Порнография: Мужчины обладают женщинами - Маркиз де Сад (окончание)
Перевод третьей части главы "The Marquis de Sade (1740-1814)" из книги "Pornography: Men Possessing Women"
Текст взят с сайта Остановить сексуальное насилие.
Перейти к началу главы
Камю ухватил саму суть легенды о Саде, когда писал: «Отчаянное требование свободы привело Сада в царство служения…». На протяжении всей литературы о нем, за исключением некоторых незначительных уточнений, Сад считается человеком с неутолимой жаждой свободы, и именно эту жажду жестоко наказало несправедливое и подавляющее общество. За этим стоит идея о том, что Сад, которого Аполлинер называет «самым свободным духом, который когда-либо жил», был чудовищем в изначальном значении этого слова - чем-то неестественно чудесным. Когда Сад нарушал сексуальные и социальные границы в своих книгах или в своей жизни, это считалось по определению революционным. Антисоциальный характер его сексуальности воспринимался как радикальный вызов обществу, увязшему в своих репрессивных сексуальных нормах. Сада видели мифологическим изгоем, грандиозным героем бунта в жизни и в литературе, чей сексуальный аппетит, как бомба террориста, угрожает взорвать установленный порядок. Тюремное заключение Сада считается проявлением деспотизма системы, которая хочет ограничивать, контролировать и менять сексуальность, не позволяет ей убежать навстречу анархическому удовлетворению. Сад изображается жертвой жестокой Системы, пострадавшим за свое мужество противостоять ей.
В легенде о Саде животворящую роль играет ложное утверждение, в которое многие верят, что он почти всю свою жизнь гнил в тюрьме в наказание за непристойные сочинения. Обыватель, как правило, так себе представляет историю Сада: он был гением, слишком умным для жалких пуритан вокруг, его заперли за его сексуальную свободу, которая в основном выражалась на бумаге, и его держали в тюрьме из-за угрозы сложившемуся общественному порядку, он стал жертвой несправедливого тюремного заключения, его преследовали за выражение радикальных сексуальных ценностей в жизни и сочинениях, за то, что он был «самым свободным духом, который когда-либо жил», за то, что он был оскорблением для системы конформизма. В итоге, Эрика Джонг в своей статье для «Плейбоя» («Нужно быть свободным, чтобы смеяться») утверждает, что Сада посадили в тюрьму за его чувство юмора.
Авторы книг о Саде очарованы и его жизнью, и его работами, и трудно сказать, удалось бы поддерживать легенду о Саде, если бы одно существовало без другого. Эдмунд Уилсон испытывал отвращение к его книгам, тем не менее, был заворожен его жизнью. Симона де Бовуар испытывала отвращение к жизни Сада, тем не менее, была заворожена его книгами. Большинство авторов скорее защищают Сада, чем анализируют его сочинения, они влюблены в него по той причине, что его сексуальные пристрастия одновременно запретны и повсеместны. Книги и статьи о Саде - это крестовые походы, романтизация, мистификация в литературном смысле (то есть, преднамеренное запутывание читателя). Преисполненные миссионерской страсти они все приходят к одному и тому же откровению: Сад умер за ваши грехи - за все совершенные вами сексуальные преступления, за все сексуальные преступления, которые вы только хотели совершить, за все сексуальные преступления, которые вы рисовали в своем воображении.
Сад пострадал, потому что он делал то, что вы хотели делать, его посадили в тюрьму, как могли бы посадить и вас. Это «вы» подразумевает мужчину. Свобода Сада - это требование свободы, как его понимают мужчины. Страдания и жертвенность Сада, независимо от степени и причины, считаются подлинными, потому что их переживают мужчины (Сад в тюрьме и писатель, болезненно одержимый мужчиной, которого остановили). Нет такой женщины, чью жизнь так же обожали и прославляли. Нет такой женщины, чьи страдания так же оплакивали. Нет такой этики, действий или пристрастий женщины, которые бы так же ценили в мужском поиске смысла свободы.
