про счастье
Я знаю про настоящее счастье. Мне как-то рассказали. Рассказывали, конечно, и раньше, но чтобы так ясно, конкретно, с физическими признаками этого появившегося и исчезнувшего счастья - лишь однажды.
Мой знакомый Олег рассказал мне, как он в свои юные годы однажды купил чебурек на рынке. Ну и что? А то, что родом он из Воркуты и рынок был воркутинский - жестяной ангар без окон, с люминесцентными лампами, железными сварными прилавками и обледенелыми лужами на полу. Невеселое место - рынок в советской Воркуте, но развлекаться как-то надо, вот люди и ходили туда, гуляли. Шахтеры-передовики, так те на выходные в Москву летали гулять, в рестораны, а потом вечером в воскресенье - обратно в счастливом грузовом состоянии, чтобы к началу смены своей успеть. Но это - другая история.
Смотреть на рынке особенно не на что, продают все слишком знакомое: самовязаные варежки из злой шерсти, книжки почти новые из серии «Портреты революционеров», тарелки осиротелые из свадебных сервизов. Продукты тоже присутствуют, узнаваемые, не веселые, только мандарины светятся в черноте ангара, как золотые зубы их продавцов и непонятно, что встанет дешевле, если поторговаться. Но есть на рынке, среди его стылой сырости, мокрых картонок и подвального припаха, одно восхитительное место, где продают чебуреки. Их являет из алюминиевого молочного бидона, закутанного в три ватника, поворотливая промасленная тетка, закутанная в два. Она дергает зажим на крышке и в наклоне бьет двузубой вилкой как гарпуном в парную темень бидонного жерла. И смертельно раненый чебурек, чья агония уже прихвачена бумажной лентой чуть шире автобусного билета, обвисает в шлейфе последнего теплого выдоха. Держишь, а по твоим пальцам подтекают сквозь темнеющую бумагу чебуречные соки, и нежное брюшко уже продавливается среди заскорузлых пережаренных краев. Невинная, сладко умирающая жертва, доставшаяся тебе как хищнику, вышедшему на охоту в ледяные оцинкованные джунгли воркутинского торжища.
И вот, Олег, сжав добычу в руке и греясь ее исчезающим теплом, готовится впиться в этот звериный смысл похода, когда замечает краем глаза что-то беспокоящее и нехорошее. Он переводит резкость с чебурека на задний план, где нелепый глазастый мужик стоит в какой-то неестественной позе. А даже не стоит, совсем нет - очень быстро движется Олегу навстречу. И тут становится понятно, что мужик нелеп, потому что поскользнулся, сильно наклонился вперед, махнул ногой, чем придал себе ускорение, и, на одной ноге, метров уже с пяти несется так быстро, что сам удивляется, отчего и таращит глаза.
Две прерывистые линии из белых палок видны Олегу. Отлично видны ему лампы под сводом рыночного ангара, потому что лежит он на спине, и уже кто-то помогает ему подняться. И - главное удивление - он подает кому-то руку, ту самую правую руку, где была, а теперь нет - вялой тушки чебурека. И поднявшись, он видит стоящего рядом, все такого же глазастого и почему-то так и не упавшего нелепого мужика, который смотрит не на Олега, а на свою разжатую ладонь, в которой… На которой лежат обезображенные, вырванные внутренности чебурека. Лежат сероватой, маслянистой, судорожной горкой, еще чуть пускающей парок в сизое рыночное безмолвие.
Падая, один схватился за чужой чебурек и - не упал. А добытчик чебурека, у которого вырвали законную жертву - упал. И встал уже совершенно другим человеком. Без счастья.
Мой знакомый Олег рассказал мне, как он в свои юные годы однажды купил чебурек на рынке. Ну и что? А то, что родом он из Воркуты и рынок был воркутинский - жестяной ангар без окон, с люминесцентными лампами, железными сварными прилавками и обледенелыми лужами на полу. Невеселое место - рынок в советской Воркуте, но развлекаться как-то надо, вот люди и ходили туда, гуляли. Шахтеры-передовики, так те на выходные в Москву летали гулять, в рестораны, а потом вечером в воскресенье - обратно в счастливом грузовом состоянии, чтобы к началу смены своей успеть. Но это - другая история.
Смотреть на рынке особенно не на что, продают все слишком знакомое: самовязаные варежки из злой шерсти, книжки почти новые из серии «Портреты революционеров», тарелки осиротелые из свадебных сервизов. Продукты тоже присутствуют, узнаваемые, не веселые, только мандарины светятся в черноте ангара, как золотые зубы их продавцов и непонятно, что встанет дешевле, если поторговаться. Но есть на рынке, среди его стылой сырости, мокрых картонок и подвального припаха, одно восхитительное место, где продают чебуреки. Их являет из алюминиевого молочного бидона, закутанного в три ватника, поворотливая промасленная тетка, закутанная в два. Она дергает зажим на крышке и в наклоне бьет двузубой вилкой как гарпуном в парную темень бидонного жерла. И смертельно раненый чебурек, чья агония уже прихвачена бумажной лентой чуть шире автобусного билета, обвисает в шлейфе последнего теплого выдоха. Держишь, а по твоим пальцам подтекают сквозь темнеющую бумагу чебуречные соки, и нежное брюшко уже продавливается среди заскорузлых пережаренных краев. Невинная, сладко умирающая жертва, доставшаяся тебе как хищнику, вышедшему на охоту в ледяные оцинкованные джунгли воркутинского торжища.
И вот, Олег, сжав добычу в руке и греясь ее исчезающим теплом, готовится впиться в этот звериный смысл похода, когда замечает краем глаза что-то беспокоящее и нехорошее. Он переводит резкость с чебурека на задний план, где нелепый глазастый мужик стоит в какой-то неестественной позе. А даже не стоит, совсем нет - очень быстро движется Олегу навстречу. И тут становится понятно, что мужик нелеп, потому что поскользнулся, сильно наклонился вперед, махнул ногой, чем придал себе ускорение, и, на одной ноге, метров уже с пяти несется так быстро, что сам удивляется, отчего и таращит глаза.
Две прерывистые линии из белых палок видны Олегу. Отлично видны ему лампы под сводом рыночного ангара, потому что лежит он на спине, и уже кто-то помогает ему подняться. И - главное удивление - он подает кому-то руку, ту самую правую руку, где была, а теперь нет - вялой тушки чебурека. И поднявшись, он видит стоящего рядом, все такого же глазастого и почему-то так и не упавшего нелепого мужика, который смотрит не на Олега, а на свою разжатую ладонь, в которой… На которой лежат обезображенные, вырванные внутренности чебурека. Лежат сероватой, маслянистой, судорожной горкой, еще чуть пускающей парок в сизое рыночное безмолвие.
Падая, один схватился за чужой чебурек и - не упал. А добытчик чебурека, у которого вырвали законную жертву - упал. И встал уже совершенно другим человеком. Без счастья.