из книги "Над бездной" И.Кодзоев (отрывки)

[a_fatima]

 


Девушка

....Это было в первые годы выселения. Рассказывал мне это один шофер-ингуш, который вез меня.…Бригадир приехал на полевой стан ровно в обед. Повариха встретила его с улыбкой:
- Эх, Марк Петрович, и девка же у нас в бригаде, новая. Только не по тебе писана - ингушка она. С ней не загуляешь, как с остальными.
- Загуляем, Дуся. Уж мне какая там девка не поддается. Сейчас в обед ее поцелую, а вечером… Хе-хе!
- Берегись ты, злые они, ингуши!
- Кого уж бояться, голодных ингушей?
- Посмотрим, что у тебя выйдет.
Дуся ударила в диск. Колхозницы начали стекаться.
И в самом деле ингушка была красива и стройна.
«Ах ты, какая!» - с бьющимся сердцем произнес Марк Петрович.
Для начала он обнял и поцеловал нескольких девок, а потом схватил и сжал в объятьях ингушку. Она долго не могла вырваться. Все смеялись и кричали:
- Привыкай, привыкай!
Наконец ингушка вырвалась. Она отскочила в сторону и дико сверкнула глазами. Лицо ее было бледным.
- Чá, дрыкаисся, как не объезжена кобыла? - сказал бригадир с усмешкой.
И это были его последние слова. Из рукавчика ингушка выхватила нож с тонким лезвием. Не успели люди охнуть, как нож уже торчал в горле Марка Петровича.
Бригадир свалился и начал биться в предсмертных судорогах.

Эту девушку судили. Суд шел через переводчика.
Судья: За что вы убили бригадира?
Ингушка: Он обнял меня.
Судья: Неужели это такое большое дело, что за это надо убивать? Вы же не умерли от этого. Он же и других обнимал, и ничего.
Ингушка: Собаки живут собачьей жизнью. Им стесняться не надо. А я - ингушка, должна беречь свою честь.

Мужество
- Что ты сотворил с нами, о жестокий мир! Как низко мы пали! Ушло наше мужество. Бедное дитя, девочка моя, вот мы смотрим на тебя, жалеем, как женщины, но ничем помочь не можем. Вот как наказал нас Бог. Лучше лежать бы нам мертвыми, чем видеть это. Вместо папах позором покрыты наши головы. А если это не так, то пусть встанет из нас тот, кто скажет: «Я, сын своего отца, не утерял еще мужества, и я сумею защитить эту соотечественницу!»
Слова, сказанные громким гортанным голосом, прокатились по головам сидящих в зале суда. Русские смысла не поняли, но почувствовали их значимость. Ингушей эти слова ранили в самое сердце. Они опустили головы.
Шло судебное заседание. 1945 год. Судили девушку-ингушку. Она спрятала в кустах шиповника сумку с зерном. Поймали. Теперь ее судят. Прокурор просит дать ей 5 лет.
Судья глянул в зал. С заднего места кто-то поднялся и пошел между рядами. Он остановился около старика Хямпи. Худой, бледный молодой человек.
- Я сын Довта из Ахки-Юрта. Разыскиваю свою семью. Я уже знаю, где она, но не суждено было добраться до нее. Отец, меня ранили твои слова. Я хочу сказать, что нет ничего на земле, что устоит против мужества. Наш устаз* Кунта-Хаджи почитал мужество выше святости. Мужеством можно защитить любого. Не отдадим в чужие руки нашу сестру. Беру это на себя. Не падайте духом. Да поможем нам Аллах!
Он прошел к судье и заявил, что зерно украл он, а девушка случайно на него наткнулась. Он убедил суд, что вор - он.
Девушку освободили. А этот мужчина получил 5 лет.

