Сперва с Византией покончим-с...
Оригинал взят у susel2 в Сперва с Византией покончим-с...
... Глуповцы стояли на коленях и ждали.
Знали они, что бунтуют, но не стоять на коленях не могли.<...>
Казалось, что колени в этом случае представляют средний путь,
который может умиротворить и ту, и другую стороны.
(Салтыков-Щедрин, История одного города)
То, что российская интеллигенция по самой сути своей обязана находиться в оппозиции правительству - это аксиома, хотя и не всем известная. Я, например, попав в условия Западной академической науки, довольно долго недоумевала по этому поводу, пока местные коллеги не объяснили мне, что именно по этому принципу и производится отделение овец от козлищ. В частности, западные специалисты по истории и литературе России традиционно считают, что если некий деятель науки или культуры является, говоря современным языком, диссидентом, то он - интеллигент. Если же он, при всех прочих равных условиях, поддерживает правительство, то он - просто интеллектуал.
Разделение, разумеется, чисто схоластическое, потребовавшееся западной славистике исключительно для того, чтобы вообще хоть как-то переварить само понятие "интеллигенции", поскольку аналогичного явления в Европе так и не сформировалось. Вопрос о том, почему все сложилось именно таким образом и почему это уникальное явление в России возникло, несомненно, тоже весьма интересен, и ему посвящено немало работ, но сейчас - не об этом. Для любителей поспорить об определениях сразу хочу пояснить: никаких моральных коннотаций данные формулы не несут и ничего не говорят о воспитанности или образованности тех, к кому они применяются. Принадлежность к "интеллигенции" в данном случае не означает, что некий человек не только сам не разольет соуса на скатерть, но и не заметит если это сделает кто-то другой. Если пояснять на примерах, то Грибоедов принадлежит к интеллигенции, Булгарин - к интеллектуалам (а куда его еще девать по роду занятий и образованию)? Достоевский и Толстой, несмотря на колоссальные между ними различия - интеллигенция, историк Погодин - интеллектуал. И так далее. Бывают, конечно, случаи трудные, пограничные или вообще практически неразрешимые, но с людьми, так или иначе формировавшими общественное мнение, картина, как правило, вполне ясна. Вся эта классификация совершенно не стоила бы никакого внимания, и беседы на эту тему были бы столь же увлекательны, как обсуждение того, сколько ангелов может танцевать в присядку на кончике иглы, если бы не некое исключение из общей закономерности. Собственно, это самое интересное и есть: исключения из правил. Они иногда дают возможность увидеть вещи совершенно неожиданные и тщательно скрываемые участниками процесса. Частенько даже от самих себя.
Впервые я столкнулась с этим феноменом, занимаясь историей Кавказской войны XIX в. К изумлению своему я обнаружила, что, несмотря на длительность этой войны, огромные потери и отсутствие какой-либо внятной политики в отношении Кавказских территорий, война эта пользовалась поддержкой как в образованных кругах России в целом, так и - здесь-то, собственно, меня и ждал сюрприз - в среде так называемой "передовой интеллигенции". Острый интерес к событиям на Кавказе, мода на поездки туда, чувство некоторого изумленного восхищения местными жителями и их экзотическими обычаями сочетались с твердой убежденностью в том, что продвижение России в этом направлении - дело, несомненно, правильное, нужное и прогрессивное, несмотря на "отдельные недостатки", неизбежные при засилии военных и гражданских бюрократов. Даже декабристы, сосланные на Кавказ в качестве наказания за хорошо нам известную антиправительственную деятельность, оказавшись там, частенько засучивали рукава и становились активными строителями империи, пусть и несколько отличавшимися по стилю от большинства своих коллег. А план Грибоедова по созданию Закавказской Компании по образу и подобию British East India Company? Этот план, созданный выдающимся представителем российской интеллигенции, был куда радикальнее всего, что могла на то время предложить царская администрация и, собственно, только потому и не был воплощен: бюрократический аппарат был просто не готов к столь активным действиям.
Дальше - больше. Изумленная столь неожиданным "исключением из правила", я решила посмотреть, как далеко простирался данный феномен. Оказалось, закономерность совершенно четкая. Российская интеллигенция с завидным постоянством поддерживала действия царской администрации, направленные на территориальное расширение в восточном направлении, а также приветствовала любые враждебные акции по отношению к Османской империи. Русско-турецкие войны были неизменно популярны, достигнув пика поддержки во время Балканской кампании 1877-78 годов, когда даже такой диссидент как Достоевский яростно выступал в поддержку правительства. Установление русского господства в Средней Азии также было весьма популярной мерой, несмотря на то, что методы ведения войны там были весьма брутальными, и жестокость генерала Кауфмана была легендарной.
