(no subject)
Для тех моих единоверцев, кто радуется "твердой руке" (приветствует подписание "пакета Яровой" и т.п.). Немного напомнить, каково это - государственное регулирование в религиозной сфере.
Ниже - спойлеры из готовящейся к изданию книги по истории Движения сознания Кришны в России.
На фото - европейская пресс-конференция, посвященная карательной психиатрии в СССР. На изображении посередине - Парджанья-Махараджа дас, преданный из Сухуми "приговоренный" к лечению в психушке. Выступает Ведавьяса дас.
1. Эпизод первый. Ананта-Шанти
Тяжко приходилось Ананта-Шанти, который осенью 1986 года был переведен из Смоленской больницы специального типа в Орел. В мае 1987 года, на свой день рождения, вайшнав получил много писем и поздравительных открыток со словами поддержки, которые слали ему друзья со всего света, в том числе правозащитники из «Международной амнистии» и преданные из «Комитета по освобождению советских кришнаитов». Преданные из Швеции и США прислали посылки с продуктами, теплой одеждой и т.п.
Неожиданное внимание, в центре которого оказалась Орловская психиатрическая лечебница, действовало местному начальству на нервы. Желая продемонстрировать свое безразличие к мнению мировой общественности, заведующий отделением велел назначить «больному Пиняеву» двухмесячный курс инсулиновых шоков. Ананта-Шанти привязали к больничной койке и для начала несколько дней кололи нейролептиками в огромных дозах.
Ананта-Шанти: Они давали мне лекарства трижды в день. После этого мне было настолько плохо, что я мог только лежать на постели. То были особые лекарства - они не давали сосредоточиться. Если я пытался повторять маха-мантру вслух, они давали мне такие дозы, что я мог попросту умереть. Лежа на койке, я испытывал огромное физическое неудобство, поскольку под влиянием этих лекарств приходилось постоянно менять положение тела. Я сильно ослабел, и мне было так неудобно, так трудно, что это скорее походило на пытку. Единственной передышкой было ночное время, когда я спал.
Потом были два месяца инсулиновой пытки. В результате у преданного появились сильнейшие боли в печени и почти отказал желудок. Временами приступы боли были настолько сильными, что Ананта-Шанти подолгу не мог принимать пищу, и в результате сильно ослабел. Однако слабость больного не казалась медперсоналу достаточным поводом для его освобождения от работ по отделению, и преданному приходилось, превозмогая себя, трудиться на строительстве - много ходить и таскать тяжести. В начале сентября инсулиновую терапию заменили таблетками. Врачи особо не скрывали, что за «лечением» Ананта-Шанти пристально следит КГБ, деятельно принимая участие в назначении терапии.
2. Эпизод второй. Дети в Курджиново
Детей тоже допрашивали. Восьмилетнего сына Паурнамаси Сергея забрали в прокуратуру прямо из школы (в сопровождении учителя). Вернулся он к вечеру и рассказал, что учителя прокурор Куджев отпустил, а ему дал какой-то листок и велел написать на нем свою фамилию.
Возмущенная явным нарушением уголовно-процессуального кодекса (да и просто бесчестным поступком), женщина написала жалобу в прокуратуру. Через несколько дней сына снова забрали.
«В этот раз, - вспоминает Паурнамаси, - ребенок был в страшном состоянии. Он весь дрожал и громко плакал, рыдал. Он сказал:
- Мама, я про папу и тебя ничего им не сказал.
- А что было?
- Дядя сказал мне, чтобы я сел за стол и поставил передо мной микрофон. Он сказал, что будет читать, а я буду за ним повторять. И он начал читать про тебя и папу неправду. А я сказал, что про тебя и папу говорить им неправду не буду. И тогда он меня ударил по лицу. Он сказал: „Говори!“ - а я сказал: „Не буду!“ И он меня все время бил, сталкивал со стула, пытался заставить говорить. Но я, мама, про тебя и папу все равно ничего ему не сказал».
Одиннадцатилетнюю дочь Лила-Аватары даси Наташу на допросе довели до сердечного приступа. Следователь Ташуев допрашивал ее без свидетелей, кричал на нее и угрожал отобрать у матери.
