ФОНД Дианы Макаровой: ДВЕРЬ
Originally posted by vnaslidok at ФОНД Дианы Макаровой: ДВЕРЬ
- А как сейчас в Одессе? Много народу?
- Ой, не знаю. Сама звонила маме, чтобы узнать.
- И что сказала мама?
- Мама сказала, что в Одессе сейчас как в метро в час пик. Хочешь пойти поплавать в море, а плывёшь в толпе.
- Так это же хорошо для Одессы?
- Не знаю что там хорошо для Одессы, но мама сказала, что искать парковку для машины сорок минут - так лучше уже лежать на диване. А мама знает за Одессу, сами понимаете.
Мама прожила всю жизнь в Одессе, сейчас там же родственники, прожившие всю жизнь в Донецке, и потерявшие всё, ну, всё же, нет, это просто ужас, что они пережили за эту войну, бежали оттуда в тапочках - квартира в центре и домик в Песках, ну, дача, сами понимаете.
- И вот мама вынуждена теперь снимать для них домик ещё и под Одессой, потому что родственники есть родственники. А тут ещё толпа на улице. А мама не любит плавать в толпе, она любит плавать в море. А мама знает толк в море. Поэтому мама собирается ехать в Крым...
... падает неловкая пауза.
Кажется, даже фен выключился именно на слове Крым.
Посещение салона красоты для волонтёра не преступно, если волонтёр знает за красоту, сами понимаете.
Но посещение любых салонов красоты - жестокое испытание для волонтёра. Не все его проходят.
Дамские беседы за бренды и косметику - а в салонах красоты знают за бренды и косметику, сами понимаете - могут вывести из себя любого волонтёра.
Мне повезло с салоном красоты.
В моём салоне знают за войну - и знают не понаслышке, там сыновья воевали, сами понимаете.
В моём салоне:
- Возьмите этот пакет. Передадите мальчикам на фронте.
В моём салоне:
- Куда к вам привезти вещи? Ну, для подростков из интерната, вы писали.
В моём салоне посетители - доноры фондов, и работают там сами волонтёры.
Да-да. Моя собеседница сама волонтёр, хотя она, возможно, этого не знает. Иначе почему она так часто ездит в детдомы и интернаты, и очень хорошо разбирается в желаниях юных сиротских душ?
Да и мои подопечные, девчонки из интерната донецкой области, носят вещи, собранные в моём салоне. И красятся косметикой, выданной для них моим салоном.
В моём салоне очень хорошо знают, чем занимаюсь я. Лучшим реабилитационным центром для себя называю я иногда мой салон. Когда я вспоминаю, сколько моей боли здесь разделяли со мной, и принимали мою боль на себя - мне становится неловко за саму себя.
Вот почему вдруг падает неловкая пауза при слове Крым.
- У мамы там родственников половина Крыма. - говорит моя собеседница. - Должна же она увидеться с родственниками.
Разумеется, должна.
- И как там в Крыму? - спрашиваю я.
- О, там уже больше людей, чем в прошлом году. Там падают цены, и даже мои клиентки уже передают друг другу адреса и телефоны. Этим летом многие поехали в Крым.
Четверть миллиона - мелькнуло где-то в ленте.
Не знаю за истинность этой цифры - но четверть миллиона для Украины - ничтожно мало.
Но кто же они, кто эти не слишком разборчивые люди, которым плюнули в души, а они утёрлись и поехали в Крым - исключая, допустим, тех, у кого там родственники, которых таки надо проведывать, сами понимаете.
- А сколько среди ваших клиентов... - мнусь я, чтобы подобрать правильную формулировку.
Потому что срез одного, даже самого правильного салона красоты - это ещё не срез Украины в целом, как ни крути.
- А сколько среди ваших клиентов... нуууу... таких людей, скажем, как я? Скажем, таких, кому очень болит происходящее в стране.
