На берегу бесконечной реки-3
От «Маяка» никто такого не ожидал. Что-то интересненькое из греко-скифского наследия на этом дальнем раскопе, куда нас возят на машине, обнаруживали, разумеется, и раньше. Поселение на этом месте было в своё время хоть и не большое, но явно не бедное. Интересные находки здесь случались.
Но эта была просто-таки поразительной.
Говорят: «Красиво, как в кино». Но, оказывается, бывает и так - как в кино. Красиво.
В последние дни работы, когда руководитель здешних раскопок Андрей должен был уезжать, и всё сворачивалось, некий новый, только что приехавший и впервые вышедший на работу первокурсник вдруг совершенно нечаянно натыкается на уникальную для северо-западного Крыма находку!
На целый клад монет херсонесской чеканки.
Монеты были позеленевшие, сильно изъеденные временем. Рисунок на них - или как там это называется у профессиональных археологов - разобрать было почти невозможно. На непросвещённый взгляд они были просто бугристыми кусочками шлака, не имеющими никакой ценности. Казалось огромной удачей, что их вообще смогли отличить от глины.
Собственно, это было удачей во всех смыслах. Монеты - большая редкость в степном Крыму, вдали от Херсонеса. Главные наши находки здесь - в основном черепки глиняной посуды, косточки, другая мелочь, при виде которой не загораются глаза даже у историков-профессионалов. В те времена здесь было опасно. Нашествия и войны прокатывались по степям с регулярностью прибоя, а постепенно слабеющий Херсонес часто не мог дать защиту и помощь своим дальним поселениям. И народ здесь жил всё больше небогатый, трудовой. Растил хлеб, давил вино, воевал. Погибал под скифскими мечами.
И вдруг здесь, в небольшом сельскохозяйственном поселении, у основания обгорелой галечной кладки, целых пять монет, рядышком! А потом еще четырнадцать!
И сразу потеряло значение все остальное.
Наши закадычные приятели Лёша и Саша осторожно выкладывали на бровку лопату земли, боясь пропустить ещё какую-нибудь случайную монетку.
Счастливый Андрей сидел рядом на корточках, жадно пробегая глазами «породу». Теперь он отвечал за дальнейшее, находка была, собственно, его - профессионального археолога, руководящего здесь своими рабочими как своими пальцами. Иногда он отходил к другим раскопам - там ведь работу никто не останавливал, но его вновь и вновь, как богача к сундуку, тянуло к столь счастливо обнаруженному сокровищу.
А мы... Равнодушно смотрели на обесценившиеся черепки в наших лотках. И с надеждой - на Андрея: нет ли там ещё чего?
И грыз маленький червячок ревности: мы работали на соседнем квадрате…
* * *
Мы с Андреем остаемся на «Маяке». На всякий случай: слухи здесь ширятся быстро, народу вокруг нас толкалось нынче много - рядом кемпинг. Информационный голод гонит его разморенных обитателей к нам: жариться на солнце не скучно недельку, но потом это становится несколько однообразно. Потные же и веселые археологи, купающиеся вместо моря в пыли раскопов, составляют притягательный контраст будням южного отдыха. Андрей не раз уже проводил настоящие лекции-экскурсии для отдыхающих, да и мы, бывает, удовлетворяем в меру нашей подготовки нетленный интерес мальчишек к тому, сколько «шкилетов выкопыли».
Но не у всех интерес бескорыстный. Не раз уже заставали курортников, азартно орудующих в раскопе. Вопрос, много ли у нас тут золота, стал ежедневным кошмаром: едва ли не девять из десяти интересующихся почему-то свято убеждены, что мы каждый день выворачиваем из этого липучего глинозёма килограммы золота. В лагере очередной дежурный должен среди прочего выгонять из раскопа посторонних. Борьба принимает подчас ожесточённые формы: не соблюдающие элементарной культуры люди проявляют чрезвычайную щепетильность, когда их просят покинуть пределы охраняемого государством памятника. В молодецких поединках родилась даже фраза:
«Товарищи, выйдите из третьего века».
А «Маяк» даже по сравнению с этим - беззащитен. У него нет дежурного. Когда мы уезжаем, он остаётся лежать за машиной, словно одинокий покинутый пёс.
Так что мы с Андреем остаёмся. Мало ли что, пусть лучше стемнеет. Монеты, правда, выкопаны, рассмотрены, упакованы. Наши уехали на ужин. Мы одни. Вокруг только камни, древние белые камни в неправильных кладках, отвалы сырой земли. Да сухая трава по кромке раскопа. Но... вдруг тут еще что-то есть?
Ужинаем печеньем и вином - по поводу сегодняшнего праздника.
День затухает. Всё вокруг мягко синеет, словно отдаляется. Море лениво ползает у берега. От него доносятся запах йода и возгласы.
