"Мы, конечно, враги. Но ещё не узнали об этом"
Некоторые ответы приходят с опозданием на полжизни. И десять лет назад пост назывался бы “те-кого-ненавижу”. Сейчас - уже почти всё равно, поскольку ни на чью сторону не встану, а те, кому предназначался этот текст - не захотят услышать.
Страшная вещь - вера, с которой мы рождаемся. Вера в в благо и справедливость.
Всё хорошо, пока мы юны и наивны. Мы хотим радовать близких, быть полезными обществу. Но жизнь откалывает от этой веры бетонные осколки, и она медленно крошится под ударами. Вера поколения шестидесятников рассыпалась под гусеницами въехавших в Прагу танков. Хотя часть уже ставших диссидентами продолжала верить в то, что систему можно изменить, не разрушая - даже после “письма сорока двух”. Жестокость письма объясняется просто - эти люди стреляли в самих себя, молодых, веривших. Это явно просматривалось и в раннем “По праву памяти” Твардовского, и в словах Дудина. Свой поступок с его последствиями они не связали, поскольку ещё в тогдашней, советской жизни были приучены стрелять раньше, чем думать.
Карл Шмитт говорил, что политикой люди начинают интересоваться из ненависти. Тогда, в моё детство, я мечтала об автомате, чтобы расквитаться с теми, кто в угоду личной корысти или личному мнению предал общее благо, чтобы заставить их ответить и за мое нищее детство, и за то, что мы все, живущие по разные стороны границ, внезапно стали чужими, и за позор моей страны.
Шли годы. Риторика оказалась не подкрепленной ничем, опальных олигархов мне не было жалко. Настораживали попытки топорно глушить обратную связь, не нравилось, что общество медленно проседало и деградировало, а речи о всеобщем примирении и согласии - всё больше напоминали струившийся сквозь флаги брехтовский дождь.
Вместо котов и воробьев март выкинул на площади людей, которым тоже не нравилось происходящее - по разными причинам, и возмущённые голоса стали звучать иногда громче бравурных маршей. Что случилось дальше - знают все. Гидра отрастила вторую голову, а медиаперсонажи с обеих сторон стали соревноваться в том, кто же тошнотворнее. Грея руки о чашку с горячим чаем, я слушаю видение будущего империи:
- Ваша проблема в том, что вы воспитываете людей равными, и поэтому каждый дворник считает, что его в чём-то обделили. Воспитание должно быть разным для разных классов общества.
- “Мы считаем самоочевидными истины: что все люди созданы равными и наделены Творцом определенными неотъемлемыми правами, к числу которых относится право на жизнь, на свободу и на стремление к счастью.”
Вот в метель уходят дезертиры, считающие, что человек создан для счастья. Левые, что с них взять: они не могут отличить стремление от его предмета. И тут внезапно, рядом, тихо: “А я пошёл бы на площадь. Помочь Гвардии”. Вот как. И это человек, лучше меня понимавший, что творится. Какие же должны быть сомнения, чтобы их убивать подобным образом. А ещё подозреваю, что часть людей постарше опять расстреливали себя - но уже себя из начала 90-х.
Молча слушала и знала, что за этим последует. Уверения о том, что образование и здравоохранение не должны быть бесплатными, что на жильё вполне реально заработать, что тотальная цензура и фундаментализм - необходимость, а нищая старость - удел тех, кто не вписался в рынок. А я-то, наивная, продолжала верить в империю как как дружбу между её народами, возможность каждому найти себя, не покидая отечество, и возможность всем вместе стать лучше. Я готова это защищать, но позицию карателя приемлю не больше, чем позицию диссидента. Главным калибром по свободолюбцам для себя за счет общества или ревизионистам - пожалуйста, но стрелять по одиночкам, говорящим, в общем-то правду или считать окружающих априори быдлом - нет. Nacht und Nebel - то, не доходя до чего следует остановиться. Не став диссидентом или лизоблюдом, на линии огня. Эх, найти бы третье измерение над ней!