- Многим болит. - размышляют мне в ответ. - Вот моим родственникам из Донецка болит. Они же всё потеряли в этой войне. Квартиру, дом...
- Недвижимость. Это понятно. Но жизни не теряли, не хоронили?
- О, нет. Не хоронили. Но терять недвижимость, это тоже стресс, сами понимаете.
Я понимаю.
Я за свои два с половиной года по фронту намотала тысячи километров мимо этой утерянной недвижимости - недвижимости с разрушенными крышами, стенами, выбитыми стёклами.
Я знаю, как щемяще-сиротливо выглядит детская кукла на развалинах дома.
Я сама вывозила людей от обстрелов - подальше от их недвижимости, подальше от обстрелов.
- Многим болит. Но болит не то что вам. - дальше размышляет моя умненькая собеседница. - Люди устали, сами понимаете. Они устали, что третий год они не могут кушать что хотят и привыкли кушать. Не могут пить что хотят и привыкли пить. Отдыхать где привыкли. И это болит многим. Никто не понимает, зачем эта война, если она даёт такие лишения.
Спокойно.
Мы же помним, что срез одного салона - это ещё не срез всей Украины.
А мне полезно выслушать, чего хотят люди.
Я слишком давно варюсь среди своих - военных, волонтёров...
Здесь люди точно знают, чего они хотят и что утратят все остальные, если военные и волонтёры перестанут работать.
Если волонтёры и военные перестанут работать - люди забудет не только за кушать что привыкли и пить что привыкли - люди за многое забудут. В том числе, возможно, и за их драгоценную киевскую недвижимость, сами понимаете.
Знать за всё это нам помогает опыт, замешанный на крови - а это сильный опыт, сами понимаете.
... вечер, мы сидим на лавке у нашего крыльца
я сбивчивым шёпотом рассказываю своему собеседнику за фронт. Я почему-то говорю шёпотом, хотя нас вряд ли кто-то услышит.
Я рассказываю то что я знаю за фронт - а я знаю за фронт, сами понимаете.
- Неужели действительно всё так плохо? - тоже приглушая голос, спрашивает он у меня.
- Всё даже хуже. - говорю я и дальше сыплю цифрами.
- Почему ты об этом не пишешь? - недоумевает он.
- Нельзя. - говорю я. - Нельзя такое писать. Но, чтобы ты понимал, у ребят по фронту сейчас в лицах такое отчаяние, как перед последним боем. Такое, знаешь... Вперёд нельзя, назад нельзя. Значит, будем стоять до последнего. Выхода всё равно нет. И знаешь... В последний раз я такие лица видела в 2014-м. И теперь снова, сейчас, повсеместно.
- А другие волонтёры знают?
- Знают.
- И тоже молчат? - удивляется собеседник.
- Угу. И знаешь, что в первую очередь держит замки на их ртах? Страх. Такой страх, словно мы смотрим в бездну, и страшно нам туда лезть, и знаем, что придётся. Выхода нет. Это цитата из Стругацких, кстати. Пикник на обочине.
- Ты не преувеличиваешь?
- Боюсь, что я преуменьшаю. Ну, кто я? Я сталкер Зоны. Но я, как и другие - НЕКОТОРЫЕ! - волонтёры отличаюсь тем, что я вижу весь фронт. Военные не видят весь. Каждый из них видит только свой участок фронта. Так что у нас срез, скажем, побольше и пошире.
- Страшно... - помолчав, снова говорю я. - Так страшно, когда хоть что-то понимаешь... А о тех, кто понимает больше, или почти всё, я даже не говорю. Я представляю, как страшно им.
... я сижу с третьим собеседником в кафе.
Он пришёл по гражданке, значит, имеем право выпить пиво.
Мы с ним друзья с 2014-го.
Однажды он бросил кушать что привык кушать, пить что хотел пить, отдыхать, где хотел отдыхать - и пришёл на Майдан. Потом ушёл в АТО.