Основное содержание легенды Сада воспроизводилось самим Садом, в особенности в его тюремных письмах и пустопорожних философских рассуждениях, которые характерны для его книг. Морис Гейне, левый либертарианец, и его ученик Гилберт Лели, первый из так называемых исследователей Сада, переписали подробные самооправдания Сада и в процессе переделали их в общепринятые факты. Сад написал свою собственную легенду, Гейне и Лели воскресили ее, последующие писатели перефразировали, защищали и воплощали ее.
В своих письмах Сад предстает воинственным, гордым мучеником, верящим в свою праведность: «Невзгоды никогда не сломят меня…», пишет он Рене-Пелажи в 1781 году. «И никогда они не сделают мое сердце рабским. Если эти проклятые цепи приведут меня в могилу, ты не увидишь во мне никаких перемен. Мне выпало несчастье получить от Небес полную решимости душу, которая неспособна уступать и никогда этого не сделает. Я полностью лишен страха оскорбить кого-либо».
Именно Сад нарисовал портрет мадам де Монтрей, к которому теперь обратились его биографы, и который они дорисовали уже без его помощи. Как писал Сад: «Этому кошмарному существу уже недостаточно этой кошмарной пытки: ее следует усилить до той степени, на которую лишь способно ее воображение, чтобы удвоить этот ужас. Ты согласишься, что существует лишь одно чудовище, которое может довести свою мстительность до этой точки».
Оправдания Сада просты по всем пунктам обвинения: он никогда не делал ничего плохого. Его защита состоит из двух частей. Во-первых, он не делал ничего из того, в чем его обвиняют, и оснований для тюремного заключения не существует. Никто не может доказать, что он это делал, включая свидетельниц, чьи слова не могут иметь такой же вес, что и его слова: «Показания ребенка? Но это же слуга, нельзя верить ребенку и слуге». Во-вторых, все его действия были обычным делом. Эти два несовместимых направления самозащиты часто спутываются у Сада, но его очарованные апологеты не придают значения противоречиям. Вот как он защищает себя перед своей женой, которая находилась с ним во время насилия над пятью пятнадцатилетними девочками, добытыми Нанон, впоследствии родившей ребенка: «Я уединяюсь с ними, я использую их. Шесть месяцев спустя некоторые родители заявляются и требуют их возвращения. Я возвращаю их [он этого не делал], и внезапно меня обвиняют в похищении и изнасиловании. Это чудовищная несправедливость. Закон по данному вопросу… гласит: во Франции сводницам напрямую запрещается поставлять девственниц, так что если девушка, которую таким образом привели, была девственницей, и она подает жалобу, обвиняют не мужчину, а сводницу, которую тут же сурово наказывают. Даже если мужчина просил у нее девственницу, то он не подлежит наказанию: он просто делал то же, что и другие мужчины. Повторяю, что это сводница предоставила ему девушку, и она прекрасно знала, что ей запрещено это делать, так что это ее вина. Таким образом, первое обвинение в похищении и изнасиловании в Лионе является полностью незаконным. Я не совершил никакого правонарушения. Наказанию подлежит сводница, к которой я обратился».
Использование женщин, по мнению Сада, является абсолютным правом, которое несправедливо ограничивать и которого нельзя лишать ни при каких обстоятельствах. Его гнев на то, что его наказали за насилие над женщинами, так никогда и не утих. Его заявления о невиновности были основаны на следующем утверждении: «Я виновен всего лишь в простом либертинизме, который более или менее практикуется всеми мужчинами в соответствии с их естественным темпераментом или склонностями». Братские узы Сада были очевидны, только когда он использовал преступления других мужчин, чтобы оправдать свои собственные.
Тот самый «либертинизм» Сада был главной темой его сочинений. Ричард Сивер и Острин Уэйнхауз в предисловии к собранию сочинений Сада многозначительно подчеркивают, что «либертин» происходит от латинского слова liber, то есть «свободный». В реальности, изначально либертинами называли освобожденных рабов. Использование данного слова Садом противоречит его раннему смыслу несмотря на утверждения поклонников-переводчиков об обратном. Для Сада либертинизм - это жестокое использование других людей ради собственного сексуального удовольствия. Рабство является обязательным условием либертинизма Сада, и самое долгоживущее наследие Сада - переименование сексуального деспотизма в «свободу».
