ДВЕ МОДЕЛИ ПОЗНАНИЯ
Сегодня хотелось бы поделиться некоторыми мыслями русского философа, культуролога и публициста Григория Соломоновича Померанца, который ранее был в немилости у советского режима, но работы которого, опубликованные Самиздатом, оказали серьезное влияние на либеральную интеллигенцию. Ниже приводится сокращенный вариант его статьи «Две модели познания» из книги Григорий Померанц. Выход из транса. М.: Юрист, 1995. - 575 с. - (Лики культуры) (с.41-53).
Есть две модели познания. Дети называют их «как будто» («понарошку») и «в самом деле» («взаправду»). Слова «как будто» - уступка взрослым. «Как будто» - для ребенка не менее истинное, чем «в самом деле». В мире «как будто», играя, он входит в ритм жизни и становится маленьким чудотворцем: превращает палку - в лошадку, щепку - в Летучего Голландца. В этом мире он всеведущ и всеблаг… Модель «в самом деле» играет в жизни ребенка скорее служебную, вспомогательную роль: она дает знание, как в самом деле доехать до зоопарка (а не только сыграть в зверей); но желание попасть в зоопарк возникло в мире «как будто».
Каждое открытие в мире предметов, в мире, который «в самом деле», становится для ребенка новым материалом для игры. Нет еще рассудочного деления на субъект и объект, оторванные друг от друга и безразличные друг к другу. Ребенок стихийно чувствует, что все в мире имеет отношение к его собственной сущности. И у него не возникает роковой вопрос ленивых и нелюбопытных взрослых - зачем мне это знать?
Иногда ребенок путается. Например, четырехлетний мальчик мечтательно сказал в середине зимы: «А на даче теперь лето!» В таких случаях взрослые поправляют его. Если они это делают грубо и неумело и если ребенок недостаточно решительно и ловко защищает свое царство, рушится волшебный мир «как будто» и вырастает очень скучный, несчастный человек. Ему точно известно, как доехать до Киева, но совершенно неясно, зачем ехать. Он потерял умение желать (разве только есть, пить и одеваться). Остается делать то, что люди делают…
Первую модель можно назвать дневной (или солнечной), а вторую - ночной (или лунной). Ночью небо сливается с морем и стеной подходит к берегу, и вся эта звездная стена плещется у ног. Днем хорошо виден каждый камешек, но за подробностями, за деталями, за деревьями исчезает лес. День - ювелир, чеканщик деталей, ночь - художник, пишущий крупными мазками. Я не думаю, что живописец хуже ювелира видит действительность, какая она есть. Два виденья, дневное и ночное, дополняют друг друга, оба они истинны…
Первая модель создается из слов или знаков, каждый из которых вызывает бесконечный поток ассоциаций; это слова-образы, тропы (метафоры). Вторая модель конструируется из однозначных слов, из знаков строго определенного смысла. Это слова-термины…
Должно быть ясно понято, что обе модели мышления упрощают действительность. Образно-ассоциативное мышление отражает мир в одном аспекте, атомарно-логическое - в другом. Мир не создан художником; но он не создан и механиком-конструктором. В механически рассудочной картине действительности, развитой естествознанием, воображение древнего поэта устранено, но его заменило схематическое воображение
геометра или механика. Это не было безусловным завоеванием. Как бы ни совершенствовалась механика (релятивистская и квантовая), она остается чем-то безгранично более бедным, схематичным, чем движение реальности. Это не очень мешает
при познании неживой природы, потому что индивидуальные особенности ритма атомов и электронов нам довольно безразличны; для практического контроля достаточно схематических представлений, удобных при математических расчетах. Но механическая концепция действительности обрушивается на нас всей своей тяжестью, как только мы пытаемся с ее помощью познать живое, познать самих себя…
Все реальное, естественное нестандартно. Нет двух одинаковых берез, одинаковых листьев березы. Сходство более или менее определено программой, но только более или менее. Механическая необходимость атомарных связей затопляется бытием целого, и в осуществление законов механики вкрадывается «волшебная ошибка» - свобода.
Выражение «волшебная ошибка» принадлежит художнику Серову. Работая над портретом, он сперва механически срисовывал оригинал, а потом стирал сделанное (иногда вполне удовлетворяющее заказчика!) и рисовал заново - уже с «волшебной ошибкой». Эта «ошибка», этот сдвиг атомарных фактов и атомарных отношений помогали ему выявить в них и за ними дыхание целого, ритм бытия, присутствие бесконечного. В результате возникало что-то более истинное, чем фотография.