- Цей на дембелі. І цей на дембелі. - згадуємо ми спільних знайомих.
- От біда. Усі на дембелі? - сміється він.
- Та ні. В мене багато таких, що йдуть по другому разу. Вийшли, пережили свої посттравматичні синдроми, почали будувати мирне життя, а потім - раз! - і він вже на контракті. Готується в АТО. Ти ж на дембель не збираєшся?
- Геееее... - регоче він, являючи дівчаткам у барі голівудську посмішку на засмаглому обличчі. - Я на дембель лише з кінцем, яким би він не був. Або моя смерть, або перемога. А ви?
- А я теж на дембель лише з кінцем. Ти ж знаєш. - регочу я. - Яким би він не був...
Навколо нас - дівчатка, наче щойно з салонів краси. Офісні хлопчики, що зайшли випити пива після роботи.
Величезна плазма з рекламою курортів.
Білборд "Літо продовжується у нас! Шалені знижки!"
Ми говоримо про те, як літо продовжується У НАС.
Я жаліюсь, що мене усе ж примушують їхати до санаторію - бо я ж обіцяла. А раз пацан сказав, пацан мусить зробити.
Він задоволено регоче - він теж з тих, хто вже третій рік мріє запроторити мене до якогось санаторію.
- А я хочу на фронт! - кажу я.
- Усі хочуть на фронт. - знову регоче він.
Ми оглядаємось навколо.
- Бач, не всі...
- Скажи... - наважуюсь я. - Скажи. Тобі ніколи не хотілось, хоч на секунду, аби отут, саме отут, рвонуло? Щоб розлетілась на скляні друзки ця плазма, щоб перелякані люди полізли під столи? Скажи...
- Е, ні. - стає серйозним він. - І ви це теж кидайте. Нехай люди відпочивають. А нам своє робити. Аби вони того не знали, що знаємо ми, самі розумієте...
... - Ты не хотела бы отдохнуть? - спрашивает меня мой собеседник.
Я хорошо его знаю. Я понимаю, о чём он.
- Ну да, у меня ПТСР на всю голову. Но я держусь. - говорю я. - А только я ведь тоже среди тех, кто стоит над бездной, заглядывает в неё и приблизительно понимает, что там ждёт. И смотреть страшно, и понимаешь, что лезть рано или поздно придётся. Самому же тебе и придётся. Потому что выхода нет. И нам деваться некуда. Мы однажды вошли в эту дверь...
... Я делю Украину на три неравные части.
Первая - те, кто знает, кто понимает. Кто был там, и не вернулся оттуда спокойным. И даже если он кажется спокойным - это маска. Нельзя оттуда возвращаться спокойным, зная, что там бездна, и выхода нет.
мы вошли однажды в эту дверь.
Вторая - те, кто помогают как могут. Те, кто добровольно обложил себя военным налогом, не надеясь на государство и доброго дядю из НАТО.
Они вошли однажды в эту дверь.
Третья - те, кто хочет кушать как привык и пить что привык. И отдыхать где привык.
Ещё бы всё в порядке было бы с недвижимостью. И всё будет хорошо.
Я совершенно не порицаю третьих. Не призываю на их головы все кары небесные, и моя секундная фантазия о снаряде, разбивающем киевский бар - не вожделенная фантазия, а просто отголосок ночных кошмаров.
- Ну, что ж, они люди как люди. И доброта иногда стучится в их сердца... - слышу я дьявольскую мудрость сквозь толщину двух веков.
Я знаю - у общества всегда есть щит. Первый.
Потом второй, когда сломится первый.
Потом реденький третий, сопротивляющийся уже когда, казалось бы, сопротивляться невозможно.
И все эти щиты стоят перед массой собственно общества.
Нет-нет, не биомассой, как вам, наверное, захотелось сказать. И мне иногда хочется.
Но - нет-нет. Просто массой.