Так, может, дело просто в некоей природной склонности русских подчинять и подавлять другие народы? Может, эта склонность к строительству империи является неким генетическим свойством, которое не истребить ни образованием, ни политическими воззрениями, ни принадлежностью к "передовой интеллигенции"? Оказывается, нет. Дело не в этом. Возьмем, например, поляков. Подавляющее большинство российских интеллигентов (несмотря на постоянное бухтенье все того же Достоевского о "полячишках", впрочем, взгляды Достоевского - это предмет отдельной дискуссии), так вот подавляющее большинство российской интеллигенции с самого начала борьбы поляков за независимость и самостоятельность горячо их в этом поддерживали. Лозунг польских повстанцев: "За вашу и нашу свободу!" стал общим для польского и российского освободительного движения, да так прижился, что дошел аж до 1968 года и был подхвачен диссидентами советского времени, выступавшими в поддержку Чехословакии. Получается, полякам можно, а хивинцам и грузинам - нельзя?!. Чисто по такому географическому принципу, что Польша от России находится на западе, а Хива и Грузия - на востоке? И что за странная идиосинкразия по отношению к туркам, интересно? Почему протесты против "бессмысленных войн" (даже участие России и наполеоновских войнах до вторжения Наполеона в Россию признавалось многими представителями русской интеллигенции бессмысленным) не распространяюлись на войны русско-турецкие? Поскольку по роду своей деятельности я невольно оказалась на перекрестке, где все эти вопросы столпились большой гурьбой, и обойти их совершенно не представлялось возможным, я волей-неволей вынуждена была поразмышлять на эту тему. И вот что получилось в результате этих размышлений.
Русский образованный класс в его европейском понимании и русская интеллигенция как его неотъемлемая и значительная часть возникли в историческом времени и пространстве весьма недавно и чрезвычайно внезапно. Реформы Петра буквально в течение пары десятилений сформировали из недавних Boyar Russe европейски образованных (или полуобразованных, это уж как получится) аристократов, говорящих худо-бедно по-французски или немецки, одевающихся соответственно парижским модам и танцующих не "русскую", а менуэты и котильоны. Этот процесс нам всем хорошо известен по забавным рассказам о посланных в Европу на обучение дворянских недорослях, по анекдотам о насильственном введении кофепития и табакокурения, и прочим виньеткам петровской и после-петровской эпохи. Мы привыкли думать, что уж к XIX-то веку все эти смешные болезни роста были давно изжиты, Россия вполне утвердилась в статусе великой державы, а российский правящий класс начал на равных общаться с правящими элитами европейских государств. Как же: русские заняли Берлин в Семилетней войне! Участвовали в разгроме Корсиканского чудовища! Венский конгресс! Казаки в Лондоне! Атаман Платов - почетный доктор Оксфорда! Куда уж дальше, казалось бы... Ан нет. Дикий русский медведь продолжал восприниматься в Европе именно как зверь, пусть даже и научившийся ходить на задних лапах и танцевать мазурку, прищелкивая шпорами.
Никто не понимал этого лучше, чем сами русские. Российская элита страдала от острейшего комплекса неполноценности, начиная с того, что парижские моды доходили до Петербурга только на следующий сезон и кончая вторичностью огромных пластов литературы и общественной мысли. Вот, например, известная сцена из "Пиковой Дамы" Пушкина:
- Paul! - закричала графиня из-за ширмов, - пришли мне какой-нибудь новый роман, только, пожалуйста, не из нынешних.
- Как это, grand'maman?
- То есть такой роман, где бы герой не давил ни отца, ни матери и где бы не было утопленных тел. Я ужасно боюсь утопленников!
- Таких романов нынче нет. Не хотите ли разве русских?
- А разве есть русские романы?.. Пришли, батюшка, пожалуйста пришли!