Древо жизни
Неожиданно его глаза загораются радостью, и писатель догадывается: что-то он отыскал, где можно кольнуть «писаку» побольнее.
- Слушай, - говорит Бади, будто вспомнил что-то сокровенное, - я купил твою большую красную книгу*. Называется, кажется, «Ингуше».
Слово «ингуш» он обычно произносит с уничижительным оттенком.
- Не «Ингуше», - поправляет писатель, - а «ГIалгIай».
- Ну, да, по-нашему «ГIалгIай». У меня двоюродный брат большой любитель ингушских книг, песен, стихов там… Он такое мне нарассказал про твою книгу - я купил. А она оказывается на ингушском языке. Лежит дома, пылится. Я не умею читать на нашем языке.
- Почему?
- А зачем это мне?
- Ты разве не ингуш?
- А что, все те ингуши, которые не умеют читать на ингушском - не нормальные, хочешь сказать?
- Во всяком случае, неполноценные. Бади, подумай сам, спокойно подумай: как тебе удалось прожить семьдесят лет и не выучить тринадцать ингушских букв? На такое способен только тот…
- Давай говорить честно, и открыто, ничего не утаивая. Давай?
- Давай.
- Как, по-твоему, Карл Маркс был умным или глупым человеком?
- Несомненно, он был умным человеком.
- Вот. Он сказал: «Языки малочисленных народов, исполнив свою историческую миссию, отомрут». Ты свидетель, как медленно умирает наш родной язык. Он обречён. Зачем цепляться за бесперспективное дело? Ингуши сами сказали: «Варгвоаца унахо сахиларга ма валва!». Это жизнь! Ничего с этим не поделаешь!
Напиши хоть целую библиотеку великих книг на ингушском языке, ты его не спасёшь.
- Но он ещё жив!
- Но уже тяжело болен. Он, как дерево, которое засыхает. Ветки гибнут одна за другой. Скоро ствол упадёт. А ты - вроде умный человек - написал хорошую книгу на полумертвом языке. Если твою книгу прочитают двадцать человек, это хорошо. Но если бы ты эту книгу написал на русском языке, о тебе заговорили бы во всём мире, как о великом писателе. Понимаешь: великий ингушский писатель! Слава, деньги, престиж… О-о-о! А сейчас даже в родном селе многие не знают, что ты написал большую книгу. Умный ты после этого?.. На твоём языке говорят только старики на похоронах и зерат-бийсах.* Ингуши практически отвергли его, как старую изношенную одежду. Ты что, никуда не ездишь, нигде не бываешь вне ворот своего дома, где собираются люди, особенно молодёжь? Это, дорогой мой писатель, - жизнь! Не тебе её учить.
Он говорит очень неприятные для писателя, но очевидные вещи. «Действительно, - соглашается про себя писатель, - молодёжь мало стала говорить на родном языке, особенно её женская половина. В древности наши предки говорили так: «Против удара правды нет щита». У меня тоже нет щита против слов твоих, Бади. Ты видишь это и торжествуешь.
Писатель отключается, уходит в себя, собеседника не слышит. Тот говорит, говорит, чтоб добить «противника», но слова его отлетают словно стрелы от бетонных стен обороняющейся крепости. А тем временем, страдающая от боли душа писателя всё же находит свою спасительную соломинку и ухватывается за неё всеми силами, будто за некую опору, через которую возможно её дальнейшее воскрешение.
Произошло то, в буквальном смысле, чудо, как спасение, явившееся на память писателю, и состоявшееся тридцатью годами раньше того времени, когда происходила описываемая нами словесная дуэль…
Тогда в горах жил один дальний родственник, который приезжал погостить довольно часто. Писателя он любил не за творчество, а за сад, хороший яблоневый сад. Хозяин ставил гостю с гор под деревьями старинный треногий столик, а на ветку яблони вешал молитвенный коврик. Сам же уходил на работу. Звали гостя Хизиром.
Гость проводил в любимом саду несколько дней, наслаждаясь фруктовыми ароматами и благодатью. Особенно он любил одну яблоню, под ней и просил ставить себе стол.
И эта яблоня как-то заболела.
В середине лета неожиданно листья стали блекнуть, желтеть и падать. К началу осени бедняжка стояла совсем обнажённая. Хозяин сделал всё, что умел, дабы спасти её от гибели. Но тщетно. И тут приезжает Хизир. Старик, сразу после слов приветствия, направился в сад, к любимой яблоне.
- Ваи-й! Что с ней случилось? - горестно всплеснул он руками.
- Не знаю. Заболела. Я лечил, но не помогло. Засохла совсем. Придётся срубить.
Старик глубоко вздохнул и присел на стульчик около яблони, нежно погладил её штамб*.
- Что с тобой, красивая? Тебя сглазили или порчу навели? Или что другое случилось? Расскажи дедушке. Расскажи, милая! Ты не умерла, я знаю. Ты болеешь очень тяжело. Тебе трудно дышать, питаться не хочешь. Но ты же жить хочешь? Хочешь? Все хотят жить!
Старик приложил ухо к стволу.