Они просто люди.
Просто им хочется кушать что привыкли, пить что привыкли и отдыхать где хотят.
И ничего ты от них более не добъёшься - только если они не познают смерть.
Смерть - она единственный индикатор, зажигающий в этих душах третьего пункта какое-то осознание происходящего.
Смерть - это, как ни странно, больше чем даже утрата недвижимости
:)
Но у меня беда - я не знаю даже приблизительного количества этой третьей группы.
я всё время среди своих.
Я не знаю срезов.
Мой срез узок - но он становится всё шире. Уже прошло шесть волн. Шесть волн ушли и туда и вернулись - или не вернулись.
У них, представителей этих волн, есть семьи.
У семей есть сослуживцы, родственники.
Так что есть надежда - срез третьей группы становится со временем всё уже...
... но есть подозрение, что, несмотря ни на что - срез третьей группы становится всё шире.
Зачем-то именно на это работает наша политика - молчать.
Молчать, поменьше о войне, поменьше. И вообще у нас никакой ведь войны нет.
И вообще...
Может быть, им тоже страшно?
Может быть, они тоже стоят над бездной и с ужасом видят, как вожжи контроля над происходящим уплывают из их рук?
Сккажите, а зачем мне вдруг так нужно знать толщину среза этой группы - людей, которые не хотят думать о страшном и неприятном, а если и сокрушаются, то только о том что они не могут кушать что хотят и пить что хотят?
Разве важна эта группа для меня и для людей, своими щитами подпирающими Украину?
Разве мнение и действия этих людей могут повлиять на наши решения?
На наше главное решение - идти туда, стоять над бездной до самого конца, каким бы он ни был.
Я вам сама отвечу.
Да, важна.
Потому что как ни крути, а страна - это нечто целое, включающее в себя и эту группу.
Нет, на наше решение эта группа не повлияет.
По одной простой причине.
У нас просто нет другого выхода.
Мы однажды вошли в эту дверь...
Реквизиты Ф.О.Н.Да Дианы Макаровой.
- А как сейчас в Одессе? Много народу?
- Ой, не знаю. Сама звонила маме, чтобы узнать.
- И что сказала мама?
- Мама сказала, что в Одессе сейчас как в метро в час пик. Хочешь пойти поплавать в море, а плывёшь в толпе.
- Так это же хорошо для Одессы?
- Не знаю что там хорошо для Одессы, но мама сказала, что искать парковку для машины сорок минут - так лучше уже лежать на диване. А мама знает за Одессу, сами понимаете.
Мама прожила всю жизнь в Одессе, сейчас там же родственники, прожившие всю жизнь в Донецке, и потерявшие всё, ну, всё же, нет, это просто ужас, что они пережили за эту войну, бежали оттуда в тапочках - квартира в центре и домик в Песках, ну, дача, сами понимаете.
- И вот мама вынуждена теперь снимать для них домик ещё и под Одессой, потому что родственники есть родственники. А тут ещё толпа на улице. А мама не любит плавать в толпе, она любит плавать в море. А мама знает толк в море. Поэтому мама собирается ехать в Крым...
... падает неловкая пауза.
Кажется, даже фен выключился именно на слове Крым.
Посещение салона красоты для волонтёра не преступно, если волонтёр знает за красоту, сами понимаете.
Но посещение любых салонов красоты - жестокое испытание для волонтёра. Не все его проходят.
Дамские беседы за бренды и косметику - а в салонах красоты знают за бренды и косметику, сами понимаете - могут вывести из себя любого волонтёра.
Мне повезло с салоном красоты.
В моём салоне знают за войну - и знают не понаслышке, там сыновья воевали, сами понимаете.
В моём салоне:
- Возьмите этот пакет. Передадите мальчикам на фронте.
В моём салоне:
- Куда к вам привезти вещи? Ну, для подростков из интерната, вы писали.
