Александр Лужиков (1964 - 2006)
Воспоминания Игоря Крестьянинова об Александре Лужикове
«ПЕВЕЦ ЗЕМЕЛЬ СУРОВЫХ И ТАЕЖНЫХ…»
Наверное, буду совсем не оригинальным во мнении, что одно из качеств (свойств), отличающее настоящего поэта от текстовика - это: чувство родины (безмерная любовь, верность земле, которая тебя породила), а также чувство пути (особое понимания себя, своей судьбы, времени, в котором тебе суждено жить. Сопротивляясь деструктивности и дисгармонии падшего мира, поэт ищет в смыслах, намеках, интонациях, присущие только ему одному, отзвуки того самого… потерянного рая. Все это было у Александра.
Певец земель суровых и таежных…
Ты пел, как мог. Фальшивить не умел.
Не принимая новых истин ложных,
Ты зерна отличать мог от плевел.
Потомок северных охотников угрюмых
(Пельмени за спиной, огниво и ружье).
Ты пил тоску не из стаканов, не из рюмок
И добывать не мог всесильное «рыжье».
Художник ледовитых территорий,
Пусть на земле тебя сегодня нет…
Но есть в стихах твоих спасительное горе.
Но есть тот самый, первозданный свет.
Александр Сергеевич трубил в вечность: «Мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв». В поисках оригинальной музыки, ритма, тона, творец редко бывает счастлив. Слишком планка его высока , в отличие от рядового обывателя. Но ни с каким из всех земных наслаждений не может сравниться миг, минута, час, когда поэт успевает записать черным по белому эхом залетевшие звуки горних высей и далей потерянного рая.
Саша Лужиков был истинный художник. Это бесспорно. Пусть высокопарно. И прожил небольшую и нелегкую жизнь, но временами красивую жизнь творца. Я не был его другом. Нас можно бы назвать, пожалуй, добрыми, во всех отношениях, соседями и коллегами по ремеслу. Что, согласитесь, тоже бывает не часто. Во-первых, он родом из Коми, я - из Удмуртии (Ижевска), почти соседние республики, где проживали два самых близких народа финно-угорской группы. Во-вторых, мы жили целый год на одном этаже в общаге института, нас разделяли две комнаты. И, наконец, в-третьих, он, как и я, доучивался в Литинституте на заочном отделении.
Смотрю на фото, почти тридцатилетней давности, и, как для любого человека кажется, что это было недавно, вчера. Фотоаппарат был Александра Кувакина. А кто нас снимал - уже и не вспомню. Мы идем на станцию «Планерная», на электричку, а далее - в общагу.
Сейчас уже никто и не вспомнит точное время. (То ли конец 1983-го, то ли начало 1984 года. Ясно одно - была зима). Только об этом позже.
Мы поступили в Литинститут в юбилейный год - 50 лет со дня основания Союза писателей СССР. Не буду говорить за всех, но мне кажется, что эти два года будут самыми счастливыми навсегда для Саши Лужикова и для меня. Он - истинный посланец своего народа, недавний сельский школьник, я - бросивший филфак Удмуртского университета. Это было время глубочайшего застоя. Вожди умирали через год. О провинции и говорить нечего, столица духовно гнила. Хотя, с точки зрения желудка, столица цвела. В провинции в магазинах было почти пусто. А в Московии - мясо, масло, колбаса, пельмени и прочее. Хотя мы ехали не за этим. Мы хотели учиться на настоящих поэтов. Ректором тогда был некто Пименов, бодрый помыслами, но еле живой старикан, советский критик драматургии (чего он написал никто толком не знает) и старый ЧОНовец. Старикан как-то меня вдохновил на 1 курсе, когда вызвали на ковер по пустяку: «С такой фамилией надо шедевры писать!» - благословил меня и не выгнал в очередной раз. Замом был, а впоследствии ректором и далее министром культуры Евгений Сидоров, бывший успешный боксер, сделавший карьеру на критике (в основном произведений поэтов-шестидесятников, а точнее, Е. Евтушенко). Критик он был, естественно никакой, но видать угодил безопасности. Либерал и демократ в одном лице, он был, наверное, на своем месте и в нужное время. Итак. Мы поступили в один из элитарнейших вузов страны (сейчас уже это не так).Это можно проверить в архивах. В «Комсомольской правде» была небольшая заметка Льва Ошанина (мастера, который и принял меня в семинар), где он писал, что из 1200 стихотворных работ, посланных на конкурс, он выбрал около двадцати. Но Саше Лужикову повезло больше. Курс коми-переводчиков с основой - финская литература, взял тогда на себя, интереснейший поэт и глубочайший в то время переводчик - Ю. Озеров. Вообще, на мой взгляд, преподавали тогда в семинарах три больших поэта: Озеров на переводе, А.Межиров на ВЛК и А. Жигулин на параллельной заочке.