Графиня, конечно, не следила специально за новинками литературы, но ее отношение к ситуации весьма показательно. Это сейчас мы с придыханием произносим слова "великая русская литература XIX века", это сейчас термин "Толстоевский" более-менее известен на Западе, да и то... А во времена Пушкина даже сам Александр Сергеевич ощущал себя во многом обязанным то Байрону, то Шекспиру, то Гомеру, то Оссиану (оказавшемуся впоследствии фальшивкой, но Александр Сергеич об этом так и не узнал).
Словом, выйдя, наконец, в свет, молодая российская интеллигенция с замиранием сердца следила за тем, как отреагирует на ее появление европейская общественность. Европа была тем зеркалом, в которое Россия смотрелась для того, чтобы узнать, как же она выглядит. А выглядела она в нем, прямо скажем, неважно, несмотря на то, что говорила она к этому времени по-французски лучше, чем по-русски и весьма внимательно относилась ко всему, что казалось образования и манер. И тем не менее образ ее в европейском зеркале оставался весьма неприглядным. Россия оставалась абсолютной монархией без малейших признаков личных свобод для ее подданных, без представительный политических институтов, с отсталой сословной системой судопроизводства, где подавляющее большинство населения состояли в полу-рабской (крепостной) зависимости. Самое же ужасное и чудовищное для российской элиты состояло в том, что, смотрясь в европейское зеркало, она видела рядом с собой своего двойника, почти неотличимого по всем главнейшим признакам! Doppelgänger'a, так сказать. А всем хорошо известно, что увидеть двойника - это одна из самых дурных примет, какие только могут быть. Дурнее не бывает.
Кто был этим двойником? Ну разумеется, турки. Кто, как не Османская империя была практически во всем точной копией империи Российской на мировой политической арене XIX в. Посмотрим еще раз: обе империи были абсолютными монархиями без какого-либо представительного органа; обе имели широко развитый институт рабства (в случае России - в виде крепостного права, часто от рабства практически неотличимого); обе империи имели отсталые судебные и законодательные системы. Обе, наконец, проводили поверхностные реформы с целью усвоения европейской культуры и цивилизации, главным образом применяя эти знания для совершенствования своих вооруженных сил и достижения военного преимущества над всеми возможными противниками. С точки зрения европейцев русские отличались от турок разве что тем, что начали-таки носить европейские моды и были худо-бедно христианами, хотя и не вполне понятного толка.
Если кто-то думает, что российская интеллигенция не отдавала себе отчета в этом роковом сходстве, то он серьезно заблуждается. Для российской образованной элиты образ "турок" был постоянным напоминанием того, как узок зазор, отделяющий две империи. Как тонок слой европейского лоска, отличающий русского дворянина от какого-нибудь кадия в Стамбуле: не толще, чем сукно сюртука европейского покроя. Османская империя стала для русского интеллигента символом всего того, от чего необходимо избавиться для того, чтобы достичь, наконец, статуса полноправного членства в престижном клубе под названием "Европа". Многое сравнивалось: как сознательно, так и подсознательно. Прежде всего, конечно, рабство. Русские крестьяне - рабы, в Османской империи христиан тоже могут обращать в рабство. Позор России, что же мы - туркие какие, что люди у нас в рабстве находятся?!. Белинский сравнивал положение женщин в России с положением женщин в турецких гаремах - в том смысле, что только на словах в России женщина пользуется уважением, а на самом деле она полностью бесправна и даже и об образовании ее никто не заботится. Позор! Разве мы турки какие, что женщины у нас бесправны и беспомощны?!. Уже в начале века двадцатого турки нанесли коварный удар: взяли да и ввели в 1909 году парламентское конституционное правление. Позор! Даже турки уже... И так далее, и тому подобное.
Не удивительно, что в результате таких сложных эволюций с зеркалами и почти шизофренических упражнений по ассоциации себя с Европой и диссоциации себя от Османской империи, российская интеллигенция пришла к твердому убеждению, что любые действия, утверждающие превосходство России над "Востоком" вообще и Османской империей в частности являются достойными и необходимыми для утверждения России (и ее интеллигенции) в качестве полноправных членов европейского клуба. То, что в данном случае геополитические процессы и планы российского правительства совпадали с искренними устремлениями российской интеллигенции, конечно, не случайно. Цели у них была одни и те же: 1)уничтожение (по возможности) doppelgänger'a, от которого одно расстройство и сравнение с которым во всех смыслах унизительно и 2) занятие "подобающего", максимально выигрышного места в европейском раскладе сил и престижа. Разумеется, при таких приоритетах и Кавказская война, и завоевание Средней Азии воспринимались как абсолютно необходимые шаги в этом направлении. Никакие жертвы и никакие затраты не были напрасны на пути к равноправному членству в европейской цивилизации. Именно поэтому с точки зрения российской интеллигенции насилие по отношению к европейской нации (например, полякам) - незаконно и недопустимо, а по отношению к нациям азиатским (например, к туркменам или даже единоверным грузинам) - вполне нормально и приемлемо. Мы же вот восприняли светоч цивилизации от Европы? Мы несем его в темные уголки мира? Так в чем же дело? Какие могут быть возражения, особенно если на этом пути мы препятствуем Османской империи принести свой нечистый светоч в тот же уголок?