Кемпинг гремит кастрюлями перед ужином. До нас звуки и запахи доходят глухо и как-то понарошку.
На краю раскопа останавливается девушка. Ей интересно, что такое мы тут ищем. Девушка симпатичная, маленькая, похожа на ребёнка с большими наивными глазами,
Андрюшка осторожен, он ничего не говорит о сегодняшних монетах, но очень подробно отвечает на вопросы. Сидя в траве, он увлеченно и немного смущаясь рассказывает о Херсонесе и херсонеситах, которые организовали здесь свое поселение. О скифах, которые пришли сюда через несколько веков. Об их предшественниках, древнейших жителях Крыма таврах и киммерийцах, которые прошли по дорогам истории, почти не оставив следов, и про которых мы практически ничего не знаем.
Андрюшка увлекается. Его руки обрисовывают контур древнегреческой амфоры на фоне вечернего неба. У слепленной из неба амфоры густой сиреневый лучистый цвет. Девушка слушает, чуть приоткрыв рот. На глаза ей падает чёлка.
Века, люди, события проходят перед нами как призраки. Их можно рассмотреть, но нельзя ухватить. История представляется в этот засыпающий вечер рекой, вытекающей из темноты и уходящей в темноту, и мы сидим на берегу её. И за изгибами течения видим бесчисленные костры. Тех, кто так же, как и мы, только давным-давно, провожал уходящий день. И тех, кто будет ещё провожать.
Река течёт молча.
Тени заселяют её берега. Но, заглянув в глубину, мы увидим отражения бесчисленных эпох и поколений, увидим вдруг, что и наши лица - лишь часть из великого множества, из миллионов и миллиардов лиц тех, кто так же любил, ненавидел, смеялся и плакал… Кто жил…
И кому весь мир казался только его миром…
Но от кого остались только кости, обломки посуды да сухая трава на месте жилищ...
Кажется, что ещё можно почувствовать тепло их рук на этих камнях, что были стенами их домов. И холод их страха, когда эти дома горели, а по селению носились с улюлюкающим визгом кочевники, и надо было прятать, зарывать в землю свои деньги - с надеждой выжить и вернуться за ними.
Но, видно, им не удалось вернуться, бывшим обитателям усадьбы. Еще до нас на «Маяке» нашли обгорелые кости женского скелета под обвалившейся стеной. Не она ли, эта женщина, прятала монеты? Теперь уже не узнаешь... Их мир ушёл, ушли их войны и их страсти, растворились в реке времени, куда заглядываем теперь мы... перед тем, как так же уйти…
Слабеющее солнце ещё цепляется за край облака на горизонте. Последние лучи его золотят мягкие волосы нашего лектора.
Андрюшку недаром прозвали Кузнечиком: он подвижен, прыгуч, как-то по-детски угловат, мягок и безобиден. Ему едва исполнилось двадцать, а он уже заканчивает университет и через год станет самостоятельным исследователем. И притом талантливым, как можно заключить из отзыва о нём его научного руководителя и начальника нашей экспедиции Ирины Яценко. Сегодняшняя находка лишь подтвердила этот отзыв.
Она была в какой-то мере даже законной, предопределённой, Андрюшка работал на открытие, он был настроен на него, готовился к нему. Он основательно организовал раскопки прилежно и целеустремленно их вёл, он буквально жил ими, - и что-то должно было быть обнаружено. История любит одержимых.
Как, наверное, и люди. Андрей на второй день уже стал любимцем экспедиции. Но не потому, что умел быть центром компании. Он им не был. Но люди шли к нему по отдельности.
Кажется, Кузнечик заблестит сейчас в сумерках от радости, как светлячок. Он снова и снова возвращается к событиям дня, опять переживает момент находки, вспоминает, как сначала даже, было, не поверил в такую немыслимую удачу. В который раз он объясняет мне значение сегодняшнего открытия для археологии. И место его в науке, в истории. Пытается мысленно воссоздать те события, в результате которых монеты оказались среди опалённых огнём камней...
Я завидую Андрею. По-доброму. Как завидуют победе друга. Жаль, что я не историк и не могу, несмотря на разъяснения, оценить всю научную важность сегодняшней нашей находки. Я остаюсь немного более хладнокровным. Мне важнее другое. Мне важно само чувство победы. И ещё - радость Андрюшки. С которым мы, кажется, провели полжизни за этот победный день.
Мы сидим с ним плечом к плечу. Как два бойца после удачного боя. Мы смеёмся, ломаем пополам последний кусок печенья, мы обнимаем друг друга. Мы, кажется, счастливы...
И дело даже не в монетах. Что в них? Они - всего лишь причина. Инструмент, который судьба выбрала для того, чтобы мы сделали открытие. Но не то открытие, что дала нам земля. Другое.