Мы были вполне счастливы и, как водилось во всех вузах страны, были посланы на сборы картошки в ближнее Подмосковье, как мне помнится, пионерлагерь в Истринском районе. Боссом у нас был незабвенный Иван Кириллович, физрук, бывший чемпион по плаванию и ватерполо. Фотограф, добряк и работяга (это, наверняка бы, подтвердил и Саша, если бы ему дали слово), - он ни на кого не кричал, ни кого не обижал, при этом сохранял дисциплину в коллективе. Среднего роста, слегка подлысоватый, в очках недорогой оправы, с изрядным животиком, он не хамил , ни на кого не орал и требовал лишь того, что ему было положено по службе. Картошку мы собирали нормально (ни шатко-ни валко, но план, кажется, выполняли). Некоторые временно оженились. Такая была у нас молодежная игра - полеты в Зимбабве, придуманная кем-то экспромтом. После сбора картофана, поужинав, ( кстати, кормили нас тогда весьма вкусно и питательно ) мы бегали до близлежащей станции за портвухой, располагались за столом в спальне-комнате и летели в Зимбаве бомбить вином далекую африканскую страну, попутно пролетая над другими странами. А далее - неутомимые разговоры за истинную литературу, о смысле жизни. Все как у Достоевского - о чем еще могут говорить российские творческие мальчики, собравшись в кучу за бутылкой вина?
Александра я вообще не видел ни разу угрюмым, злобным и ворчащим, говорящим что-то плохое за спиной человека. Помню его заразительный, басовитый и отрывистый смех, когда он слышал новую шутку или анекдот. Просто он по природе своей был добр. Вполне вероятно, что он все копил в себе. Но не позволял себе выплескивать негатив наружу в отношении к человеку или на бумагу. На картошке он с Димой Фроловым всегда были в передовиках. Издалека видна была их северная, работящая жилка. Когда еще основная масса ковырялась на середине бескрайнего поля, Саша с Димой уже выполняли норму, поджидая остальных за костерком в ближнем перелеске, запекая в золе вкусную подмосковную картошечку. Диме в ту пору было уже тридцать с небольшим. (Старик по сравнению с нами, двадцатилетними с хвостиком). К тому времени он уже успел хлебнуть и горького и кислого ( развод с женой, непечатность и прочая невезуха). Он был для Александра многим: старшим другом и наставником, защитником…ангелом-хранителем, одним словом. Это был, вообще-то, неплохой и оптимистичный человек. Но когда впадал в запои, то был неадекватен, и общаться с ним было сложновато. Живя в одной комнате, они делили все поровну, и печали и радости. Жили они бедно. На унылых, прокуренных обоях (как ,впрочем, и у многих) висели северные пейзажи и плакатик с надписью - «Терпи бумага - макулатурой станешь». Они не ссорились и не обижались друг на друга. Я, по крайней мере, не был свидетелем этого. Большинство из нас не печатались, начинали с коллективных сборников, о книге лишь мечтали. Но Саша у себя на родине уже регулярно печатался в местных газетах и журналах, через месяца два три выходили - то подборка стихов, то рассказ, то очерк. Жил бедно, но с каким-то легким шиком. Возьмет и закатит праздник. Родители, наверное, совсем не помогали материально и сами еле-еле сводили концы с концами. Точно не помню, но, кажется, в конце 1 курса или позже Сашу приняли в Союз Писателей СССР. Мы в ту пору даже и не мечтали. По всему было видно, то он на родине считался, хотя и молодым, но многообещающим автором.
