ГЕРАСИМ, или о ВЕРЕ и СУЕВЕРИИ

[a_lex_7]

Прочитал в журнале «Вера и жизнь» (2007. - №6) воспоминания русского писателя Викентия Вересаева. Ну что сказать?

Господи, помоги нам не быть в твоих глазах подобными этому Герасиму. Помоги не превращать свою духовную жизнь в набор привычных манипуляций, имитирующих церковность, набожность, но ничего не дающих сердцу и уму.

Впрочем, судите сами…

Однажды зимою мама собрала в деревенскую залу работниц, кухарку, Герасима и поручила им чистить мак. Они чистили, а мама читала им Евангелие, а потом напоила  чаем. Бабы очень интересовались, расспраши­вали маму; Герасим все время молчал, а наутро сказал бабам:

- Кабы барыня нам всегда по побасенке читала да чаем поила, я бы каждый день готов мак чистить.

- Что ты, дурак, какие побасенки? Это Евангелие, святая книга!

- Ну что ж, ну, святая! А все побасенки: помер человек, уже вонять начал, - вдруг стал живой и пошел! Ин-те-рес-но!


Раз мы ездили с Герасимом обкашивать межи на корм коровам. Не помню, почему зашла речь о при­частии. Я его спросил, причащался ли он когда-нибудь.

- А что такое «причащался»?

- Ну, исповедоваться, причащаться... Бывал же ты в церкви?

- Да, раз меня мамка водила. Далеко у нас церковь от деревни нашей, четыре  версты.

- Ну что ж, давали тебе что-нибудь проглотить?

- Проглотить? Нет, ничего не давали глотать.

- Что же ты там делал?

- Что делал? Молился.

- О чем молился?

- Как о чем? Стоял, крестился, вот этак кланялся.

Герасим начал быстро кивать головой, встряхивая волосами, и кланяться.

- Чего же ты у Бога просил?

- Просил? - он недоверчиво улыбнулся. - Что у Него просить-то? Нешто Он услышит? Он далеко, на небе.

- Вовсе нет. Бог везде - и на небе, и на земле, и здесь вот, около нас.

- Что дурака-то валяешь? Где Он тут? Отчего Его не видать?

Меня все это поразило, потому что из всех работ­ников Герасим выделялся своим благочестием: всегда ел без шапки, крестился перед едой, даже когда предстояло съесть пару огурцов. Утром встают работники, даже лба не перекрестят. А Герасим стоит около садовой ограды, лицом к восходящему солнцу, и долго молится: широко перекрестится, поклонится низко и, встряхнув волосами, выпрямится. И опять, и опять кланяется. Я  спросил:

- О чем же ты утром молишься - вот когда у ограды стоишь?

- Стоишь да стоишь. Крестишься, кланяешься, а сам думаешь: хорошо теперь барам - спят себе. А ты вставай на работу.

- Зачем же ты тогда молишься?

- Как же не молиться! Грех.

Меня заинтересовало, знает ли что Герасим о загробной жизни. Я спросил:

- Ну, а что с тобой будет, когда ты умрешь?

- Не знаешь, что ли? Закопают в землю, земля в рот напихается. Нехорошо будет.

- А душа твоя куда денется?

- Какая душа?

- Ну, твоя душа?

- Да что это - душа?

- Ну, тело твое в землю закопают, ну, а то, чем ты чувствуешь, думаешь, - это душа. Она на небо полетит.

- Что ж она с воробья будет, али с ласточку? Видал ты ее когда?

- Да нет же, ее нельзя видеть, она такая... неви­димая...

- Не видал, значит? А почем знаешь, что есть?

Я растерялся и не знал, что сказать, а Герасим допрашивал:

- С перьями она, аль так, голенькая?

- Да нет... Вот, чем ты думаешь, чувствуешь, говоришь...

- А ты вот еще по-немецки и по-французски говоришь. Значит, у тебя три души?

- Да нет, все одна же.

Не мог я к нему по­дойти, не мог заговорить таким языком, чтобы он хотя бы понял, о чем я говорю.