"Игра в бисер": Достоевский. "Бесы"
В выпуске передачи "Игра в бисер", посвящённом "Бесам" Достоевского, собралась интересная компания, которая знала, о чём говорить (и знала, о чём говорит), так что даже ведущему Игорю Волгину не удалось своими не самыми удачными вопросами увести гостей с тропинки вразумительного обсуждения в чащу невнятицы. Вообще, у меня есть такое крамольное соображение, что Игорь Леонидович передаче мешает. Сама по себе такая программа, как "Игра в бисер", безусловно, нужна, и диалог специалистов о значимых литературных произведениях, кажется, просто не может не быть интересным. Но нет ничего невозможного, когда за дело берётся профессионал. Под чутким руководством Игоря Леонидовича разговор о самом интересном и культовом романе рискует обернуться набором общих мест и отрывочных суждений.
И всё-таки о хорошем.
You can watch this video on www.livejournal.com
Интересно было услышать что-то кроме засаленных фраз о романе-предупреждении, романе-пророчестве со всеми вытекающими разговорами о революционных бесах и немощных либералах. Так, филолог Дмитрий Бак (кстати, отличный лектор и рассказчик, надо будет выложить подборку видео с ним) настаивал на следующей мысли: «То, что этот роман предсказал бесовщину революции, политические убийства, - это дважды два - четыре. Но есть ещё один важный смысл, который в романе «Бесы» присутствует. Опасна не какая-то идея в своей сути (например, революционная), опасно преувеличение значения этой идеи, доведение её до крайности (в том числе это относится к идее христианской, религиозной - Великий Инквизитор). Это первое. И второе - совмещение в одном сознании разных идей в том случае, когда каждой из идей человек полностью верит (то, о чём говорит Митя Карамазов: «Велик человек - я бы сузил»). Ставрогин в разговоре с Шатовым говоря нечто противоположное о вере в бога, чем раньше, заявляет при этом, что он ни тогда, ни сейчас не лжёт. Любая идея, революционная, христианская, превращается в бесовство, когда она абсолютизируется. Ведь это маленькие бесы, а не дьявол. Это дьявол на место правильной идеи подставляет противоположную. А бесы выворачивают изнутри даже самые правильные идеи, превращают музыку в визг». Уточняя, он добавит: «Бесовство наступает там и тогда, где и когда человек слишком увлекается позитивной идеей, светлой идеей, а не злой, например, идеей всех сделать равными и счастливыми». Со всем этим хочется согласиться, но вот только в самих "Бесах" увлечение "светлой и позитивной идеей" главных бесов - кружка Верховенского - мягко говоря, не очевидно.
Худрук Театра на Малой Бронной Сергей Голомазов, поставивший "Бесов", акцентировал внимание на другом: «Я всегда смотрел на этот роман, как на разоблачение одного из самых страшных грехов - сотворения себе кумира (как «Преступление и наказание» о нарушении заповеди «не убий»). Если говорить о тех мыслях, которые я вкладывал в свой спектакль, то это мысли о разрушительной природе бесовства, связанного со святой, слепой, безумной, нехристианской верой в глубоко греховного, порочного человека».
О природе бесовства говорила и литературовед Людмила Сараскина: «Я понимаю бесовство, как болезнь души, потерявшей свои пределы. Вот посмотрите, кто герои «Бесов» и других романов Достоевского. Это люди, выбитые из своей стихии жизни. У них нет профессии, у них, как правило, нет семьи, матери не рождают детей, а если рождают, то дети умирают. Это люди, осуществившие свою жизнь крайне неудачно на всех своих путях. Люди, выбившиеся из седла, люди, попавшие в хаос». Кстати, несмотря на дальнейшую пикировку Л. Сараскиной и Д. Бака, их мысли соприкасаются в этой точке, где она говорит о беспредельности и хаосе (а это в том числе и понимательный хаос), а он - об отсутствии единства человека (и современного человека, в частности, - это важно, это нас касается, а не далёких шигалевых и липутиных) и его убеждения, о свободном совмещении противоположных идей и бесконечной смене масок.
То, что в обсуждении сошлись литературоведы и режиссёр, выявило, кстати, любопытную разницу в подходе к материалу, которая зрителями (и в театре, и в кино) не всегда учитывается. Например, для главных героев романов Достоевского характерно наличие определённой идеи или теории. Если для литературоведа важно в первую очередь их содержание, а само наличие у персонажа идеи или теории принимается как данность, то режиссёра из практических соображений всегда интересует не столько содержание этих идей и теорий, а то, откуда они у героя взялись и зачем они ему, чего он посредством их добивается. Потому что актёру играть идею невозможно. Вот С. Голомазов и раскрывает, как он в своём спектакле решал эти проблемы. Конечно, режиссёру приходится досочинять, фантазировать, и иногда такие фантазии можно упрекнуть в надуманности. Так, причины душевных отклонений, извращений Ставрогина связываются режиссёром с психологической травмой Николая Всеволодовича, полученной им в юности со стороны любимого учителя, Верховенского-старшего. Это было что-то, видимо, настолько развратное, что С. Голомазов даже не стал впрямую озвучивать. У меня, если честно, с образом Степана Трофимовича такое не очень вяжется. Странно, что в студии никто не стал оспаривать эту версию. Более правдоподобно звучит предположение режиссёра, что вся теория Кириллова о том, что Бога нет и в доказательство этого нужно убить себя, нужна ему, чтобы вернуть своего личного бога - Ставрогина...
Сложно сказать, кто победил в этой партии "игры в бисер". Хочется думать, что зритель, по крайней мере, не в проигрыше.