В моём салоне посетители - доноры фондов, и работают там сами волонтёры.
Да-да. Моя собеседница сама волонтёр, хотя она, возможно, этого не знает. Иначе почему она так часто ездит в детдомы и интернаты, и очень хорошо разбирается в желаниях юных сиротских душ?
Да и мои подопечные, девчонки из интерната донецкой области, носят вещи, собранные в моём салоне. И красятся косметикой, выданной для них моим салоном.
В моём салоне очень хорошо знают, чем занимаюсь я. Лучшим реабилитационным центром для себя называю я иногда мой салон. Когда я вспоминаю, сколько моей боли здесь разделяли со мной, и принимали мою боль на себя - мне становится неловко за саму себя.
Вот почему вдруг падает неловкая пауза при слове Крым.
- У мамы там родственников половина Крыма. - говорит моя собеседница. - Должна же она увидеться с родственниками.
Разумеется, должна.
- И как там в Крыму? - спрашиваю я.
- О, там уже больше людей, чем в прошлом году. Там падают цены, и даже мои клиентки уже передают друг другу адреса и телефоны. Этим летом многие поехали в Крым.
Четверть миллиона - мелькнуло где-то в ленте.
Не знаю за истинность этой цифры - но четверть миллиона для Украины - ничтожно мало.
Но кто же они, кто эти не слишком разборчивые люди, которым плюнули в души, а они утёрлись и поехали в Крым - исключая, допустим, тех, у кого там родственники, которых таки надо проведывать, сами понимаете.
- А сколько среди ваших клиентов... - мнусь я, чтобы подобрать правильную формулировку.
Потому что срез одного, даже самого правильного салона красоты - это ещё не срез Украины в целом, как ни крути.
- А сколько среди ваших клиентов... нуууу... таких людей, скажем, как я? Скажем, таких, кому очень болит происходящее в стране.
- Многим болит. - размышляют мне в ответ. - Вот моим родственникам из Донецка болит. Они же всё потеряли в этой войне. Квартиру, дом...
- Недвижимость. Это понятно. Но жизни не теряли, не хоронили?
- О, нет. Не хоронили. Но терять недвижимость, это тоже стресс, сами понимаете.
Я понимаю.
Я за свои два с половиной года по фронту намотала тысячи километров мимо этой утерянной недвижимости - недвижимости с разрушенными крышами, стенами, выбитыми стёклами.
Я знаю, как щемяще-сиротливо выглядит детская кукла на развалинах дома.
Я сама вывозила людей от обстрелов - подальше от их недвижимости, подальше от обстрелов.
- Многим болит. Но болит не то что вам. - дальше размышляет моя умненькая собеседница. - Люди устали, сами понимаете. Они устали, что третий год они не могут кушать что хотят и привыкли кушать. Не могут пить что хотят и привыкли пить. Отдыхать где привыкли. И это болит многим. Никто не понимает, зачем эта война, если она даёт такие лишения.
Спокойно.
Мы же помним, что срез одного салона - это ещё не срез всей Украины.
А мне полезно выслушать, чего хотят люди.
Я слишком давно варюсь среди своих - военных, волонтёров...
Здесь люди точно знают, чего они хотят и что утратят все остальные, если военные и волонтёры перестанут работать.
Если волонтёры и военные перестанут работать - люди забудет не только за кушать что привыкли и пить что привыкли - люди за многое забудут. В том числе, возможно, и за их драгоценную киевскую недвижимость, сами понимаете.
Знать за всё это нам помогает опыт, замешанный на крови - а это сильный опыт, сами понимаете.
... вечер, мы сидим на лавке у нашего крыльца
я сбивчивым шёпотом рассказываю своему собеседнику за фронт. Я почему-то говорю шёпотом, хотя нас вряд ли кто-то услышит.
Я рассказываю то что я знаю за фронт - а я знаю за фронт, сами понимаете.