3. Эпизод третий. Допрос
Преданных отвезли в Мясникянское отделение милиции. Начался допрос. Сотрудников правоохранительных органов интересовало прежде всего, где печатаются книги. На прямые вопросы преданные отвечать отказались (хотя бы потому, что сами не знали - все вопросы с печатью ко времени их задержания решал Харидас Тхакур Дас), и тогда те перешли к более решительным действиям. «Они пытались что-то из меня вытянуть и не смогли, - вспоминает Сарвабхавана . - Не смогли, даже тогда, когда с меня сняли брюки и сказали, что сейчас посадят на бутылку. Бутылка попалась красная, и они сказали, что выбрали такую не зря, чтобы не видно было крови… Один из самых старых милиционеров, лет, наверное, под 50…, был самым активным из них и топтал каблуками мне пальцы ног… Они били меня по очереди - кто-то шел подкрепиться, пообедать, кто-то оставался… [Били] с утра до вечера. Но в первый день мне ничего не сделали. Закрыли в “аквариум”. Вечером уже было некогда. Но на следующий день они пришли и начали со свежими силами с самого утра».
На второй день при «допросе» присутствовал некто «Эдик» - сотрудник КГБ. Он просто наблюдал за экзекуцией, не говоря ни слова.
Сарвабхавана Дас: Я обратился к одному из них… Вы же, говорю, из Комитета, я вижу. Сидите и не вмешиваетесь. Они ведь могут убить меня. Что вы смотрите, что вы себе думаете? А он сидит и молча улыбается. А потом: “Не убьют, не убьют… это не первый раз. Ты что, не знаком с советской милицией?”... Потом пришли еще двое с галстуками. Сели и молча наблюдали. Один из них был уже знаком мне. Мы однажды убежали от него. Теперь он сказал: “Я же говорил, что мы еще встретимся”. Я говорю - вот и встретились. Он взглядом показал - “теперь держись”.
У них под ногами как раз лежала плита - длинная такая. Но когда они сказали… я подумал: “Ну, наверное, они этого не сделают”. А когда они все-таки подняли плитку, я прижался к стенке. Двое держали меня за руки и прижимали к стене мои колени, чтобы я не мог сесть. Если подамся головой вперед, то коснусь плиты, а назад некуда… Я просто вертел ею вправо-влево… И так они держали, пока я не закричал “Харибол!” Они почувствовали, что я действительно уже не могу терпеть, и убрали плитку. Лицо у меня горело, и я почти ничего не видел… Не знаю, от этой [процедуры] или от тюремного питания, но, в общем, после этого один глаз у меня совершенно не видит.
Когда первый раз меня держали в КПЗ пять суток, то на второй день, когда меня водили в туалет (они стояли рядом со мной), я впервые увидел, как из меня льет кровь. Дежурный сказал: “Не ты первый, не ты последний”… Били до потери сознания: пинали сапогами, каблуками.
Ниже - спойлеры из готовящейся к изданию книги по истории Движения сознания Кришны в России.
На фото - европейская пресс-конференция, посвященная карательной психиатрии в СССР. На изображении посередине - Парджанья-Махараджа дас, преданный из Сухуми "приговоренный" к лечению в психушке. Выступает Ведавьяса дас.
1. Эпизод первый. Ананта-Шанти
Тяжко приходилось Ананта-Шанти, который осенью 1986 года был переведен из Смоленской больницы специального типа в Орел. В мае 1987 года, на свой день рождения, вайшнав получил много писем и поздравительных открыток со словами поддержки, которые слали ему друзья со всего света, в том числе правозащитники из «Международной амнистии» и преданные из «Комитета по освобождению советских кришнаитов». Преданные из Швеции и США прислали посылки с продуктами, теплой одеждой и т.п.
Неожиданное внимание, в центре которого оказалась Орловская психиатрическая лечебница, действовало местному начальству на нервы. Желая продемонстрировать свое безразличие к мнению мировой общественности, заведующий отделением велел назначить «больному Пиняеву» двухмесячный курс инсулиновых шоков. Ананта-Шанти привязали к больничной койке и для начала несколько дней кололи нейролептиками в огромных дозах.
Ананта-Шанти: Они давали мне лекарства трижды в день. После этого мне было настолько плохо, что я мог только лежать на постели. То были особые лекарства - они не давали сосредоточиться. Если я пытался повторять маха-мантру вслух, они давали мне такие дозы, что я мог попросту умереть. Лежа на койке, я испытывал огромное физическое неудобство, поскольку под влиянием этих лекарств приходилось постоянно менять положение тела. Я сильно ослабел, и мне было так неудобно, так трудно, что это скорее походило на пытку. Единственной передышкой было ночное время, когда я спал.
Потом были два месяца инсулиновой пытки. В результате у преданного появились сильнейшие боли в печени и почти отказал желудок. Временами приступы боли были настолько сильными, что Ананта-Шанти подолгу не мог принимать пищу, и в результате сильно ослабел. Однако слабость больного не казалась медперсоналу достаточным поводом для его освобождения от работ по отделению, и преданному приходилось, превозмогая себя, трудиться на строительстве - много ходить и таскать тяжести. В начале сентября инсулиновую терапию заменили таблетками. Врачи особо не скрывали, что за «лечением» Ананта-Шанти пристально следит КГБ, деятельно принимая участие в назначении терапии.