- Хочешь, конечно! Так, не умирай! Живи! Дыши! Я тебе помогу. Знаешь же, как жить хорошо. Весной нарядишься в зелёное платье, украсишься белыми бантиками - невестой станешь! Замуж выйдешь! Ну, дыши, дыши! Поглубже дыши!
Старик накричал на хозяина, погнал за лопатами и ведром. Он был страшно озабочен. Они работали вокруг яблони несколько часов. Вскопали большой круг радиусом полтора метра вокруг дерева и глубиной в два штыка. Осторожно копали - чтоб корни не повредить. В трёх местах они сделали «колодцы» до полуметра глубиной, их заложили крупными камнями. Остальной круг засыпали свежим перегноем. Потом стали таскать воду от крана на поливку. В каждый колодец залили по пятьдесят вёдер. Утром рано гость разбудил хозяина. Снова залили по десять вёдер.
Через день Хизир уехал, но с хозяина взял слово, что тот ежедневно будет заливать в каждый «колодец» хотя бы по пять вёдер воды, а лучше - десять.
- На будущий год урожая она не даст, потому что сил не хватит, но подарит несколько яблок в благодарность. И ещё: ласковые слова говори! Говорят, что ты писатель. Неужели нежных ингушских слов не знаешь?!.
К сказанному гостем хозяин отнёсся скептически. Но слово своё сдержал: лил и лил воду в эти, казалось, бездонные ямы. Смеялись над писателем и соседи, и жена, и дети:
- Он хочет оживить мёртвое дерево!
А он лил, лил свою воду и приговаривал хизировы нежные слова:
- Зачем тебе умирать? Ну, засохнешь, свалишься, сгниёшь. Жить, ведь, хорошо. Зиму как-нибудь переживём, весна придёт. Оденешься, нарядишься - зелёное платье, белые бантики!.. Невестой станешь! К тебе сватами пчёлы прилетят! Замуж выйдешь. Оживай! Оживай! Я тебя люблю! Если умрёшь - буду плакать!
Как-то писатель простудился, всю ночь температурил, а утром не смог встать. Он попросил жену снести яблоне эти пятнадцать вёдер воды, передать от себя привет и извиниться. И обязательно на родном языке.
Жена пошла только потому, что не хотела обидеть больного мужа.
Буквально через несколько минут она врывается в комнату и набрасывается на больного, что-то кричит про яблоню, глаза - большие, изумлённые, чуть ли не выпрыгивают из орбит.
- Что? Что случилось?
- Почки!
- Почки?
- Распустились почки!
- Какие почки?
- На нашей яблоне распустились почки - мал-л-ленькие, нежные листочки! Ва, Даьла!* Это чудо! Ведь скоро осень! Вот тебе и старик!
Больной быстро оделся и побежал в сад.
Воистину - это было чудо! На многих веточках, тут и там, появились нежные листочки, словно ранней весной.
Он обнял ствол и приложился к нему щекой.
- Вот и хорошо! Ожила! Я рад! А зачем умирать? До заморозков ещё полтора месяца. Окрепнешь. Я тебя подготовлю к зиме. Окутаю потеплее. А весной нарядишься! Зацветёшь! Невестой станешь! Замуж выйдешь!..
В ту зиму старик Хизир умер. Но его наука о борьбе за жизнь осталась с писателем.
А яблоня жива, и по сей день даёт сочные, сладкие плоды, которые пахнут ароматами духов, мёдом, молоком - жизнью.
Писателю приятно вспоминать, как он носил воду к своей красавице с далёкого крана, как говорил ей нежные, ласковые слова:
- Пей, красавица! Утоляй свою жажду! Целый день стоишь под солнцем - наверное, очень жарко. Жарко? Выздоравливай! Вот переживём зиму. Наступит весна! Станешь невестой! Сваты станут летать: бз-з-з-з!
…Писатель вздрогнул - Э В Р И К А:
«Разве мой родной язык не похож на эту яблоню? Богатейший и красивейший язык - мать языков мира! Зачем ему умирать?! Что болтает этот почти свихнувшийся Бади? Что он понимает, что знает? К Дьяволу - с его социализмом, Марксом, Лениным и всеми их последователями! Сатанинская гвардия! А слава людская - радужный мыльный пузырь и ничего более: пуфф - и нет его. Я хочу жить в своём родном языке, жить до скончания веков!»
Долгое молчание писателя Бади понял, как идейный разгром оппонента, как свою победу: у него, дескать, нет против меня аргументов. «Идейный» коммунист Бадруддин Зайпулович радуется, идёт в разнос:
- Пора поумнеть! Тебе не пятнадцать годиков. Напиши что-нибудь стоящее на великом, перспективном языке, в конце-то концов! Немножко подсласти…
Писатель встал.
- Ты куда?
- Пойду поливать.
- Поливать? Зимой?
- Поливать.
- Что поливать?
- Своё дерево. Оно не умрёт.
Писатель направляется в дальнюю комнату, где у него стоит письменный стол, а на столе всегда - свежая скатерть, пачка белой бумаги и ручка.
Ручка - это Калам, воспетый Самим Всевышним в Благородном Коране!
Писатель удобно садится на своём стуле. Молитва-хвала сама вырывается из груди:
- Слава Давшему моему народу благородный язык - Язык Языков! Слава творцу Калама и белого поля бумаги! Слава! Слава!
Писатель приступает к поливке своего Древа.
И да будешь ты жить вечно, - священное Древо жизни нашей!