Conversation avec le coiffeur sur la poésie
Когда я плохо себя чувствую, я перестаю стричься. Со временем волосы начинают безнадежно запутываться, как финансы у плохого управляющего предприятием.
Этой весной я не стригся месяцев пять. Летом депрессия стала отпускать, и как-то в конце рабочего дня я зашел в парикмахерскую на улице Жубер. Я люблю этот салон: он очень французский, что-то в нем есть от того старого книжного Парижа, каким мы представляли его себе в юности и каким почти его не застали.
- А, добрый вечер, добрый вечер! - приветствовал меня хозяин салона. - Как дела, Анатоль?
- Не спрашивайте меня про дела, Франк, - отвечал я, поздоровавшись. - На сегодня дела закончены, по крайней мере, для меня. А вот вам придется повозиться с этим безобразием! - я подергал себя за отвисшие патлы.
- Идите в головомойку. Садитесь. Сильвия, выберите успокаивающий шампунь, да помассируйте ему хорошенько голову - наш добрый господин совсем замучен. Эй, тяжела работа? Ну ничего, сейчас будет получше.
Сильные опытные пальцы Сильвии доставляли коже сладостную боль, и усталость как по волшебству исчезала. С мокрыми волосами, одетый в черный халат поверх белой рубашки с красным галстуком, я уселся в кресло перед зеркалом, и Франк принялся за работу. Стрижет он медленно и тщательно, не пользуясь машинкой; под тихое щелканье своих ножниц он завел со мной приличный разговор.
- Ну, что Россия? У меня есть и другие русские клиенты, - рассказывал Франк. - Завтра, например, у меня будет стричься мать знаменитого русского пианиста ***, - он назвал действительно очень известное имя. - Да, русских в Париже сейчас много, и все с деньгами. Лучшие и самые дорогие магазины ищут продавцов с русским языком!
- Мне по работе не приходится русским языком пользоваться, - сказал я. - Только французским, да еще английским иногда. Но вы правы: ситуация в России стремительно меняется, и денег у людей становится больше и больше. С девяностыми годами не сравнить.
- То есть, скажите мне, Анатоль: русские довольны президентом Путиным? При нем Россия стала богаче, разумеется. Но ведь он сделал и много непонятных для нас, французов, вещей, - Франк старался быть дипломатичным. - Например, он посадил в тюрьму месье... месье... длинная такая трудная фамилия, забыл сейчас. Который был у вас самым большим богачом, но Путин у него всё отобрал и посадил в тюрьму. Разве так делают? Он ограничил, как у нас пишут, свободу слова и демократию. Что вы думаете об этом?
- Видите ли, Франк, - подумав, сказал я. - Когда я размышляю о вещах, о которых вы говорите, я стараюсь как-то соотнести это со своим собственным опытом. Конечно, я не президент огромной страны, я обычный человек, частное лицо. Но при этом я всё-таки глава семьи, и у меня есть свое маленькое королевство. И я знаю, как трудно сделать так, чтобы то, что я сказал в Париже, было сделано в Петербурге. Проблемой Путина в начале его правления было не то, что у него была огромная власть, а то, что власти у него почти что и не было. При предыдущем президенте страной фактически правили финансовые бароны и местные князья, а парламент, в котором доминировала оппозиция, не мог принимать законов, которые бы действовали. Россия - очень протяженная и разнообразная страна. Представьте себе, что герцог Екатеринбурга, или ставропольский принц, или царь Татарстана - это такие российские области, - пояснил я дотошному Франку, - не говоря уже о мятежных чеченцах - вовсе не хотят делать того, что им велят из столицы. Не отсылают налогов, не выполняют распоряжений, казна пуста. Что делать? Посадить в тюрьму всех миллиардеров? Воевать со всеми областями? Тогда экономика будет парализована, а страна распадется. Значит, нужно утвердить власть при помощи примеров. Подавить военной силой один мятежный регион. Посадить в тюрьму одного олигарха, отправить в эмиграцию двух других. Тогда остальные поймут, что порядок изменился, и что у государства есть власть. Политик, президент часто стоит перед невозможными выборами, но он обязан решить что-то, иначе он не политик, не глава государства.
Мой витиеватый монолог Франк выслушал внимательно.
- Знаете, Анатоль, - сказал он после некоторого раздумья, - почему я думаю, что Путин - не жулик, как у нас про него иногда пишут? Потому что он друг Жака Ширака. А Ширак, что бы про него ни говорили, - честный человек. Я очень уважаю его. Это человек из глубинной Франции, человек земли, человек народа. И он не стал бы дружить с жуликом и грабителем.
Мы помолчали. Франк решил, что пора немного переменить тему и заговорил о победах российской футбольной сборной.
- Да, матч с голландцами был великолепен, ничего тут не скажешь, - согласился я. - Голландцы, наверное, думали: нам повезло с противником; русские же знали, что победа нужна любой ценой. Вот почему еще я верю в Россию: сказать ли вам?
- Скажите.
- Есть такие стихи, - сказал я. - Вы ведь понимаете по-итальянски? - и я медленно прочел строки, известные у нас каждому, кто доучился до восьмого класса: о туманных и кратких днях и о племени, которому умирать не больно.
Франк молчал. Я перевел стихи дословно на французский и продолжал:
- В России еще помнят одну вещь, о которой стали забывать в Европе. Приходилось ли вам, Франк, удариться локтем о холодильник? Вы вскрикиваете, боль сначала нестерпима, но уже через минуту она проходит, и вы машете рукой: о, пустяки, сейчас пройдет. Так вот: русские знают, что смерть - это еще короче и легче.