Об «уроках физкультуры» будет небольшой, но отдельный разговор. Это была не физ-ра, а какой-то коммунистический рай. Каждую неделю, с вечера пятницы и по вечер воскресенья можно было поехать на спортивную базу на Планерной (где-то сразу за Химками). Заранее Кириллыч обходил комнаты и приглашал поехать на физкультуру. Делал предварительную заявку для желающих. Все оплачивал тогда богатейший Литфонд. Фишка для голодающих студентов была в следующем. К примеру, он заказывал (еду в столовой и номера) на 30-40 человек, но всегда приезжало человек пятнадцать. На электричку тоже нужны деньги. Для многих «уклонистов» это было просто западло - слетаться на дармовщину и халяву. Все же гордые… великие писатели. Пропившиеся и голодные (не всегда), наша команда (В. Мисюк (Тольятти), А. Пестов(Киров), Ю. Корчевный (Ессентуки) и ваш покорный слуга, также А. Кувакин (Воронеж), С. Узденов (Карачаево-Черкесия) с А. Лужиковым и Д. Фроловым (Коми ССР), однокурсники, наведывались к лакомому пирогу… «желудком поучаствовать в физ-ре». Мероприятия проводились так. Пятничный заезд начинался с поселения в трехместные номера и ужином, напоминавшим нам, провинциалам, обильный праздник (копченая нарезная колбаса, свежий сыр, ароматные булочки, сметана, какая-нибудь куриная ножка, большая зраза или котлеты с гречкой…плов, винегрет или зимний салат). Мы объедались так, что еле добирались до своих диванов и падали в изнеможении, пуская дым в потолок, не в состоянии уже больше что-либо делать. А делать нужно было, вначале идти в тир, где можно было пострелять из мелкашки столько, сколько душе было нужно, затем бассейн под открытым небом. Поначалу мы туда ходили. Но вскоре совсем оборзели - лень было «физкультурничать», ссылаясь Кириллычу на старые травмы и плохое здоровье. Наедались до самого упора и еще кое-что увозили в общагу. Все это было, разумеется, бесплатно. Разве это был не рай, который с перестройкой мы потеряли? Пришел новый физкультурник и заставлял всех отрабатывать нормативы на стадионе «Динамо». Да, и Литфонд рассыпался деньгами и был кем-то приватизирован. Такой лафы уже не будет ни в одной стране и никогда. Кириллыч был гармоничной личностью - он мог с нами (втихаря) и выпить, и поговорить по душам. Никогда не забуду. Ранняя весна. Спортбаза на Планерной. Мы отмечаем день рождения Сапара Узденова (ныне народного поэта Карачаево-Черкессии). Жарится шашлычок, беленькая холодится в еще оставшемся снежке. После очередного тоста кто-то стал жаловаться на то, что не печатают, не издают книги, а членство в СП вообще никогда не светит. Кириллыч выпил, выдохнул и заявил тогда: «Вот увидите. Сколько прошло через меня студентов. Все вы, ребятки, будете и печататься и станете членами СП. В этом я нисколько не сомневаюсь». Так оно почти и случилось. Правда в столице по-прежнему многих не печатают или печатают, но очень редко. Рассказывал он, например, такую историю. «Иду я по улице. Тормозит около меня машины. Кто-то зовет меня. Ба! Да это Женька Евтушенко. А рядом с ним Белла. Он тогда еще ухаживал за ней, и они не были женаты. Поехали, говорит, Кириллыч с нами отдыхать куда-нибудь к воде. Знал я одно красивое местечко на Истре, там она была широка и место уютное. Раскинули поляну. Выпили. Закусили. Женя решил показать себя суперменом - поплыл на тот берег. Проходит время - он на том берегу и не плывет обратно. Я приплыл к нему. Ты, мол, чего, Евгений? Мы за тебя волнуемся. Кириллыч, дорогой ты мой, сил обратно плыть нет никаких. Допонтовался. Держись, говорю, за мое плечо и поплыли обратно». С этой историей можно провести параллель. Е. Евтушенко, конечно поэт многогранный, но неровный. Порой хочется многого, рукой неба достать, а сил и вдохновения не хватает. К чему я все это пишу? О Кириллыче толком никто не вспоминал в мемуарах. Саша к нему тоже хорошо относился. И, уверен, он был бы обеими руками «за», что я припомнил Кириллыча, нашего замечательного фотографа-физрука. Кстати, после получения диплома мы с Сашей последний раз встретились у винного магазина. Он посетовал мне на то, что я не стал фоткаться со всем курсом. Я ему сказал, что финансы на нулях. А он мне, мол, можно было и потом, из дома деньги выслать. Вот не случилось. Теперь - жалею.