Тут, конечно, у российского правительства воззрения были другие. Для правящих элит что поляки, что туркмены были лишь геополитическим материалом, который надо было использовать наиболее выгодным образом. То, что Туркмения оказалась в конечном счете скорее обузой, чем приобретением, выяснилось не сразу. Даже Англия далеко не сразу поняла, что истерики по поводу русской угрозы Индии были весьма малообоснованы. Вообще, весь процесс "Большой Игры" девятнадцатого века было бы более точно назвать "Большим Недоразумением", поскольку ни одна из сторон тольком не представляла себе даже географии той местности, за которую они (теоретически) боролись, но это - отдельная интересная тема.
Кстати, об англичанах и русских на востоке. Есть замечательная история о том, как А.П.Ермолов повел себя на аудиенции у Шаха персидского, когда ему было поручено вести переговоры о заключении мира. Согласно придворному этикету все иностранные дипломаты должны были перед входом в зал аудиенции снимать обувь, а затем приближаться к шахскому трону на коленях. Особо необходимо отметить, что британские дипломаты, пользовавшиеся при шахском дворе значительным влиянием, следовали этим требованиям неукоснительно. Ермолов же, узнав о том, что ему предлагается сделать, устроил колоссальный скандал. Он наотрез отказался разуваться, и уж тем более отказался ползти к трону на коленях, заявив, по словам очевидца: "Пусть англичашки ползают". Далее, он пригрозил, что немедленно покинет двор Шаха и возобновит военные действия если ему не будет позволено войти в зал аудиенции в сапогах и обычным способом. Персы оказались загнаны в угол, поскольку война для них складывалась довольно-таки катастрофическим образом, и Шах согласился принять Ермолова на его условиях. Самое любопытное в этой истории то, что по ходу аудиенции Шах и Ермолов совершенно неожиданно прониклись друг к другу удивительной симпатией. Но так часто бывает: тираны-деспоты, родство душ... Дело не в этом. Дело в том, как по-разному воспринимали требования персидского двора английские дипломаты и Ермолов. Да, разумеется необходимо помнить и об особенностях характера персонажа: я совершенно не представляю себе ситуации, в которой Алексей Петрович согласился бы ползти куда-либо на коленях. Это так. И тем не менее. Представители британского правящего класса (а кто же еще был дипломатом в те времена?) смирялись с необходимостью проползти некоторое пространство на коленях "для пользы дела". Более того, наверняка они имели соответствующие инструкции из Лондона. Из чего ясно, что английское правительство не видело особого урона для чести своей страны в соблюдении норм придворного этикета, какими бы экзотическими и неудобоприемлемыми они ни были. Престиж Британской империи был настолько прочен, что не зависел от таких мелочей.
Для российского дипломата это - абстолютно невозможная ситуация. После Ермолова коллизия повторится с Грибоедовым, и снова русский дипломат настоит на своих условиях. От уверенности в силе своей позиции? Возможно. Но не только. Еще и по причине необходимости снова и снова подтверждать статус России как великой державы. Гораздо более великой, чем Персия. Возможно, потенциально даже более великой, чем Британия, чьи дипломаты соглашаются "ползать".
Именно в отношении к Востоку российская интеллигенция в полной мере проявляла причудливое сочетание мании величия с комплексом неполноценности. Ущербность по отношению к Европе требовала снова и снова самоутверждаться по отношению к "менее цивилизованным" народам. И уж конечно надо было решительно что-то делать с Османской империей. Не случайно в великой книге, цитируемой в эпиграфе к данному посту, глуповцы, встречая нового градоначальника, не смущаются тем, что он начинает свою деятельность с массовых порок потому что "надеются, что он во второй раз возьмет приступом крепость Хотин".