- Неужели действительно всё так плохо? - тоже приглушая голос, спрашивает он у меня.
- Всё даже хуже. - говорю я и дальше сыплю цифрами.
- Почему ты об этом не пишешь? - недоумевает он.
- Нельзя. - говорю я. - Нельзя такое писать. Но, чтобы ты понимал, у ребят по фронту сейчас в лицах такое отчаяние, как перед последним боем. Такое, знаешь... Вперёд нельзя, назад нельзя. Значит, будем стоять до последнего. Выхода всё равно нет. И знаешь... В последний раз я такие лица видела в 2014-м. И теперь снова, сейчас, повсеместно.
- А другие волонтёры знают?
- Знают.
- И тоже молчат? - удивляется собеседник.
- Угу. И знаешь, что в первую очередь держит замки на их ртах? Страх. Такой страх, словно мы смотрим в бездну, и страшно нам туда лезть, и знаем, что придётся. Выхода нет. Это цитата из Стругацких, кстати. Пикник на обочине.
- Ты не преувеличиваешь?
- Боюсь, что я преуменьшаю. Ну, кто я? Я сталкер Зоны. Но я, как и другие - НЕКОТОРЫЕ! - волонтёры отличаюсь тем, что я вижу весь фронт. Военные не видят весь. Каждый из них видит только свой участок фронта. Так что у нас срез, скажем, побольше и пошире.
- Страшно... - помолчав, снова говорю я. - Так страшно, когда хоть что-то понимаешь... А о тех, кто понимает больше, или почти всё, я даже не говорю. Я представляю, как страшно им.
... я сижу с третьим собеседником в кафе.
Он пришёл по гражданке, значит, имеем право выпить пиво.
Мы с ним друзья с 2014-го.
Однажды он бросил кушать что привык кушать, пить что хотел пить, отдыхать, где хотел отдыхать - и пришёл на Майдан. Потом ушёл в АТО.
- Цей на дембелі. І цей на дембелі. - згадуємо ми спільних знайомих.
- От біда. Усі на дембелі? - сміється він.
- Та ні. В мене багато таких, що йдуть по другому разу. Вийшли, пережили свої посттравматичні синдроми, почали будувати мирне життя, а потім - раз! - і він вже на контракті. Готується в АТО. Ти ж на дембель не збираєшся?
- Геееее... - регоче він, являючи дівчаткам у барі голівудську посмішку на засмаглому обличчі. - Я на дембель лише з кінцем, яким би він не був. Або моя смерть, або перемога. А ви?
- А я теж на дембель лише з кінцем. Ти ж знаєш. - регочу я. - Яким би він не був...
Навколо нас - дівчатка, наче щойно з салонів краси. Офісні хлопчики, що зайшли випити пива після роботи.
Величезна плазма з рекламою курортів.
Білборд "Літо продовжується у нас! Шалені знижки!"
Ми говоримо про те, як літо продовжується У НАС.
Я жаліюсь, що мене усе ж примушують їхати до санаторію - бо я ж обіцяла. А раз пацан сказав, пацан мусить зробити.
Він задоволено регоче - він теж з тих, хто вже третій рік мріє запроторити мене до якогось санаторію.
- А я хочу на фронт! - кажу я.
- Усі хочуть на фронт. - знову регоче він.
Ми оглядаємось навколо.
- Бач, не всі...
- Скажи... - наважуюсь я. - Скажи. Тобі ніколи не хотілось, хоч на секунду, аби отут, саме отут, рвонуло? Щоб розлетілась на скляні друзки ця плазма, щоб перелякані люди полізли під столи? Скажи...
- Е, ні. - стає серйозним він. - І ви це теж кидайте. Нехай люди відпочивають. А нам своє робити. Аби вони того не знали, що знаємо ми, самі розумієте...
... - Ты не хотела бы отдохнуть? - спрашивает меня мой собеседник.