Сочинения Сада практически не поддаются описанию. Общее количество ужасов в них является беспрецедентным в истории литературы. Это фанатичное и полностью реализованное желание описать и раскрыть пытки и убийства ради удовлетворения похоти, и оно поднимает центральный вопрос жанра порнографии: Зачем? Зачем кто-то хочет делать (создавать) это? В случае Сада мотивом обычно называют месть обществу, которое его преследовало. Такое объяснение не принимает во внимание тот факт, что Сад был сексуальным хищником, и создаваемая им порнография была частью его хищничества.
Недостаточно сказать, что этика Сада - это этика насильника. С точки зрения Сада, изнасилование - это слишком скромная, недостаточно возбуждающая форма надругательства. В произведениях Сада изнасилование - это прелюдия, подготовка к главному событию, а именно увечьям до смертельного исхода. Изнасилование - это неотъемлемый аспект, потому что сила - это фундамент в концепции сексуального действия по Саду. Однако со временем оно приедается, становится скучным - пустая трата энергии, если не добавлять к нему пыток, а потом и убийство жертвы. Сад - ярый приверженец жанра «снафф»: рано или поздно для оргазма потребуется убийство. Жертв режут, сажают на кол, жгут живьем, медленно поджаривают в жаровне, едят, отрубают голову, разделывают, пока они не умрут. Женщинам зашивают влагалища и прямую кишку, чтобы потом их порвать. Женщин используют в качестве столов, на которые ставят обжигающую еду и горящие свечи. Понадобятся тысячи страниц самого Сада, чтобы перечислись все ужасы, которые он описывал. Тем не менее, в них проглядывает общая тема.
В сочинениях Сада мужчин, женщин, мальчиков и девочек используют, насилуют, уничтожают. На верхушке все контролируют либертины, как правило, пожилые мужчины, аристократы, обладающие властью благодаря своему полу, богатству, положению и жестокости. Сад описывает сексуальность этих мужчин как наркотическую зависимость: каждый сексуальный акт развивает толерантность, каждый раз возбуждение требует еще большей жестокости, оргазм требует больше жестокости каждый раз, число и униженность жертв должны всегда расти. Каждый, кто уступает аристократам в богатстве, социальном статусе или своей способности к жестокости, становится мясом для секса. В первую очередь, насмешкам, унижениям и презрению подвергаются жены, дочери и матери. Прислуга обоих полов и женщины-проститутки составляют основную массу тех, кого насилуют, расчленяют и казнят. Лесбийские акты служат украшением бойни, они воображаются мужчиной для мужчин, и это настолько мужское воображение, что единственный логичный выход - это переплетение божественного траха с убийством.
В сочинениях Сада женщин-жертв во много раз больше, чем мужчин, но его жестокость включает всех. Он заявляет пансексуальное доминирование - мужчина, который не знает границ, но все-таки женщин он ненавидит больше.
Хотя аристократов на верхушке никогда не калечат, их могут, по их собственному приказу, пороть и подвергать содомии. Они всегда сохраняют полный контроль над поркой или содомией. Все, что делают с ними, делается ради их оргазма и на их собственных условиях. Для Сада импотенция - это признак стареющего либертина: все более и более изощренные преступления необходимы, чтобы достичь эрекции и эякуляции. Джордж Стайнер, возможно, к своей чести, не смог оценить важность прогресса похоти в произведениях Сада, особенно в «120 днях Содома»: «Говоря кратко: учитывая физиологическое и нервное строение человеческого тела, число способов получения или удержание оргазма и способов соития фундаментально ограничено. Математика секса останавливается где-то на шестидесяти девяти, нет никаких бесконечных числовых рядов». Демонстрируя свою собственную разновидность мизогинии, Стайнер продолжает и говорит, что «с тех пор как мужчина встретил козу и женщину, все оставалось довольно неизменным». Однако Сад именно что утверждает, что мужчины слишком быстро насытились тем, что есть, будь это женщина или коза.
