавшись (если они это, конечно, читают), пишут по образу и подобию. Грустно.
Опросила пришедших на занятия шестиклассников, читают ли они что-нибудь, кроме предусмотренного программой. «Нас заставляют читать каждый день по 50 страниц»,- признались дети и гордо добавили.- «Но мы ничего не читаем».
Всё. Ухожу перечитывать “Говорящий сверток”.