... Глуповцы стояли на коленях и ждали.
Знали они, что бунтуют, но не стоять на коленях не могли.<...>
Казалось, что колени в этом случае представляют средний путь,
который может умиротворить и ту, и другую стороны.
(Салтыков-Щедрин, История одного города)
То, что российская интеллигенция по самой сути своей обязана находиться в оппозиции правительству - это аксиома, хотя и не всем известная. Я, например, попав в условия Западной академической науки, довольно долго недоумевала по этому поводу, пока местные коллеги не объяснили мне, что именно по этому принципу и производится отделение овец от козлищ. В частности, западные специалисты по истории и литературе России традиционно считают, что если некий деятель науки или культуры является, говоря современным языком, диссидентом, то он - интеллигент. Если же он, при всех прочих равных условиях, поддерживает правительство, то он - просто интеллектуал.
Разделение, разумеется, чисто схоластическое, потребовавшееся западной славистике исключительно для того, чтобы вообще хоть как-то переварить само понятие "интеллигенции", поскольку аналогичного явления в Европе так и не сформировалось. Вопрос о том, почему все сложилось именно таким образом и почему это уникальное явление в России возникло, несомненно, тоже весьма интересен, и ему посвящено немало работ, но сейчас - не об этом. Для любителей поспорить об определениях сразу хочу пояснить: никаких моральных коннотаций данные формулы не несут и ничего не говорят о воспитанности или образованности тех, к кому они применяются. Принадлежность к "интеллигенции" в данном случае не означает, что некий человек не только сам не разольет соуса на скатерть, но и не заметит если это сделает кто-то другой. Если пояснять на примерах, то Грибоедов принадлежит к интеллигенции, Булгарин - к интеллектуалам (а куда его еще девать по роду занятий и образованию)? Достоевский и Толстой, несмотря на колоссальные между ними различия - интеллигенция, историк Погодин - интеллектуал. И так далее. Бывают, конечно, случаи трудные, пограничные или вообще практически неразрешимые, но с людьми, так или иначе формировавшими общественное мнение, картина, как правило, вполне ясна. Вся эта классификация совершенно не стоила бы никакого внимания, и беседы на эту тему были бы столь же увлекательны, как обсуждение того, сколько ангелов может танцевать в присядку на кончике иглы, если бы не некое исключение из общей закономерности. Собственно, это самое интересное и есть: исключения из правил. Они иногда дают возможность увидеть вещи совершенно неожиданные и тщательно скрываемые участниками процесса. Частенько даже от самих себя.
Впервые я столкнулась с этим феноменом, занимаясь историей Кавказской войны XIX в. К изумлению своему я обнаружила, что, несмотря на длительность этой войны, огромные потери и отсутствие какой-либо внятной политики в отношении Кавказских территорий, война эта пользовалась поддержкой как в образованных кругах России в целом, так и - здесь-то, собственно, меня и ждал сюрприз - в среде так называемой "передовой интеллигенции". Острый интерес к событиям на Кавказе, мода на поездки туда, чувство некоторого изумленного восхищения местными жителями и их экзотическими обычаями сочетались с твердой убежденностью в том, что продвижение России в этом направлении - дело, несомненно, правильное, нужное и прогрессивное, несмотря на "отдельные недостатки", неизбежные при засилии военных и гражданских бюрократов. Даже декабристы, сосланные на Кавказ в качестве наказания за хорошо нам известную антиправительственную деятельность, оказавшись там, частенько засучивали рукава и становились активными строителями империи, пусть и несколько отличавшимися по стилю от большинства своих коллег. А план Грибоедова по созданию Закавказской Компании по образу и подобию British East India Company? Этот план, созданный выдающимся представителем российской интеллигенции, был куда радикальнее всего, что могла на то время предложить царская администрация и, собственно, только потому и не был воплощен: бюрократический аппарат был просто не готов к столь активным действиям.
Дальше - больше. Изумленная столь неожиданным "исключением из правила", я решила посмотреть, как далеко простирался данный феномен. Оказалось, закономерность совершенно четкая. Российская интеллигенция с завидным постоянством поддерживала действия царской администрации, направленные на территориальное расширение в восточном направлении, а также приветствовала любые враждебные акции по отношению к Османской империи. Русско-турецкие войны были неизменно популярны, достигнув пика поддержки во время Балканской кампании 1877-78 годов, когда даже такой диссидент как Достоевский яростно выступал в поддержку правительства. Установление русского господства в Средней Азии также было весьма популярной мерой, несмотря на то, что методы ведения войны там были весьма брутальными, и жестокость генерала Кауфмана была легендарной.