В книгах Сада мужчины на верхушке делят жертв и меняются ими в попытке создать сообщество на основе общей, пусть и плотоядной, сексуальности. Общие жертвы приводят к общим оргазмам, к связи между мужскими персонажами и между автором и его читателями-мужчинами. …
Большое значение придается тому факту, что две основные героини Сада, Жюстина и Жульетта - женщины. Жульетту особенно часто приводят в пример эмансипированной женщины, поскольку она относится к пыткам и убийствам с той же потрясающей легкостью, что и мужчины в произведениях Сада. Она знает, как получать удовольствие, как трансформировать боль в удовольствие, а рабство в свободу. Как говорят литературные друзья Сада, все дело в отношении. Вот у нас есть Жюстина, которую насилуют, пытают, унижают, и она это ненавидит, поэтому она жертва. Вот у нас есть Жульетта, которую насилуют, пытают, унижают, и она это любит, поэтому она свободна. Как выразил эту мысль Ролан Барт: «Крик - это метка жертвы. Она делает себя жертвой, потому что она выбирает кричать. Если, при тех же обстоятельствах, она эякулирует [sic], она перестает быть жертвой, и превращается в либертинку: кричать или кончать в этой парадигме является началом выбора, садианским смыслом».
«Садианский смысл» затем сводится к более знакомой проповеди: если ты ничего не можешь с этим поделать (а я постараюсь сделать так, чтобы не смогла), то лежи и получай удовольствие. В критических разборах порнографии Сада изнасилование в уголовном смысле существует только как субъективное ценностное суждение той, кого использовали, и кому всегда приписывается истерия. Согласно Саду, Барту и иже с ними, женщины могут и должны выбрать изнасилование и переживать его так же, как его переживают мужчины: как удовольствие.
Аполлинер восхвалял взгляды Сада на женщин как пророческие: «Жюстина - это женщина в своем исконном виде: порабощенная, несчастная, меньше чем человек. Ее противоположность, Жульетта, воплощает женщину, чье пришествие он предвкушает, чей образ пока не воплотился, которая восстанет в человечестве, у которой будут крылья, и которая обновит мир».
Жюстина и Жульетта - два прототипа героинь в любой мужской порнографии. Обе они - восковые куклы, в которых вставляют различные предметы. Одна страдает, и провоцирует своим страданием. Чем больше она страдает, тем больше провоцирует мужчин причинять ей страдания. Ее страдания возбуждают, и чем больше она страдает, тем более возбужденными становятся ее мучители. Затем она становится ответственной за свои страдания, поскольку напрашивается на них. Вторая наслаждается всем, что делают с ней мужчины. Она женщина, которой это нравится, чем бы «это» ни было. Для Сада «отношение» (если использовать термин Барта), которое определяет статус жертвы или господина зависит от отношения к мужской власти. Жертва отказывается стать союзницей мужской силы, принять ее ценности как свои собственные. Она кричит, она отказывается. Мужчины концептуализируют это сопротивление как следование нелепым женским идеям насчет чистоты и добродетели, хотя в действительности жертва отказывается стать союзницей тех, кто требует ее участия в собственном унижении. Это унижение определяется просто тем, что она занимает предуготовленное ей место во вселенной, в которой нельзя выбрать ничего, кроме собственного отношения (кричать или кончить) к тому, что с ней делают. Неспособная превратить свое сопротивление в силу, страдающая женщина демонстрирует сопротивление как пассивность, единственное исключение - это крик.
Так называемая либертинка воссоздает себя по образу и подобию самого развратного (самого сильного) мужчины, которого она только может найти, и в союзе с ним она обретает частичную власть над другими. Либертинки в произведениях Сада всегда находятся в подчинении у либертинов, они зависят от их денег и гарантий физической безопасности. По описанию Сада, у них женская анатомия. Во всех остальных отношениях их взгляды, поведение, вкусы, даже такая симптоматичная деталь как эякуляция спермы, на которую они все способны, говорят о том, что либертинки Сада являются мужчинами. По своей сути они литературные трансвеститы.