Я позволю себе воспользоваться метафорой Серова и сказать, что закон «волшебных ошибок» - это самый глубокий закон бытия. Ритм действительности (как и ритм в искусстве) основан на повторении подобного, а не одинакового. Волны моря, листья березы и строки хорошей поэмы бесконечно варьируют свою программу. Поэтому они никогда не надоедают. Во вселенной, по-видимому, существуют две уравновешивающие друг друга тенденции: к однообразию, энтропии, - и к возрастающему многообразию, к качественной бесконечности. Вторая тенденция отчетливо выступает в живом и еще отчетливее - в музыкальном…
Подчиняясь механическому такту (конвейера или газетной статьи), человек чувствует себя угнетенным и порабощенным. Подхваченный живым ритмом, человек чувствует себя свободным. Я думаю, что чувства не обманывают его.
В той мере, в которой человек сливается с целым, становится его воплощением, узлом его бытия, - он свободен; ибо не остается ничего вне его, что могло бы его определить, ограничить.
В той мере, в которой человек обособляется от целого вселенной, становится замкнутым в себе атомом, он подчиняется закону, управляющему движением атомов: «угол падения равен углу отражения» (О.Мандельштам). Свобода для него - иллюзия, клок сена перед ослом. Чем больше он обособляется от других в поисках независимости, тем больше он теряет внутреннюю полноту жизни, и существование его становится зависимым от мельчайших булавочных уколов впечатлений. В конце концов он погружается в полную пустоту, и вечность (формальная свобода) мерещится ему как маленькая комната вроде деревенской бани с пауками в углу…
Язык терминов останавливается на пороге сферы ценностей, не в силах проникнуть в нее, овладеть ею. Особенность ценностей как раз в том, что они не являются атомарными фактами, что их можно понять только как переливающиеся друг в друга аспекты единой сферы, «центр которой всюду, а периферия нигде» (Николай Кузанский). Атомарную модель мира можно сравнить с машиной, состоящей из отдельных частей, каждую из которых можно вытаскивать поодиночке, чистить и смазывать. А модель сферы ценностей - с живым организмом, члены которого нельзя разъять, не превратив целого в труп. Так же неотделимы друг от друга истина, добро, красота, любовь, свобода. Уничтожьте переливы между ними - и вы уничтожите их самих. Все как будто останется на месте, но исчезнет живое целое, исчезнут суть и смысл, стягивание аспектов в замкнутые фигуры образует вокруг них пустоту, и в этой пустоте все в конце концов тонет. Слово в этой пустоте мечется, как демокритовский атом, подчиняясь логическим законам инерции, сталкиваясь с другими словами только для того, чтобы тут же отскочить от них, и весь этот хаос неудержимо логически движется к совершенному распаду, к утрате всяких связей, всякого общего смысла, к смешению языков, к абсурду.
В живом языке хороший стилист, пользуясь синонимами и омонимами, избегает механического повторения одних и тех же слов и конструкций, варьирует логические схемы и передает, таким образом, нечто более важное, чем непосредственно заданный смысл фразы, - ритм целого. В результате он может высказать и высказывает нечто большее, чем предполагал, нечто неожиданное для самого себя, нечто настолько богатое смыслом, что несколько поколений находят в нем все новые и новые оттенки. «Перо гения умнее его самого». Это относится не только к гению, но и ко всякому живому уму…
Фраза хорошего стилиста - как бы живая ветвь, набухающая множеством новых побегов. Иногда они оказываются важнее первоначально намеченной конструкции и переживают ее, как молодые побеги, выросшие вокруг старого пня. Напротив, фраза строго терминологического языка - это ствол, очищенный от веток и листьев, бревно, палка. Она несет то, что ей положено, - и ничего больше. Когда она сгнивает - остается только труха.
Подведем черту. Есть две модели познания мира - переливчатая и атомарная, поэтическая и научная. Обе модели имеют свои особенности, свои преимущества и недостатки, свои «условности», искажения «объективной реальности». Чтобы не быть обманутым этими условностями, надо ясно отдать себе в них отчет. Надо понять, что все высказанное ограничено формой высказывания (т.е. моделью А, или моделью Б, или каким-либо сочетанием, которое никогда не может быть вполне совершенным). То, что поэзия - не совсем правда, это все понимают. Надо, однако, понять, что точность точных наук тоже искажает действительность (разлагая ее на атомы и пустоту), тоже основана на условном форсировании одного аспекта взамен всех остальных. Строго говоря, совершенная мудрость может быть выражена только молчанием; об этом хорошо сказал Джордано Бруно: «Бога можно почтить только молчанием». Аналогичную формулу дал недавно Витгенштейн: «О чем нельзя сказать ясно, надо молчать».
Однако человеческий разум вполне способен различать то, что высказано, ясно разбираться в особенностях обеих моделей и пытаться более или менее удачно сочетать их (а не путать, стихийно перескакивая от одной к другой). К этому человечество сейчас подходит, пробиваясь через мифологию и магию, догматику и метафизику, философию здравого смысла и философию абсурда…