Про искусственное солнце, про искусственное небо, про искусственное я.
Здравствуй, Николя.
Давно мы не писали друг другу писем. Так давно, что это стало уже неважным. Я не уверена, что ты получишь и это письмо, что, впрочем, тоже не имеет значения.
В Москве, то жмурясь от солнца, то упиваясь дождями, развлекается осень.
Несколько бархатных уютных дней, пропитанных свежим пробуждающим воздухом, выцарапаны на календаре серым цветом, обозначающем будний день. Напрасно числа зовутся этим странным нескладным словом «будни»…хотя по звучанию название вполне логично. В любой день, независимо от календарного цвета скрывает в себе множество деталей, радостных вещиц, печальных напоминаний, которые ждут, когда их заметят. Но нет, мы с тобой, два человека, как и миллиарды остальных, погружены в себя, и дальше своего носа не видим, не видим так же и вещей, которых неприятно замечать, с которыми мы не знаем, что делать, как жить. Мы бежим куда-то, убегаем от чего-то, прячемся от проблем или теряемся в них, мы не всегда живём, и всё чаще выживаем.
Искусственные лампы мне давно заменили солнце, фильмы своими спецэффектами затмевают настоящие картины реальной жизни, вместо фруктов я пью витамины, уже окончательно потеряв интерес к яблокам, персикам, бананам… В переходе метро скрипач, выжимающий Вивальди из своей скрипки, доставляет мне неслыханную радость своей бездарной музыкой. Я замедляю шаг, чтобы успеть насладиться отголоском настоящей музыки. Эта музыка смычка и скрипки заставляет забыть меня обо всё, что я думала, я погружаюсь в какую-то неожиданную колыбель только моих эмоций и чувств, заменяющих мысли, раздумья - они меркнут и уже не имеют значения перед ощущениями. Музыканты в метро единственная радость, их музыка единственная польза для души, иногда это единственная польза и искреннее чувство не только в метро, но и за целую неделю, месяц хождений по земле, над и под ней.
Вчера я, укутанная осенним воздухом и безразличием солнца, смиренно закатывающегося за горизонт, сидела на ржавеющем металлическом ограждении. Уже почти совсем жёлтое дерево укачивалось и скидывало один за другим листья. Докуривая ментоловую сигарету, искусственно заменяющую мне какую-нибудь естественную радость, я, наконец, заметила эту грустную подчинённость всему - листья просто падали, деревья просто качались, небо над этим всем просто обесцвечивалось.
Я вспомнила, как мы с тобой сидели под очень похожим на это деревом, на нём были очень похожие на эти листья, тянувшиеся к похожему на это небу. Я тогда сорвала с десяток листьев и сделала себе веер. Было жарко. Помнишь? А ты сказал, что лучше идти к воде, ты уверил меня, что там прохладнее. Мы пришли к пруду. Большому и неподвижному пруду, который уже сотни раз успел замерзнуть, оттаять, согреться, остыть, в нём наверняка утонул не один человек, и не один человек в нём почувствовал радость воды и её чудесную силу. Мы тогда сели с тобой на траву и опустил ноги в воду. Солнце тогда также смиренно опускалось за горизонт, и всем своим видом показывало, как сильно и горячо нас любит, ласково касаясь своими лучами нашей обнажённой кожи. Мы смеялись над какой-то ерундой, возможно над твоими ботинками, бессовестно не желавшим скрывать пальцев. Ветер трепал волосы, вода нежно щекотала наши пяточки, и всё будто успокаивало, убаюкивало нас. Хорошее, давно забытое, утраченное, стертое чувство. Оно вдруг посетило меня, ущипнуло, окликнуло.
Эти чувства, это умение наслаждаться настоящими, а не заменяющими их, ощущениями, ровно как оригинал картины, как когда-то живший Антонио Вивальди, как выращенный природой плод - это самые важные, самые значимые потери, которым мы не придаём значения. Нас больше расстраивает сломанный ноготь, недовольство начальства, невозможность пойти в кино. Глупости. Глупости ли? Может быть причина этому просто перемены, под которые мы подстраиваемся, изменяя себя или себе, ведь самый просто способ жить - забыть всё, что приносит чувства отрицательного или положительного заряда, проще быть роботом, не испытывающим ни сочувствия, ни любви, ни сожаления. А возможно и нет никакой причины, просты мы с тобой так устроены - терять интерес и испытывать потребность к чему-то новому, желать большего, придумывать лишнее, утрачивать радость, подобно тысячному поцелую, жар и вкус которого не сравнятся с головокружением первого.
Ты что-то будешь делать с этим?
И я не знаю. Скорее всё останется как есть - скрипач в метро, витамины в таблетках. Только неожиданными натисками изредка навалится восторг от когда-то пережитого. О нём напомнит подземный переход, звучащий фальшивой музыкой Вивальди, вкус яблочного леденца, сквозняк вентилятора. Случится коротко и забудется. Как стёрлись из памяти визг школьных перемен, мамина теплая рука, будившая утром на урок математики. Как неблагодарно забытые родительские бессонные ночи у твоей кроватки. Взамен придёт раздражение от их советов, единственно искреннего беспокойства за твою календарную жизнь. И мы с тобой такие забытые. Ты меня. Я тебя. Когда-нибудь мы будем ещё больше забыты, от нас не останется и следа.
У моего отрывного календаря осталось ровно сто листов, и скоро его сменит новый циничный символ искусственных стимулов вставать в понедельник утром, а в субботу идти в кино.
Искусственное ли это всё, или такое же живое и важное, как осень в Москве, которую мы всё-таки иногда замечаем.