Сам Сад в примечании к «Жульетте» уверял в ее подлинности, так как был убежден, что женщины более жестоки, чем мужчины: «… чем чувствительнее человек, тем острее эта возмутительная Природа потребует от него подчинения своим злым, непреложным законам, а потому женщина подчиняется им с большей горячностью и с большей искусностью, чем мужчины». Идея о том, что женщины - это зло и их надо наказывать, сквозит во всех сочинениях Сада, и не важно, представляет ли женщина силы добра или зла. Порочность женщин и сильная ненависть к женским гениталиям - основные темы в каждом садовском опусе. И мужчины, и женщины в его сочинениях проявляют глубокую неприязнь и брезгливость к вагине. Анальное проникновение не просто предпочтительнее, вагину часто необходимо спрятать, чтобы мужчина вообще возбудился. Либертинки Сада очень красноречиво объясняют, почему прямая кишка лучше вагины.
В то время как в похотливых убийствах Сада используют мальчиков и мужчин, женщин лишают всех особенностей, которые могут отличать их от мужчин. В мировоззрении Сада женщин ждет бойня, потому что женщины отвратительны и биологически, и эмоционально. Надменность женщин, которые смеют заявлять какие-то права на свои собственные тела, особенно оскорбительна для Сада. Любые горделивые претензии на свою телесную неприкосновенность со стороны женщины требуют жестокого и ужасного наказания. …
В произведениях Сада мальчиков и девочек уродуют, насилуют, пытают и убивают. Мужчины особенно часто делают это со своими дочерями, иногда специально воспитывают их как своих любовниц, чаще всего они их насилуют и передают друзьям, чтобы те их использовали и убивали. Литературные лакеи Сада превращают его одержимость сексуальным насилием над детьми обоих полов в прогрессивный сексуальный радикализм. Как пишет Джоффри Горер: «Согласно Саду, совсем маленькие дети бесстыдны, сексуально любопытны и обладают сильными сексуальными чувствами. Дети являются естественными полиморфными извращенцами». В реальности, согласно Саду, взрослым мужчинам особенно приятно похищать, насиловать, пытать и убивать детей.
Воображение Сада также занимает изнасилование матери, которое совершается не только ее мужем, но и ее детьми. Постоянная мысль, сквозящая в произведениях Сада, сводится к тому, что отцы - это чудесные сексуальные создания, а матери - глупые и ограниченные ханжи, которым лучше стать шлюхами (коими они и являются). Как философ Сад постоянно повторяет, что человек ничем не обязан своей матери, и что источником человеческой жизни является отец: «… Не бойся, Эжени [героиня], и прими такие же чувства, они естественны, сформированы кровью наших отцов, мы ничем не обязаны своим матерям. Что они сделали, кроме как оказали содействие акту, которого добивались наши отцы? Таким образом, это наш отец желал нашего рождения, в то время как мать всего лишь согласилась на него».
Неприязнь к матери является интегральной частью дискурса Сада: «Это безумие предполагать, что человек чем-то обязан своей матери. На чем, в таком случае, будет основана эта благодарность? Нужно ли благодарить ее за то, что она кончила [sic], когда кто-то трахнул ее?»
Дочь обращается против своей матери, заставляет мать подчиниться изнасилованию и пыткам, унижает и порочит свою мать и, наконец, доходит до убийства своей матери - это важный сценарий Сада.
Его идеи о женщинах и сексуальной свободе раскрываются во всех его сочинениях. У него было не так уж много идей о женщинах и сексуальной свободе, и повторов он не боялся. Женщинам суждено быть проститутками: «… ваш пол никогда не служит Природе лучше, чем когда он проституирует себя для нас. Другими словами, вы рождены, чтобы вас трахали». Во время изнасилования мужчина пользуется своими естественными правами в отношении женщин: «Если становится неоспоримым тот факт, что мы получили от Природы право без разбору выражать наши желания ко всем женщинам, становится неоспоримым и тот факт, что у нас есть право добиваться их подчинения, не исключительно, потому как в этом случае я буду сам себе противоречить, но временно [доктрина «несобственничества»]. Нельзя отрицать, что у нас есть право издавать законы, которые заставят женщину поддаться огню страсти того, кто желает ее, насилие само по себе является следствием этого права, которому мы можем следовать законопослушно».