Так, может, дело просто в некоей природной склонности русских подчинять и подавлять другие народы? Может, эта склонность к строительству империи является неким генетическим свойством, которое не истребить ни образованием, ни политическими воззрениями, ни принадлежностью к "передовой интеллигенции"? Оказывается, нет. Дело не в этом. Возьмем, например, поляков. Подавляющее большинство российских интеллигентов (несмотря на постоянное бухтенье все того же Достоевского о "полячишках", впрочем, взгляды Достоевского - это предмет отдельной дискуссии), так вот подавляющее большинство российской интеллигенции с самого начала борьбы поляков за независимость и самостоятельность горячо их в этом поддерживали. Лозунг польских повстанцев: "За вашу и нашу свободу!" стал общим для польского и российского освободительного движения, да так прижился, что дошел аж до 1968 года и был подхвачен диссидентами советского времени, выступавшими в поддержку Чехословакии. Получается, полякам можно, а хивинцам и грузинам - нельзя?!. Чисто по такому географическому принципу, что Польша от России находится на западе, а Хива и Грузия - на востоке? И что за странная идиосинкразия по отношению к туркам, интересно? Почему протесты против "бессмысленных войн" (даже участие России и наполеоновских войнах до вторжения Наполеона в Россию признавалось многими представителями русской интеллигенции бессмысленным) не распространяюлись на войны русско-турецкие? Поскольку по роду своей деятельности я невольно оказалась на перекрестке, где все эти вопросы столпились большой гурьбой, и обойти их совершенно не представлялось возможным, я волей-неволей вынуждена была поразмышлять на эту тему. И вот что получилось в результате этих размышлений.
Русский образованный класс в его европейском понимании и русская интеллигенция как его неотъемлемая и значительная часть возникли в историческом времени и пространстве весьма недавно и чрезвычайно внезапно. Реформы Петра буквально в течение пары десятилений сформировали из недавних Boyar Russe европейски образованных (или полуобразованных, это уж как получится) аристократов, говорящих худо-бедно по-французски или немецки, одевающихся соответственно парижским модам и танцующих не "русскую", а менуэты и котильоны. Этот процесс нам всем хорошо известен по забавным рассказам о посланных в Европу на обучение дворянских недорослях, по анекдотам о насильственном введении кофепития и табакокурения, и прочим виньеткам петровской и после-петровской эпохи. Мы привыкли думать, что уж к XIX-то веку все эти смешные болезни роста были давно изжиты, Россия вполне утвердилась в статусе великой державы, а российский правящий класс начал на равных общаться с правящими элитами европейских государств. Как же: русские заняли Берлин в Семилетней войне! Участвовали в разгроме Корсиканского чудовища! Венский конгресс! Казаки в Лондоне! Атаман Платов - почетный доктор Оксфорда! Куда уж дальше, казалось бы... Ан нет. Дикий русский медведь продолжал восприниматься в Европе именно как зверь, пусть даже и научившийся ходить на задних лапах и танцевать мазурку, прищелкивая шпорами.
Никто не понимал этого лучше, чем сами русские. Российская элита страдала от острейшего комплекса неполноценности, начиная с того, что парижские моды доходили до Петербурга только на следующий сезон и кончая вторичностью огромных пластов литературы и общественной мысли. Вот, например, известная сцена из "Пиковой Дамы" Пушкина:
- Paul! - закричала графиня из-за ширмов, - пришли мне какой-нибудь новый роман, только, пожалуйста, не из нынешних.
- Как это, grand'maman?
- То есть такой роман, где бы герой не давил ни отца, ни матери и где бы не было утопленных тел. Я ужасно боюсь утопленников!
- Таких романов нынче нет. Не хотите ли разве русских?
- А разве есть русские романы?.. Пришли, батюшка, пожалуйста пришли!
Графиня, конечно, не следила специально за новинками литературы, но ее отношение к ситуации весьма показательно. Это сейчас мы с придыханием произносим слова "великая русская литература XIX века", это сейчас термин "Толстоевский" более-менее известен на Западе, да и то... А во времена Пушкина даже сам Александр Сергеевич ощущал себя во многом обязанным то Байрону, то Шекспиру, то Гомеру, то Оссиану (оказавшемуся впоследствии фальшивкой, но Александр Сергеич об этом так и не узнал).