Я хорошо его знаю. Я понимаю, о чём он.
- Ну да, у меня ПТСР на всю голову. Но я держусь. - говорю я. - А только я ведь тоже среди тех, кто стоит над бездной, заглядывает в неё и приблизительно понимает, что там ждёт. И смотреть страшно, и понимаешь, что лезть рано или поздно придётся. Самому же тебе и придётся. Потому что выхода нет. И нам деваться некуда. Мы однажды вошли в эту дверь...
... Я делю Украину на три неравные части.
Первая - те, кто знает, кто понимает. Кто был там, и не вернулся оттуда спокойным. И даже если он кажется спокойным - это маска. Нельзя оттуда возвращаться спокойным, зная, что там бездна, и выхода нет.
мы вошли однажды в эту дверь.
Вторая - те, кто помогают как могут. Те, кто добровольно обложил себя военным налогом, не надеясь на государство и доброго дядю из НАТО.
Они вошли однажды в эту дверь.
Третья - те, кто хочет кушать как привык и пить что привык. И отдыхать где привык.
Ещё бы всё в порядке было бы с недвижимостью. И всё будет хорошо.
Я совершенно не порицаю третьих. Не призываю на их головы все кары небесные, и моя секундная фантазия о снаряде, разбивающем киевский бар - не вожделенная фантазия, а просто отголосок ночных кошмаров.
- Ну, что ж, они люди как люди. И доброта иногда стучится в их сердца... - слышу я дьявольскую мудрость сквозь толщину двух веков.
Я знаю - у общества всегда есть щит. Первый.
Потом второй, когда сломится первый.
Потом реденький третий, сопротивляющийся уже когда, казалось бы, сопротивляться невозможно.
И все эти щиты стоят перед массой собственно общества.
Нет-нет, не биомассой, как вам, наверное, захотелось сказать. И мне иногда хочется.
Но - нет-нет. Просто массой.
Они просто люди.
Просто им хочется кушать что привыкли, пить что привыкли и отдыхать где хотят.
И ничего ты от них более не добъёшься - только если они не познают смерть.
Смерть - она единственный индикатор, зажигающий в этих душах третьего пункта какое-то осознание происходящего.
Смерть - это, как ни странно, больше чем даже утрата недвижимости
:)
Но у меня беда - я не знаю даже приблизительного количества этой третьей группы.
я всё время среди своих.
Я не знаю срезов.
Мой срез узок - но он становится всё шире. Уже прошло шесть волн. Шесть волн ушли и туда и вернулись - или не вернулись.
У них, представителей этих волн, есть семьи.
У семей есть сослуживцы, родственники.
Так что есть надежда - срез третьей группы становится со временем всё уже...
... но есть подозрение, что, несмотря ни на что - срез третьей группы становится всё шире.
Зачем-то именно на это работает наша политика - молчать.
Молчать, поменьше о войне, поменьше. И вообще у нас никакой ведь войны нет.
И вообще...
Может быть, им тоже страшно?
Может быть, они тоже стоят над бездной и с ужасом видят, как вожжи контроля над происходящим уплывают из их рук?
Сккажите, а зачем мне вдруг так нужно знать толщину среза этой группы - людей, которые не хотят думать о страшном и неприятном, а если и сокрушаются, то только о том что они не могут кушать что хотят и пить что хотят?
Разве важна эта группа для меня и для людей, своими щитами подпирающими Украину?
Разве мнение и действия этих людей могут повлиять на наши решения?
На наше главное решение - идти туда, стоять над бездной до самого конца, каким бы он ни был.
Я вам сама отвечу.
Да, важна.
Потому что как ни крути, а страна - это нечто целое, включающее в себя и эту группу.
Нет, на наше решение эта группа не повлияет.
По одной простой причине.
У нас просто нет другого выхода.
Мы однажды вошли в эту дверь...
Реквизиты Ф.О.Н.Да Дианы Макаровой.