«Если бы не стихи, я не смог бы стать хирургом»
Лирическое
Вчера на кухне таракана я поймал,
Поднял за ус его брезгливо над диваном.
Хотел убить... Но посмотрел в глаза
Он мне с укором странным и пространным.
Мне стало стыдно за поступок свой -
Как мог я обвинять его жестоко?
Качал он лишь печально головой,
Тряся своею бородой пророка.
И я сказал ему: "Прости, мой младший брат,
Я сам не раз нуждался в крошке хлеба.
Поверь, сегодня вечером я рад,
Что не убил тебя в порыве гнева".
Он не сказал мне ничего в ответ -
Я понял, что прощенья недостоин.
Не таракана предал я, о нет!
Я предал всех существ, живущих в горе.
Я посмотрел в его глаза тогда
И понял, что под корочкой хитина
Скрывается особая среда
Интеллигентного печального мужчины.
Кому он нужен, коль позволил я
Себе предать его, унизить даже!
И горьких слез раскаянья струя
К глазам моим нахлынула сейчас же.
Я, мягко опустив его на стол,
Сказал: "Иди", перекрестил на счастье,
А он ко мне несмело подошел
И всхлипнул радостно, у времени во власти.
И он расплакался, а вслед за ним - и я,
И мы сидели до утра, рыдая,
Как маленькая дружная семья,
Как тараканов маленькая стая...
* * *
«Молодой человек не такой уж молодой» -
Говорят мне в очереди; я оборачиваюсь.
Это моя мать.
Я спрашиваю «С чего тебе здесь стоять?»
А она мне «Я уже год как занимала»
Тут бы мне и проснуться,
Но этого мало.
Я снова вижу ту же очередь,
То ли за хлебом, то ли за маслом,
Ну, на худой конец, в сберкассу.
«За Вами просили не занимать»
Я оборачиваюсь.
Это моя мать.
Смотрит жалобно, немного с упреком
Я говорю «Ну что в этом проку?
По логике сна мне вообще наплевать,
Могу кому хочу нахамить
Напасть на кассиршу, окно разбить»,
Но она говорит мне «Уже рассосалось»
И действительно, народу совсем не осталось
Я подхожу к окошку,
Толстая женщина в зеленом жакете
Дает мне билетик.
Я захожу в комнату.
Сажусь на табурет.
Гаснет свет.
Мне показывают слайд-шоу, какие-то картинки:
Страницы из букваря со словами «зима» и «лето»,
Я вижу дворника и дворик, залитый светом,
Я вижу врача - он держит мои ботинки,
Вижу эскалатор на Театральной - он едет вправо,
Задираю голову вверх до боли в суставах,
Вижу небо, и солнце увидеть пытаюсь.
Тут бы мне и проснуться -
И я просыпаюсь.
Алексею Панову
мой прадед был артиллеристом
с крыши ныне снесенной гостиницы
его расчет сбивал неистово
самолеты бомбившие столицу
от прадеда остались игральные карты
десятки медалей и автографы тогдашних писателей
теперь я пользуюсь кредитной картой
одного из банков страны-неприятеля
мой прадед хотел погибнуть за Родину
он был характером строг десятка не робкого
так говорила прабабушка вроде бы
он умер от рака
кажетсялевого легкого
с медалей Сталин щурится взглядом пижона
когда я лезу в сервант протирать пыль
как будто не Сталин убил сколько-то там миллионов
как будто не прадед мой а я победил
я боюсь смерти не знаю молитвы
в армию я не пойду упаси Боже
кто сейчас помнит день Куликовской битвы
все победы забудут и эту тоже
но когда в местах где по его желанию
стреляла в небо зенитка снарядом советской кройки
в тех местах где стояло могучее здание
а теперь леса бесконечной стройки
в тех местах проходя по грязным ступеням
я поднимаю голову в небо синее
потому что мой прадед выжил за это мгновение
потому что меня назвали его именем
* * *
Прилежная еврейская семья
летит в Нью-Йорк. Курчавый длинный парень
Глядит в иллюминатор, а за ним
Не менее курчавая трава.
Там, за стеклом имеют место быть
Два облака и внуковская башня,
Да человек на взлетной полосе.
Все это потеряет после взлета
Свой первозданный вид, оставшись лишь
Воспоминаньем, тенью, каплей в море.
Сторонний зритель скажет, может быть:
«Бывает так, что родина бывает».
Подобное испытываю я,
Когда поеду с кладбища. Автобус
Придет пустым. Я выгляну в окно:
Не менее курчавая трава.
В весеннем небе солнце освещает
Два облака, а если глянуть выше,
Не видно башни, а вот крыш полно -
Мой самолет летит не вверх, а прямо.
Как ни лети, не скрыться даже так
От родины, обжитой нами насмерть.
* * *
в детстве ко мне прилетал голубь
я представлял что он говорит
покорми меня
детектив Леша
капитан Леша
каратист Леша
кем я еще там себя представлял
я просил у мамы хлебные крошки
клал их на ржавый гнутый карниз
голубь клевал и потом улетал
голубь был рыжим
мне было пять
теперь все участники этих событий умерли
даже хлеб изменился
если голубь вновь прилетит как он меня узнает
я ведь не стал капитаном
не стал каратистом
что я ему скажу
Вчера на кухне таракана я поймал,
Поднял за ус его брезгливо над диваном.