Сад был пионером этики будущей сексуальной революции: права мужчин на коллективное владение женщинами, когда у женщины не может быть причин отказать. Сад доводит эти идеи до логического завершения: государственные бордели, в которых все женщины будут вынуждены служить с детства. Идея неограниченного доступа к абсолютно всем женщинам, которых можно насиловать, и которые ничего не смогут с этим поделать, сильно будоражит мужское воображение, особенно в левом крыле, где она приобрела вид эвфемизма «свободный секс, свободные женщины». Вера в то, что это желание неограниченного использования женщин является революционным, придает новое значение словам «сексуальная свобода» в левой сексуальной теории и практике. Сад говорит: используйте женщин, потому что женщины существуют для того, чтобы их использовали мужчины, делайте с ними что хотите ради собственного удовольствия, неважно, с какими последствиями для них. Следуя традиции левого движения, Питер Уэйсс, в своей пьесе «Марат/Сад», перефразирует слова Сада, превращая их в нехарактерные для него: «В чем смысл революции без всеобщего совокупления».
Создавая новую вариацию этой темы левого движения, Кристофер Лэш в своей «Культуре нарциссизма» рассматривает Сада не только как родоначальника новой этики сексуального коллективизма, но и как того, кто предвидел распад буржуазной семьи с его «сентиментальным культом женщин» и падение самого капитализма. Согласно Лэшу, Сад предвидел «защиту сексуальных прав женщины [sic] - их права распоряжаться собственным телом, как сказали бы сегодня феминистки… Он понимал, более ясно чем феминистки, что любые свободы при капитализме приходят к одному и тому же - универсальной обязанности наслаждаться и дарить наслаждение». Кажется, что любопытная интерпретация Сада Лэшем исходит из его упорного непонимания сексуальных прав в работах феминисток. Во вселенной Сада обязанность наслаждаться распространяется на женщин как обязанность наслаждаться тем, что ими наслаждаются - если же им это и не удастся, то секс останется прежним - насилием на пути к смерти. Идея о том, что Сад выдвигает феминистские требования женских сексуальных прав, по абсурдности может соперничать только с мнением Геральда и Кэролин Грин в «Садомазохизм: последнее табу» о том, что «кем бы ни был Сад, его никак нельзя назвать сексистом».
Де Бовуар понимала, что «тот факт, что изначальная интуиция, которая лежит в основе всей сексуальности Сада, и, следовательно, его этики - это фундаментальная идентичность принуждения и жестокости». Камю понимал, что «на два столетия опередив свое время, и в меньшем масштабе [по сравнению со сталинизмом и нацизмом] Сад призывал к тоталитарным обществам во имя безграничной свободы».
Ни они, ни менее совестливые критики не понимали, что то, как Сад оценивал женщин - это константа истории, как воображаемой, так и реальной, которая приводила к уничтожению реальных жизней. Они не понимали, что защита и прославление изнасилований и избиений со стороны Сада - это неизменная историческая тема. Удивительная живучесть Сада как культурной силы объясняется тем, что несмотря на чрезвычайность сексуального насилия над женщинами как в его сочинениях, так и в его жизни, произведения Сада воплощают общие ценности и желания мужчин.
Сила сочинений Сада в возбуждении воображения мужчин. В его произведениях нет ничего, что не встречается в обычных мужских воззрениях. Сад так понимает романтику: «Я уже говорил тебе: единственный путь к женскому сердцу - это путь мучений. Другого я не знаю». Сад так понимает сексуальность: «… нет более эгоистичной страсти, чем похоть, только ее требования столь строги, что окаменев от желания ты должен думать лишь о себе, а что касается предмета, что тебе служит, его всегда следует считать некоей жертвой, предназначенной унять ярость страсти. Разве не все страсти требуют жертв?»