Таким образом, треугольник получается равнобедренным. На дистанции русской дуэли - имперец и диссидент - чтобы сразу, кроваво и наверняка. И в отдалении от них - честные граждане империи, взводящие курок: они не знают, в кого целиться - слишком мало расстояние от одних до других.
Страшная вещь - вера, с которой мы рождаемся. Вера в в благо и справедливость.
Всё хорошо, пока мы юны и наивны. Мы хотим радовать близких, быть полезными обществу. Но жизнь откалывает от этой веры бетонные осколки, и она медленно крошится под ударами. Вера поколения шестидесятников рассыпалась под гусеницами въехавших в Прагу танков. Хотя часть уже ставших диссидентами продолжала верить в то, что систему можно изменить, не разрушая - даже после “письма сорока двух”. Жестокость письма объясняется просто - эти люди стреляли в самих себя, молодых, веривших. Это явно просматривалось и в раннем “По праву памяти” Твардовского, и в словах Дудина. Свой поступок с его последствиями они не связали, поскольку ещё в тогдашней, советской жизни были приучены стрелять раньше, чем думать.
Карл Шмитт говорил, что политикой люди начинают интересоваться из ненависти. Тогда, в моё детство, я мечтала об автомате, чтобы расквитаться с теми, кто в угоду личной корысти или личному мнению предал общее благо, чтобы заставить их ответить и за мое нищее детство, и за то, что мы все, живущие по разные стороны границ, внезапно стали чужими, и за позор моей страны.
Шли годы. Риторика оказалась не подкрепленной ничем, опальных олигархов мне не было жалко. Настораживали попытки топорно глушить обратную связь, не нравилось, что общество медленно проседало и деградировало, а речи о всеобщем примирении и согласии - всё больше напоминали струившийся сквозь флаги брехтовский дождь.
Вместо котов и воробьев март выкинул на площади людей, которым тоже не нравилось происходящее - по разными причинам, и возмущённые голоса стали звучать иногда громче бравурных маршей. Что случилось дальше - знают все. Гидра отрастила вторую голову, а медиаперсонажи с обеих сторон стали соревноваться в том, кто же тошнотворнее. Грея руки о чашку с горячим чаем, я слушаю видение будущего империи:
- Ваша проблема в том, что вы воспитываете людей равными, и поэтому каждый дворник считает, что его в чём-то обделили. Воспитание должно быть разным для разных классов общества.
- “Мы считаем самоочевидными истины: что все люди созданы равными и наделены Творцом определенными неотъемлемыми правами, к числу которых относится право на жизнь, на свободу и на стремление к счастью.”
Вот в метель уходят дезертиры, считающие, что человек создан для счастья. Левые, что с них взять: они не могут отличить стремление от его предмета. И тут внезапно, рядом, тихо: “А я пошёл бы на площадь. Помочь Гвардии”. Вот как. И это человек, лучше меня понимавший, что творится. Какие же должны быть сомнения, чтобы их убивать подобным образом. А ещё подозреваю, что часть людей постарше опять расстреливали себя - но уже себя из начала 90-х.
Молча слушала и знала, что за этим последует. Уверения о том, что образование и здравоохранение не должны быть бесплатными, что на жильё вполне реально заработать, что тотальная цензура и фундаментализм - необходимость, а нищая старость - удел тех, кто не вписался в рынок. А я-то, наивная, продолжала верить в империю как как дружбу между её народами, возможность каждому найти себя, не покидая отечество, и возможность всем вместе стать лучше. Я готова это защищать, но позицию карателя приемлю не больше, чем позицию диссидента. Главным калибром по свободолюбцам для себя за счет общества или ревизионистам - пожалуйста, но стрелять по одиночкам, говорящим, в общем-то правду или считать окружающих априори быдлом - нет. Nacht und Nebel - то, не доходя до чего следует остановиться. Не став диссидентом или лизоблюдом, на линии огня. Эх, найти бы третье измерение над ней!
Таким образом, треугольник получается равнобедренным. На дистанции русской дуэли - имперец и диссидент - чтобы сразу, кроваво и наверняка. И в отдалении от них - честные граждане империи, взводящие курок: они не знают, в кого целиться - слишком мало расстояние от одних до других.