Давно мы не писали друг другу писем. Так давно, что это стало уже неважным. Я не уверена, что ты получишь и это письмо, что, впрочем, тоже не имеет значения.
В Москве, то жмурясь от солнца, то упиваясь дождями, развлекается осень.
Несколько бархатных уютных дней, пропитанных свежим пробуждающим воздухом, выцарапаны на календаре серым цветом, обозначающем будний день. Напрасно числа зовутся этим странным нескладным словом «будни»…хотя по звучанию название вполне логично. В любой день, независимо от календарного цвета скрывает в себе множество деталей, радостных вещиц, печальных напоминаний, которые ждут, когда их заметят. Но нет, мы с тобой, два человека, как и миллиарды остальных, погружены в себя, и дальше своего носа не видим, не видим так же и вещей, которых неприятно замечать, с которыми мы не знаем, что делать, как жить. Мы бежим куда-то, убегаем от чего-то, прячемся от проблем или теряемся в них, мы не всегда живём, и всё чаще выживаем.
Искусственные лампы мне давно заменили солнце, фильмы своими спецэффектами затмевают настоящие картины реальной жизни, вместо фруктов я пью витамины, уже окончательно потеряв интерес к яблокам, персикам, бананам… В переходе метро скрипач, выжимающий Вивальди из своей скрипки, доставляет мне неслыханную радость своей бездарной музыкой. Я замедляю шаг, чтобы успеть насладиться отголоском настоящей музыки. Эта музыка смычка и скрипки заставляет забыть меня обо всё, что я думала, я погружаюсь в какую-то неожиданную колыбель только моих эмоций и чувств, заменяющих мысли, раздумья - они меркнут и уже не имеют значения перед ощущениями. Музыканты в метро единственная радость, их музыка единственная польза для души, иногда это единственная польза и искреннее чувство не только в метро, но и за целую неделю, месяц хождений по земле, над и под ней.
Вчера я, укутанная осенним воздухом и безразличием солнца, смиренно закатывающегося за горизонт, сидела на ржавеющем металлическом ограждении. Уже почти совсем жёлтое дерево укачивалось и скидывало один за другим листья. Докуривая ментоловую сигарету, искусственно заменяющую мне какую-нибудь естественную радость, я, наконец, заметила эту грустную подчинённость всему - листья просто падали, деревья просто качались, небо над этим всем просто обесцвечивалось.
Я вспомнила, как мы с тобой сидели под очень похожим на это деревом, на нём были очень похожие на эти листья, тянувшиеся к похожему на это небу. Я тогда сорвала с десяток листьев и сделала себе веер. Было жарко. Помнишь? А ты сказал, что лучше идти к воде, ты уверил меня, что там прохладнее. Мы пришли к пруду. Большому и неподвижному пруду, который уже сотни раз успел замерзнуть, оттаять, согреться, остыть, в нём наверняка утонул не один человек, и не один человек в нём почувствовал радость воды и её чудесную силу. Мы тогда сели с тобой на траву и опустил ноги в воду. Солнце тогда также смиренно опускалось за горизонт, и всем своим видом показывало, как сильно и горячо нас любит, ласково касаясь своими лучами нашей обнажённой кожи. Мы смеялись над какой-то ерундой, возможно над твоими ботинками, бессовестно не желавшим скрывать пальцев. Ветер трепал волосы, вода нежно щекотала наши пяточки, и всё будто успокаивало, убаюкивало нас. Хорошее, давно забытое, утраченное, стертое чувство. Оно вдруг посетило меня, ущипнуло, окликнуло.
Эти чувства, это умение наслаждаться настоящими, а не заменяющими их, ощущениями, ровно как оригинал картины, как когда-то живший Антонио Вивальди, как выращенный природой плод - это самые важные, самые значимые потери, которым мы не придаём значения. Нас больше расстраивает сломанный ноготь, недовольство начальства, невозможность пойти в кино. Глупости. Глупости ли? Может быть причина этому просто перемены, под которые мы подстраиваемся, изменяя себя или себе, ведь самый просто способ жить - забыть всё, что приносит чувства отрицательного или положительного заряда, проще быть роботом, не испытывающим ни сочувствия, ни любви, ни сожаления. А возможно и нет никакой причины, просты мы с тобой так устроены - терять интерес и испытывать потребность к чему-то новому, желать большего, придумывать лишнее, утрачивать радость, подобно тысячному поцелую, жар и вкус которого не сравнятся с головокружением первого.
Ты что-то будешь делать с этим?
И я не знаю. Скорее всё останется как есть - скрипач в метро, витамины в таблетках. Только неожиданными натисками изредка навалится восторг от когда-то пережитого. О нём напомнит подземный переход, звучащий фальшивой музыкой Вивальди, вкус яблочного леденца, сквозняк вентилятора. Случится коротко и забудется. Как стёрлись из памяти визг школьных перемен, мамина теплая рука, будившая утром на урок математики. Как неблагодарно забытые родительские бессонные ночи у твоей кроватки. Взамен придёт раздражение от их советов, единственно искреннего беспокойства за твою календарную жизнь. И мы с тобой такие забытые. Ты меня. Я тебя. Когда-нибудь мы будем ещё больше забыты, от нас не останется и следа.
У моего отрывного календаря осталось ровно сто листов, и скоро его сменит новый циничный символ искусственных стимулов вставать в понедельник утром, а в субботу идти в кино.
Искусственное ли это всё, или такое же живое и важное, как осень в Москве, которую мы всё-таки иногда замечаем.