Открытие нашей общности. Нашей близости. Нашего братства. Только не надо забывать, что это братство существует всегда.
Просто в мгновения Победы мы перестаем его стесняться...
Но эта была просто-таки поразительной.
Говорят: «Красиво, как в кино». Но, оказывается, бывает и так - как в кино. Красиво.
В последние дни работы, когда руководитель здешних раскопок Андрей должен был уезжать, и всё сворачивалось, некий новый, только что приехавший и впервые вышедший на работу первокурсник вдруг совершенно нечаянно натыкается на уникальную для северо-западного Крыма находку!
На целый клад монет херсонесской чеканки.
Монеты были позеленевшие, сильно изъеденные временем. Рисунок на них - или как там это называется у профессиональных археологов - разобрать было почти невозможно. На непросвещённый взгляд они были просто бугристыми кусочками шлака, не имеющими никакой ценности. Казалось огромной удачей, что их вообще смогли отличить от глины.
Собственно, это было удачей во всех смыслах. Монеты - большая редкость в степном Крыму, вдали от Херсонеса. Главные наши находки здесь - в основном черепки глиняной посуды, косточки, другая мелочь, при виде которой не загораются глаза даже у историков-профессионалов. В те времена здесь было опасно. Нашествия и войны прокатывались по степям с регулярностью прибоя, а постепенно слабеющий Херсонес часто не мог дать защиту и помощь своим дальним поселениям. И народ здесь жил всё больше небогатый, трудовой. Растил хлеб, давил вино, воевал. Погибал под скифскими мечами.
И вдруг здесь, в небольшом сельскохозяйственном поселении, у основания обгорелой галечной кладки, целых пять монет, рядышком! А потом еще четырнадцать!
И сразу потеряло значение все остальное.
Наши закадычные приятели Лёша и Саша осторожно выкладывали на бровку лопату земли, боясь пропустить ещё какую-нибудь случайную монетку.
Счастливый Андрей сидел рядом на корточках, жадно пробегая глазами «породу». Теперь он отвечал за дальнейшее, находка была, собственно, его - профессионального археолога, руководящего здесь своими рабочими как своими пальцами. Иногда он отходил к другим раскопам - там ведь работу никто не останавливал, но его вновь и вновь, как богача к сундуку, тянуло к столь счастливо обнаруженному сокровищу.
А мы... Равнодушно смотрели на обесценившиеся черепки в наших лотках. И с надеждой - на Андрея: нет ли там ещё чего?
И грыз маленький червячок ревности: мы работали на соседнем квадрате…
* * *
Мы с Андреем остаемся на «Маяке». На всякий случай: слухи здесь ширятся быстро, народу вокруг нас толкалось нынче много - рядом кемпинг. Информационный голод гонит его разморенных обитателей к нам: жариться на солнце не скучно недельку, но потом это становится несколько однообразно. Потные же и веселые археологи, купающиеся вместо моря в пыли раскопов, составляют притягательный контраст будням южного отдыха. Андрей не раз уже проводил настоящие лекции-экскурсии для отдыхающих, да и мы, бывает, удовлетворяем в меру нашей подготовки нетленный интерес мальчишек к тому, сколько «шкилетов выкопыли».
Но не у всех интерес бескорыстный. Не раз уже заставали курортников, азартно орудующих в раскопе. Вопрос, много ли у нас тут золота, стал ежедневным кошмаром: едва ли не девять из десяти интересующихся почему-то свято убеждены, что мы каждый день выворачиваем из этого липучего глинозёма килограммы золота. В лагере очередной дежурный должен среди прочего выгонять из раскопа посторонних. Борьба принимает подчас ожесточённые формы: не соблюдающие элементарной культуры люди проявляют чрезвычайную щепетильность, когда их просят покинуть пределы охраняемого государством памятника. В молодецких поединках родилась даже фраза:
«Товарищи, выйдите из третьего века».
А «Маяк» даже по сравнению с этим - беззащитен. У него нет дежурного. Когда мы уезжаем, он остаётся лежать за машиной, словно одинокий покинутый пёс.
Так что мы с Андреем остаёмся. Мало ли что, пусть лучше стемнеет. Монеты, правда, выкопаны, рассмотрены, упакованы. Наши уехали на ужин. Мы одни. Вокруг только камни, древние белые камни в неправильных кладках, отвалы сырой земли. Да сухая трава по кромке раскопа. Но... вдруг тут еще что-то есть?
Ужинаем печеньем и вином - по поводу сегодняшнего праздника.
День затухает. Всё вокруг мягко синеет, словно отдаляется. Море лениво ползает у берега. От него доносятся запах йода и возгласы.
Кемпинг гремит кастрюлями перед ужином. До нас звуки и запахи доходят глухо и как-то понарошку.