Словом, выйдя, наконец, в свет, молодая российская интеллигенция с замиранием сердца следила за тем, как отреагирует на ее появление европейская общественность. Европа была тем зеркалом, в которое Россия смотрелась для того, чтобы узнать, как же она выглядит. А выглядела она в нем, прямо скажем, неважно, несмотря на то, что говорила она к этому времени по-французски лучше, чем по-русски и весьма внимательно относилась ко всему, что казалось образования и манер. И тем не менее образ ее в европейском зеркале оставался весьма неприглядным. Россия оставалась абсолютной монархией без малейших признаков личных свобод для ее подданных, без представительный политических институтов, с отсталой сословной системой судопроизводства, где подавляющее большинство населения состояли в полу-рабской (крепостной) зависимости. Самое же ужасное и чудовищное для российской элиты состояло в том, что, смотрясь в европейское зеркало, она видела рядом с собой своего двойника, почти неотличимого по всем главнейшим признакам! Doppelgänger'a, так сказать. А всем хорошо известно, что увидеть двойника - это одна из самых дурных примет, какие только могут быть. Дурнее не бывает.
Кто был этим двойником? Ну разумеется, турки. Кто, как не Османская империя была практически во всем точной копией империи Российской на мировой политической арене XIX в. Посмотрим еще раз: обе империи были абсолютными монархиями без какого-либо представительного органа; обе имели широко развитый институт рабства (в случае России - в виде крепостного права, часто от рабства практически неотличимого); обе империи имели отсталые судебные и законодательные системы. Обе, наконец, проводили поверхностные реформы с целью усвоения европейской культуры и цивилизации, главным образом применяя эти знания для совершенствования своих вооруженных сил и достижения военного преимущества над всеми возможными противниками. С точки зрения европейцев русские отличались от турок разве что тем, что начали-таки носить европейские моды и были худо-бедно христианами, хотя и не вполне понятного толка.
Если кто-то думает, что российская интеллигенция не отдавала себе отчета в этом роковом сходстве, то он серьезно заблуждается. Для российской образованной элиты образ "турок" был постоянным напоминанием того, как узок зазор, отделяющий две империи. Как тонок слой европейского лоска, отличающий русского дворянина от какого-нибудь кадия в Стамбуле: не толще, чем сукно сюртука европейского покроя. Османская империя стала для русского интеллигента символом всего того, от чего необходимо избавиться для того, чтобы достичь, наконец, статуса полноправного членства в престижном клубе под названием "Европа". Многое сравнивалось: как сознательно, так и подсознательно. Прежде всего, конечно, рабство. Русские крестьяне - рабы, в Османской империи христиан тоже могут обращать в рабство. Позор России, что же мы - туркие какие, что люди у нас в рабстве находятся?!. Белинский сравнивал положение женщин в России с положением женщин в турецких гаремах - в том смысле, что только на словах в России женщина пользуется уважением, а на самом деле она полностью бесправна и даже и об образовании ее никто не заботится. Позор! Разве мы турки какие, что женщины у нас бесправны и беспомощны?!. Уже в начале века двадцатого турки нанесли коварный удар: взяли да и ввели в 1909 году парламентское конституционное правление. Позор! Даже турки уже... И так далее, и тому подобное.
Не удивительно, что в результате таких сложных эволюций с зеркалами и почти шизофренических упражнений по ассоциации себя с Европой и диссоциации себя от Османской империи, российская интеллигенция пришла к твердому убеждению, что любые действия, утверждающие превосходство России над "Востоком" вообще и Османской империей в частности являются достойными и необходимыми для утверждения России (и ее интеллигенции) в качестве полноправных членов европейского клуба. То, что в данном случае геополитические процессы и планы российского правительства совпадали с искренними устремлениями российской интеллигенции, конечно, не случайно. Цели у них была одни и те же: 1)уничтожение (по возможности) doppelgänger'a, от которого одно расстройство и сравнение с которым во всех смыслах унизительно и 2) занятие "подобающего", максимально выигрышного места в европейском раскладе сил и престижа. Разумеется, при таких приоритетах и Кавказская война, и завоевание Средней Азии воспринимались как абсолютно необходимые шаги в этом направлении. Никакие жертвы и никакие затраты не были напрасны на пути к равноправному членству в европейской цивилизации. Именно поэтому с точки зрения российской интеллигенции насилие по отношению к европейской нации (например, полякам) - незаконно и недопустимо, а по отношению к нациям азиатским (например, к туркменам или даже единоверным грузинам) - вполне нормально и приемлемо. Мы же вот восприняли светоч цивилизации от Европы? Мы несем его в темные уголки мира? Так в чем же дело? Какие могут быть возражения, особенно если на этом пути мы препятствуем Османской империи принести свой нечистый светоч в тот же уголок?