Последняя наша встреча с замечательным национальным поэтом состоялась в день получения мною диплома, в июне 1990 года. Он учился на курс или два позже. Перешел на заочку по семейным обстоятельствам. А точнее - женился на киевлянке. Наш курс разъезжался по домам, их - на смену нам, на очередную сессию. Я шел одиноко по коридору общаги. В кармане - билет на завтрашний поезд до Ижевска. Прощай, общага родной институт. Отмучался. Сегодня последняя ночь в твоих стенах. Навстречу, прямо, бежал Александр. Поздоровались. «Что грустный, Игорь, диплом получил, веселиться надо. Чего такой трезвый? - он мне. Я посетовал на отсутствие финансов, мол, уже заранее наотмечался. Выглядел он в тот день очень легким, подвижным, энергичным, жизнерадостным. Подтянутый, в новом костюме-тройке из хорошей ткани. «Не беда, у меня бабки есть. Давай обмоем твой диплом, нашу встречу и мою очередную сессию. Чай, не чужие люди», - предложил Саша. Погнали до винного. Набрали две сетки сухаря (другого не продавали в то время даже в Москве, в провинции все было по талонам). Начали «гудеть», разговоры по душам, про последние новинки в литературе. Он о своей жизни рассказывал следующее: «Живу как у кота за пазухой. Жену люблю. От Киева без ума. (А Киев и для меня остается одним из самых красивейших городов во всем мире). Никогда я так еще хорошо не жил. Выйдешь из дома - на первом этаже пивная, вобла, сосиски. Работала допоздна. Жизнью теперешней очень даже доволен». И я за него тоже тогда порадовался. Человек просто цвел и благоухал. Выглядел, как жених перед свадьбой. Цветка лишь не хватало в петлице. Затем, традиционно, по всей общаге прокатилась волна выяснений отношений, вплоть до драк. Слово за слово, мы пошли драться с моим однокурсником, кажется, прозаиком, я его даже и вспомню, этаким здоровенным мужиком восемь на семь, двухметровым, напоминавшим мне фигуру С.Довлатова (сужу по фотографиям). Он уже хотел сделать выпад и, наверное, размазал меня по стенке. Но из-за моей спины выскочили Саша с одним нашим приятелем. Здоровяк осекся. Пожали руки, типа помирились. Больше мы с Александром не пересекались. Это была наша с ним последняя, прощальная встреча…
П.С.
Отчего так рано ушел из жизни А. Лужиков, уходят другие, известные и не очень поэты? Все просто до обыкновения. В эпоху феодально-государственного капитализма, материального рационализма п о э з и я - не товар, а нечто третьесортное и ненужное. Хотя, погляди-ка, вновь и вновь приходят молодые силы, привнося в копилку мировой культуры свежие впечатления и новые интонации. Но властям этого не нужно. Поддерживать свободомыслие и поиски себя в мире, стране на духовно-эстетическом уровне они не намерены. Им нужны: «качественно новый человеческий материал» (М. Прохоров), бесхарактерный, не думающий обыватель, погруженный в свой маленький материальный мирок. Сытость и комфорт - две составляющие линии жизни современности. Зачем какие-то стишки? Проблем и без того хоть отбавляй. Но ведь примерно так было и в золотом, серебряном веке? Но стихи писались и читались.
Главное - и м и ж и л и л ю д и. Ныне воспитываются программируемые и понятные сверху. Стихи закончились, но, однако, светлой жизни все равно нет. Она уже никогда не наступит Колосс на глиняных ногах, как будто хочет похоронить на всегда поэзию, вольную, неуловимую и прекрасную. Как там о кончине А. Блока - «он погиб от отсутствия воздуха». Александр Лужиков (умер? погиб) от черствости и холода окружающих его людей, отсутствия поддержки и понимания власть придержащих, невозможности жить литературным трудом. И ведь дальше ничего путного не предвидится…Может быть . я не прав? Но вижу одно, ясно и отчетливо, - памятную доску в честь «певца земель суровых и таежных» на одной из центральных улиц Сыктывкара.
Игорь КРЕСТЬЯНИНОВ
Александр Лужиков - крайний справа