Этой весной я не стригся месяцев пять. Летом депрессия стала отпускать, и как-то в конце рабочего дня я зашел в парикмахерскую на улице Жубер. Я люблю этот салон: он очень французский, что-то в нем есть от того старого книжного Парижа, каким мы представляли его себе в юности и каким почти его не застали.
- А, добрый вечер, добрый вечер! - приветствовал меня хозяин салона. - Как дела, Анатоль?
- Не спрашивайте меня про дела, Франк, - отвечал я, поздоровавшись. - На сегодня дела закончены, по крайней мере, для меня. А вот вам придется повозиться с этим безобразием! - я подергал себя за отвисшие патлы.
- Идите в головомойку. Садитесь. Сильвия, выберите успокаивающий шампунь, да помассируйте ему хорошенько голову - наш добрый господин совсем замучен. Эй, тяжела работа? Ну ничего, сейчас будет получше.
Сильные опытные пальцы Сильвии доставляли коже сладостную боль, и усталость как по волшебству исчезала. С мокрыми волосами, одетый в черный халат поверх белой рубашки с красным галстуком, я уселся в кресло перед зеркалом, и Франк принялся за работу. Стрижет он медленно и тщательно, не пользуясь машинкой; под тихое щелканье своих ножниц он завел со мной приличный разговор.
- Ну, что Россия? У меня есть и другие русские клиенты, - рассказывал Франк. - Завтра, например, у меня будет стричься мать знаменитого русского пианиста ***, - он назвал действительно очень известное имя. - Да, русских в Париже сейчас много, и все с деньгами. Лучшие и самые дорогие магазины ищут продавцов с русским языком!
- Мне по работе не приходится русским языком пользоваться, - сказал я. - Только французским, да еще английским иногда. Но вы правы: ситуация в России стремительно меняется, и денег у людей становится больше и больше. С девяностыми годами не сравнить.
- То есть, скажите мне, Анатоль: русские довольны президентом Путиным? При нем Россия стала богаче, разумеется. Но ведь он сделал и много непонятных для нас, французов, вещей, - Франк старался быть дипломатичным. - Например, он посадил в тюрьму месье... месье... длинная такая трудная фамилия, забыл сейчас. Который был у вас самым большим богачом, но Путин у него всё отобрал и посадил в тюрьму. Разве так делают? Он ограничил, как у нас пишут, свободу слова и демократию. Что вы думаете об этом?
- Видите ли, Франк, - подумав, сказал я. - Когда я размышляю о вещах, о которых вы говорите, я стараюсь как-то соотнести это со своим собственным опытом. Конечно, я не президент огромной страны, я обычный человек, частное лицо. Но при этом я всё-таки глава семьи, и у меня есть свое маленькое королевство. И я знаю, как трудно сделать так, чтобы то, что я сказал в Париже, было сделано в Петербурге. Проблемой Путина в начале его правления было не то, что у него была огромная власть, а то, что власти у него почти что и не было. При предыдущем президенте страной фактически правили финансовые бароны и местные князья, а парламент, в котором доминировала оппозиция, не мог принимать законов, которые бы действовали. Россия - очень протяженная и разнообразная страна. Представьте себе, что герцог Екатеринбурга, или ставропольский принц, или царь Татарстана - это такие российские области, - пояснил я дотошному Франку, - не говоря уже о мятежных чеченцах - вовсе не хотят делать того, что им велят из столицы. Не отсылают налогов, не выполняют распоряжений, казна пуста. Что делать? Посадить в тюрьму всех миллиардеров? Воевать со всеми областями? Тогда экономика будет парализована, а страна распадется. Значит, нужно утвердить власть при помощи примеров. Подавить военной силой один мятежный регион. Посадить в тюрьму одного олигарха, отправить в эмиграцию двух других. Тогда остальные поймут, что порядок изменился, и что у государства есть власть. Политик, президент часто стоит перед невозможными выборами, но он обязан решить что-то, иначе он не политик, не глава государства.
Мой витиеватый монолог Франк выслушал внимательно.
- Знаете, Анатоль, - сказал он после некоторого раздумья, - почему я думаю, что Путин - не жулик, как у нас про него иногда пишут? Потому что он друг Жака Ширака. А Ширак, что бы про него ни говорили, - честный человек. Я очень уважаю его. Это человек из глубинной Франции, человек земли, человек народа. И он не стал бы дружить с жуликом и грабителем.
Мы помолчали. Франк решил, что пора немного переменить тему и заговорил о победах российской футбольной сборной.
- Да, матч с голландцами был великолепен, ничего тут не скажешь, - согласился я. - Голландцы, наверное, думали: нам повезло с противником; русские же знали, что победа нужна любой ценой. Вот почему еще я верю в Россию: сказать ли вам?
- Скажите.
- Есть такие стихи, - сказал я. - Вы ведь понимаете по-итальянски? - и я медленно прочел строки, известные у нас каждому, кто доучился до восьмого класса: о туманных и кратких днях и о племени, которому умирать не больно.
Франк молчал. Я перевел стихи дословно на французский и продолжал:
- В России еще помнят одну вещь, о которой стали забывать в Европе. Приходилось ли вам, Франк, удариться локтем о холодильник? Вы вскрикиваете, боль сначала нестерпима, но уже через минуту она проходит, и вы машете рукой: о, пустяки, сейчас пройдет. Так вот: русские знают, что смерть - это еще короче и легче.