На краю раскопа останавливается девушка. Ей интересно, что такое мы тут ищем. Девушка симпатичная, маленькая, похожа на ребёнка с большими наивными глазами,
Андрюшка осторожен, он ничего не говорит о сегодняшних монетах, но очень подробно отвечает на вопросы. Сидя в траве, он увлеченно и немного смущаясь рассказывает о Херсонесе и херсонеситах, которые организовали здесь свое поселение. О скифах, которые пришли сюда через несколько веков. Об их предшественниках, древнейших жителях Крыма таврах и киммерийцах, которые прошли по дорогам истории, почти не оставив следов, и про которых мы практически ничего не знаем.
Андрюшка увлекается. Его руки обрисовывают контур древнегреческой амфоры на фоне вечернего неба. У слепленной из неба амфоры густой сиреневый лучистый цвет. Девушка слушает, чуть приоткрыв рот. На глаза ей падает чёлка.
Века, люди, события проходят перед нами как призраки. Их можно рассмотреть, но нельзя ухватить. История представляется в этот засыпающий вечер рекой, вытекающей из темноты и уходящей в темноту, и мы сидим на берегу её. И за изгибами течения видим бесчисленные костры. Тех, кто так же, как и мы, только давным-давно, провожал уходящий день. И тех, кто будет ещё провожать.
Река течёт молча.
Тени заселяют её берега. Но, заглянув в глубину, мы увидим отражения бесчисленных эпох и поколений, увидим вдруг, что и наши лица - лишь часть из великого множества, из миллионов и миллиардов лиц тех, кто так же любил, ненавидел, смеялся и плакал… Кто жил…
И кому весь мир казался только его миром…
Но от кого остались только кости, обломки посуды да сухая трава на месте жилищ...
Кажется, что ещё можно почувствовать тепло их рук на этих камнях, что были стенами их домов. И холод их страха, когда эти дома горели, а по селению носились с улюлюкающим визгом кочевники, и надо было прятать, зарывать в землю свои деньги - с надеждой выжить и вернуться за ними.
Но, видно, им не удалось вернуться, бывшим обитателям усадьбы. Еще до нас на «Маяке» нашли обгорелые кости женского скелета под обвалившейся стеной. Не она ли, эта женщина, прятала монеты? Теперь уже не узнаешь... Их мир ушёл, ушли их войны и их страсти, растворились в реке времени, куда заглядываем теперь мы... перед тем, как так же уйти…
Слабеющее солнце ещё цепляется за край облака на горизонте. Последние лучи его золотят мягкие волосы нашего лектора.
Андрюшку недаром прозвали Кузнечиком: он подвижен, прыгуч, как-то по-детски угловат, мягок и безобиден. Ему едва исполнилось двадцать, а он уже заканчивает университет и через год станет самостоятельным исследователем. И притом талантливым, как можно заключить из отзыва о нём его научного руководителя и начальника нашей экспедиции Ирины Яценко. Сегодняшняя находка лишь подтвердила этот отзыв.
Она была в какой-то мере даже законной, предопределённой, Андрюшка работал на открытие, он был настроен на него, готовился к нему. Он основательно организовал раскопки прилежно и целеустремленно их вёл, он буквально жил ими, - и что-то должно было быть обнаружено. История любит одержимых.
Как, наверное, и люди. Андрей на второй день уже стал любимцем экспедиции. Но не потому, что умел быть центром компании. Он им не был. Но люди шли к нему по отдельности.
Кажется, Кузнечик заблестит сейчас в сумерках от радости, как светлячок. Он снова и снова возвращается к событиям дня, опять переживает момент находки, вспоминает, как сначала даже, было, не поверил в такую немыслимую удачу. В который раз он объясняет мне значение сегодняшнего открытия для археологии. И место его в науке, в истории. Пытается мысленно воссоздать те события, в результате которых монеты оказались среди опалённых огнём камней...
Я завидую Андрею. По-доброму. Как завидуют победе друга. Жаль, что я не историк и не могу, несмотря на разъяснения, оценить всю научную важность сегодняшней нашей находки. Я остаюсь немного более хладнокровным. Мне важнее другое. Мне важно само чувство победы. И ещё - радость Андрюшки. С которым мы, кажется, провели полжизни за этот победный день.
Мы сидим с ним плечом к плечу. Как два бойца после удачного боя. Мы смеёмся, ломаем пополам последний кусок печенья, мы обнимаем друг друга. Мы, кажется, счастливы...
И дело даже не в монетах. Что в них? Они - всего лишь причина. Инструмент, который судьба выбрала для того, чтобы мы сделали открытие. Но не то открытие, что дала нам земля. Другое.
Открытие нашей общности. Нашей близости. Нашего братства. Только не надо забывать, что это братство существует всегда.
Просто в мгновения Победы мы перестаем его стесняться...