2. Эпизод второй. Дети в Курджиново
Детей тоже допрашивали. Восьмилетнего сына Паурнамаси Сергея забрали в прокуратуру прямо из школы (в сопровождении учителя). Вернулся он к вечеру и рассказал, что учителя прокурор Куджев отпустил, а ему дал какой-то листок и велел написать на нем свою фамилию.
Возмущенная явным нарушением уголовно-процессуального кодекса (да и просто бесчестным поступком), женщина написала жалобу в прокуратуру. Через несколько дней сына снова забрали.
«В этот раз, - вспоминает Паурнамаси, - ребенок был в страшном состоянии. Он весь дрожал и громко плакал, рыдал. Он сказал:
- Мама, я про папу и тебя ничего им не сказал.
- А что было?
- Дядя сказал мне, чтобы я сел за стол и поставил передо мной микрофон. Он сказал, что будет читать, а я буду за ним повторять. И он начал читать про тебя и папу неправду. А я сказал, что про тебя и папу говорить им неправду не буду. И тогда он меня ударил по лицу. Он сказал: „Говори!“ - а я сказал: „Не буду!“ И он меня все время бил, сталкивал со стула, пытался заставить говорить. Но я, мама, про тебя и папу все равно ничего ему не сказал».
Одиннадцатилетнюю дочь Лила-Аватары даси Наташу на допросе довели до сердечного приступа. Следователь Ташуев допрашивал ее без свидетелей, кричал на нее и угрожал отобрать у матери.
3. Эпизод третий. Допрос
Преданных отвезли в Мясникянское отделение милиции. Начался допрос. Сотрудников правоохранительных органов интересовало прежде всего, где печатаются книги. На прямые вопросы преданные отвечать отказались (хотя бы потому, что сами не знали - все вопросы с печатью ко времени их задержания решал Харидас Тхакур Дас), и тогда те перешли к более решительным действиям. «Они пытались что-то из меня вытянуть и не смогли, - вспоминает Сарвабхавана . - Не смогли, даже тогда, когда с меня сняли брюки и сказали, что сейчас посадят на бутылку. Бутылка попалась красная, и они сказали, что выбрали такую не зря, чтобы не видно было крови… Один из самых старых милиционеров, лет, наверное, под 50…, был самым активным из них и топтал каблуками мне пальцы ног… Они били меня по очереди - кто-то шел подкрепиться, пообедать, кто-то оставался… [Били] с утра до вечера. Но в первый день мне ничего не сделали. Закрыли в “аквариум”. Вечером уже было некогда. Но на следующий день они пришли и начали со свежими силами с самого утра».
На второй день при «допросе» присутствовал некто «Эдик» - сотрудник КГБ. Он просто наблюдал за экзекуцией, не говоря ни слова.
Сарвабхавана Дас: Я обратился к одному из них… Вы же, говорю, из Комитета, я вижу. Сидите и не вмешиваетесь. Они ведь могут убить меня. Что вы смотрите, что вы себе думаете? А он сидит и молча улыбается. А потом: “Не убьют, не убьют… это не первый раз. Ты что, не знаком с советской милицией?”... Потом пришли еще двое с галстуками. Сели и молча наблюдали. Один из них был уже знаком мне. Мы однажды убежали от него. Теперь он сказал: “Я же говорил, что мы еще встретимся”. Я говорю - вот и встретились. Он взглядом показал - “теперь держись”.
У них под ногами как раз лежала плита - длинная такая. Но когда они сказали… я подумал: “Ну, наверное, они этого не сделают”. А когда они все-таки подняли плитку, я прижался к стенке. Двое держали меня за руки и прижимали к стене мои колени, чтобы я не мог сесть. Если подамся головой вперед, то коснусь плиты, а назад некуда… Я просто вертел ею вправо-влево… И так они держали, пока я не закричал “Харибол!” Они почувствовали, что я действительно уже не могу терпеть, и убрали плитку. Лицо у меня горело, и я почти ничего не видел… Не знаю, от этой [процедуры] или от тюремного питания, но, в общем, после этого один глаз у меня совершенно не видит.
Когда первый раз меня держали в КПЗ пять суток, то на второй день, когда меня водили в туалет (они стояли рядом со мной), я впервые увидел, как из меня льет кровь. Дежурный сказал: “Не ты первый, не ты последний”… Били до потери сознания: пинали сапогами, каблуками.