Тут, конечно, у российского правительства воззрения были другие. Для правящих элит что поляки, что туркмены были лишь геополитическим материалом, который надо было использовать наиболее выгодным образом. То, что Туркмения оказалась в конечном счете скорее обузой, чем приобретением, выяснилось не сразу. Даже Англия далеко не сразу поняла, что истерики по поводу русской угрозы Индии были весьма малообоснованы. Вообще, весь процесс "Большой Игры" девятнадцатого века было бы более точно назвать "Большим Недоразумением", поскольку ни одна из сторон тольком не представляла себе даже географии той местности, за которую они (теоретически) боролись, но это - отдельная интересная тема.
Кстати, об англичанах и русских на востоке. Есть замечательная история о том, как А.П.Ермолов повел себя на аудиенции у Шаха персидского, когда ему было поручено вести переговоры о заключении мира. Согласно придворному этикету все иностранные дипломаты должны были перед входом в зал аудиенции снимать обувь, а затем приближаться к шахскому трону на коленях. Особо необходимо отметить, что британские дипломаты, пользовавшиеся при шахском дворе значительным влиянием, следовали этим требованиям неукоснительно. Ермолов же, узнав о том, что ему предлагается сделать, устроил колоссальный скандал. Он наотрез отказался разуваться, и уж тем более отказался ползти к трону на коленях, заявив, по словам очевидца: "Пусть англичашки ползают". Далее, он пригрозил, что немедленно покинет двор Шаха и возобновит военные действия если ему не будет позволено войти в зал аудиенции в сапогах и обычным способом. Персы оказались загнаны в угол, поскольку война для них складывалась довольно-таки катастрофическим образом, и Шах согласился принять Ермолова на его условиях. Самое любопытное в этой истории то, что по ходу аудиенции Шах и Ермолов совершенно неожиданно прониклись друг к другу удивительной симпатией. Но так часто бывает: тираны-деспоты, родство душ... Дело не в этом. Дело в том, как по-разному воспринимали требования персидского двора английские дипломаты и Ермолов. Да, разумеется необходимо помнить и об особенностях характера персонажа: я совершенно не представляю себе ситуации, в которой Алексей Петрович согласился бы ползти куда-либо на коленях. Это так. И тем не менее. Представители британского правящего класса (а кто же еще был дипломатом в те времена?) смирялись с необходимостью проползти некоторое пространство на коленях "для пользы дела". Более того, наверняка они имели соответствующие инструкции из Лондона. Из чего ясно, что английское правительство не видело особого урона для чести своей страны в соблюдении норм придворного этикета, какими бы экзотическими и неудобоприемлемыми они ни были. Престиж Британской империи был настолько прочен, что не зависел от таких мелочей.
Для российского дипломата это - абстолютно невозможная ситуация. После Ермолова коллизия повторится с Грибоедовым, и снова русский дипломат настоит на своих условиях. От уверенности в силе своей позиции? Возможно. Но не только. Еще и по причине необходимости снова и снова подтверждать статус России как великой державы. Гораздо более великой, чем Персия. Возможно, потенциально даже более великой, чем Британия, чьи дипломаты соглашаются "ползать".
Именно в отношении к Востоку российская интеллигенция в полной мере проявляла причудливое сочетание мании величия с комплексом неполноценности. Ущербность по отношению к Европе требовала снова и снова самоутверждаться по отношению к "менее цивилизованным" народам. И уж конечно надо было решительно что-то делать с Османской империей. Не случайно в великой книге, цитируемой в эпиграфе к данному посту, глуповцы, встречая нового градоначальника, не смущаются тем, что он начинает свою деятельность с массовых порок потому что "надеются, что он во второй раз возьмет приступом крепость Хотин".