Хотел убить... Но посмотрел в глаза
Он мне с укором странным и пространным.
Мне стало стыдно за поступок свой -
Как мог я обвинять его жестоко?
Качал он лишь печально головой,
Тряся своею бородой пророка.
И я сказал ему: "Прости, мой младший брат,
Я сам не раз нуждался в крошке хлеба.
Поверь, сегодня вечером я рад,
Что не убил тебя в порыве гнева".
Он не сказал мне ничего в ответ -
Я понял, что прощенья недостоин.
Не таракана предал я, о нет!
Я предал всех существ, живущих в горе.
Я посмотрел в его глаза тогда
И понял, что под корочкой хитина
Скрывается особая среда
Интеллигентного печального мужчины.
Кому он нужен, коль позволил я
Себе предать его, унизить даже!
И горьких слез раскаянья струя
К глазам моим нахлынула сейчас же.
Я, мягко опустив его на стол,
Сказал: "Иди", перекрестил на счастье,
А он ко мне несмело подошел
И всхлипнул радостно, у времени во власти.
И он расплакался, а вслед за ним - и я,
И мы сидели до утра, рыдая,
Как маленькая дружная семья,
Как тараканов маленькая стая...
* * *
«Молодой человек не такой уж молодой» -
Говорят мне в очереди; я оборачиваюсь.
Это моя мать.
Я спрашиваю «С чего тебе здесь стоять?»
А она мне «Я уже год как занимала»
Тут бы мне и проснуться,
Но этого мало.
Я снова вижу ту же очередь,
То ли за хлебом, то ли за маслом,
Ну, на худой конец, в сберкассу.
«За Вами просили не занимать»
Я оборачиваюсь.
Это моя мать.
Смотрит жалобно, немного с упреком
Я говорю «Ну что в этом проку?
По логике сна мне вообще наплевать,
Могу кому хочу нахамить
Напасть на кассиршу, окно разбить»,
Но она говорит мне «Уже рассосалось»
И действительно, народу совсем не осталось
Я подхожу к окошку,
Толстая женщина в зеленом жакете
Дает мне билетик.
Я захожу в комнату.
Сажусь на табурет.
Гаснет свет.
Мне показывают слайд-шоу, какие-то картинки:
Страницы из букваря со словами «зима» и «лето»,
Я вижу дворника и дворик, залитый светом,
Я вижу врача - он держит мои ботинки,
Вижу эскалатор на Театральной - он едет вправо,
Задираю голову вверх до боли в суставах,
Вижу небо, и солнце увидеть пытаюсь.
Тут бы мне и проснуться -
И я просыпаюсь.
Алексею Панову
мой прадед был артиллеристом
с крыши ныне снесенной гостиницы
его расчет сбивал неистово
самолеты бомбившие столицу
от прадеда остались игральные карты
десятки медалей и автографы тогдашних писателей
теперь я пользуюсь кредитной картой
одного из банков страны-неприятеля
мой прадед хотел погибнуть за Родину
он был характером строг десятка не робкого
так говорила прабабушка вроде бы
он умер от рака
кажетсялевого легкого
с медалей Сталин щурится взглядом пижона
когда я лезу в сервант протирать пыль
как будто не Сталин убил сколько-то там миллионов
как будто не прадед мой а я победил
я боюсь смерти не знаю молитвы
в армию я не пойду упаси Боже
кто сейчас помнит день Куликовской битвы
все победы забудут и эту тоже
но когда в местах где по его желанию
стреляла в небо зенитка снарядом советской кройки
в тех местах где стояло могучее здание
а теперь леса бесконечной стройки
в тех местах проходя по грязным ступеням
я поднимаю голову в небо синее
потому что мой прадед выжил за это мгновение
потому что меня назвали его именем
* * *
Прилежная еврейская семья
летит в Нью-Йорк. Курчавый длинный парень
Глядит в иллюминатор, а за ним
Не менее курчавая трава.
Там, за стеклом имеют место быть
Два облака и внуковская башня,
Да человек на взлетной полосе.
Все это потеряет после взлета
Свой первозданный вид, оставшись лишь
Воспоминаньем, тенью, каплей в море.
Сторонний зритель скажет, может быть:
«Бывает так, что родина бывает».
Подобное испытываю я,
Когда поеду с кладбища. Автобус
Придет пустым. Я выгляну в окно:
Не менее курчавая трава.
В весеннем небе солнце освещает
Два облака, а если глянуть выше,
Не видно башни, а вот крыш полно -
Мой самолет летит не вверх, а прямо.
Как ни лети, не скрыться даже так
От родины, обжитой нами насмерть.
* * *
в детстве ко мне прилетал голубь
я представлял что он говорит
покорми меня
детектив Леша
капитан Леша
каратист Леша
кем я еще там себя представлял
я просил у мамы хлебные крошки
клал их на ржавый гнутый карниз
голубь клевал и потом улетал
голубь был рыжим
мне было пять
теперь все участники этих событий умерли
даже хлеб изменился
если голубь вновь прилетит как он меня узнает
я ведь не стал капитаном
не стал каратистом
что я ему скажу