В этих убеждениях нет ничего необычного, просто их гораздо чаще выражают языком попроще, сохраняют в законодательстве мужского доминирования, особенно в областях изнасилований, избиений и репродукции, и они полностью соответствуют действиям (если не проповедям) обычных мужчин против обычных женщин. Если бы сочинения Сада - скучные, однообразные, уродливые - не воплощали бы эти повсеместные ценности, их бы давно забыли. Если бы сам Сад - сексуальный террорист, сексуальный тиран - не воплощал бы те же ценности в своей жизни, он бы не пробуждал извращенное, подобострастное восхищение тех, кто изображает его революционером, героем, мучеником (или, в банальной прозе Ричарда Гилмана, «первым убедительным современным проповедником желания быть не тем, кем тебя считает общество, действовать иначе, чем предписывают жесткие моральные структуры»).
В итоге, Сад важен не как диссидент или девиант. Он важен как Обычный Мужчина - определение, которое бы привело в ужас опьяневшего от власти аристократа, но женщины, по здравому размышлению, увидят его истинность. В Саде раскрывается одно подлинное уравнение: власть порнографа равна власти насильника равна власти мужчины.
Текст взят с сайта Остановить сексуальное насилие.
Перейти к началу главы
Камю ухватил саму суть легенды о Саде, когда писал: «Отчаянное требование свободы привело Сада в царство служения…». На протяжении всей литературы о нем, за исключением некоторых незначительных уточнений, Сад считается человеком с неутолимой жаждой свободы, и именно эту жажду жестоко наказало несправедливое и подавляющее общество. За этим стоит идея о том, что Сад, которого Аполлинер называет «самым свободным духом, который когда-либо жил», был чудовищем в изначальном значении этого слова - чем-то неестественно чудесным. Когда Сад нарушал сексуальные и социальные границы в своих книгах или в своей жизни, это считалось по определению революционным. Антисоциальный характер его сексуальности воспринимался как радикальный вызов обществу, увязшему в своих репрессивных сексуальных нормах. Сада видели мифологическим изгоем, грандиозным героем бунта в жизни и в литературе, чей сексуальный аппетит, как бомба террориста, угрожает взорвать установленный порядок. Тюремное заключение Сада считается проявлением деспотизма системы, которая хочет ограничивать, контролировать и менять сексуальность, не позволяет ей убежать навстречу анархическому удовлетворению. Сад изображается жертвой жестокой Системы, пострадавшим за свое мужество противостоять ей.
В легенде о Саде животворящую роль играет ложное утверждение, в которое многие верят, что он почти всю свою жизнь гнил в тюрьме в наказание за непристойные сочинения. Обыватель, как правило, так себе представляет историю Сада: он был гением, слишком умным для жалких пуритан вокруг, его заперли за его сексуальную свободу, которая в основном выражалась на бумаге, и его держали в тюрьме из-за угрозы сложившемуся общественному порядку, он стал жертвой несправедливого тюремного заключения, его преследовали за выражение радикальных сексуальных ценностей в жизни и сочинениях, за то, что он был «самым свободным духом, который когда-либо жил», за то, что он был оскорблением для системы конформизма. В итоге, Эрика Джонг в своей статье для «Плейбоя» («Нужно быть свободным, чтобы смеяться») утверждает, что Сада посадили в тюрьму за его чувство юмора.
Авторы книг о Саде очарованы и его жизнью, и его работами, и трудно сказать, удалось бы поддерживать легенду о Саде, если бы одно существовало без другого. Эдмунд Уилсон испытывал отвращение к его книгам, тем не менее, был заворожен его жизнью. Симона де Бовуар испытывала отвращение к жизни Сада, тем не менее, была заворожена его книгами. Большинство авторов скорее защищают Сада, чем анализируют его сочинения, они влюблены в него по той причине, что его сексуальные пристрастия одновременно запретны и повсеместны. Книги и статьи о Саде - это крестовые походы, романтизация, мистификация в литературном смысле (то есть, преднамеренное запутывание читателя). Преисполненные миссионерской страсти они все приходят к одному и тому же откровению: Сад умер за ваши грехи - за все совершенные вами сексуальные преступления, за все сексуальные преступления, которые вы только хотели совершить, за все сексуальные преступления, которые вы рисовали в своем воображении.
Сад пострадал, потому что он делал то, что вы хотели делать, его посадили в тюрьму, как могли бы посадить и вас. Это «вы» подразумевает мужчину. Свобода Сада - это требование свободы, как его понимают мужчины. Страдания и жертвенность Сада, независимо от степени и причины, считаются подлинными, потому что их переживают мужчины (Сад в тюрьме и писатель, болезненно одержимый мужчиной, которого остановили). Нет такой женщины, чью жизнь так же обожали и прославляли. Нет такой женщины, чьи страдания так же оплакивали. Нет такой этики, действий или пристрастий женщины, которые бы так же ценили в мужском поиске смысла свободы.
Основное содержание легенды Сада воспроизводилось самим Садом, в особенности в его тюремных письмах и пустопорожних философских рассуждениях, которые характерны для его книг. Морис Гейне, левый либертарианец, и его ученик Гилберт Лели, первый из так называемых исследователей Сада, переписали подробные самооправдания Сада и в процессе переделали их в общепринятые факты. Сад написал свою собственную легенду, Гейне и Лели воскресили ее, последующие писатели перефразировали, защищали и воплощали ее.
В своих письмах Сад предстает воинственным, гордым мучеником, верящим в свою праведность: «Невзгоды никогда не сломят меня…», пишет он Рене-Пелажи в 1781 году. «И никогда они не сделают мое сердце рабским. Если эти проклятые цепи приведут меня в могилу, ты не увидишь во мне никаких перемен. Мне выпало несчастье получить от Небес полную решимости душу, которая неспособна уступать и никогда этого не сделает. Я полностью лишен страха оскорбить кого-либо».
Именно Сад нарисовал портрет мадам де Монтрей, к которому теперь обратились его биографы, и который они дорисовали уже без его помощи. Как писал Сад: «Этому кошмарному существу уже недостаточно этой кошмарной пытки: ее следует усилить до той степени, на которую лишь способно ее воображение, чтобы удвоить этот ужас. Ты согласишься, что существует лишь одно чудовище, которое может довести свою мстительность до этой точки».
Оправдания Сада просты по всем пунктам обвинения: он никогда не делал ничего плохого. Его защита состоит из двух частей. Во-первых, он не делал ничего из того, в чем его обвиняют, и оснований для тюремного заключения не существует. Никто не может доказать, что он это делал, включая свидетельниц, чьи слова не могут иметь такой же вес, что и его слова: «Показания ребенка? Но это же слуга, нельзя верить ребенку и слуге». Во-вторых, все его действия были обычным делом. Эти два несовместимых направления самозащиты часто спутываются у Сада, но его очарованные апологеты не придают значения противоречиям. Вот как он защищает себя перед своей женой, которая находилась с ним во время насилия над пятью пятнадцатилетними девочками, добытыми Нанон, впоследствии родившей ребенка: «Я уединяюсь с ними, я использую их. Шесть месяцев спустя некоторые родители заявляются и требуют их возвращения. Я возвращаю их [он этого не делал], и внезапно меня обвиняют в похищении и изнасиловании. Это чудовищная несправедливость. Закон по данному вопросу… гласит: во Франции сводницам напрямую запрещается поставлять девственниц, так что если девушка, которую таким образом привели, была девственницей, и она подает жалобу, обвиняют не мужчину, а сводницу, которую тут же сурово наказывают. Даже если мужчина просил у нее девственницу, то он не подлежит наказанию: он просто делал то же, что и другие мужчины. Повторяю, что это сводница предоставила ему девушку, и она прекрасно знала, что ей запрещено это делать, так что это ее вина. Таким образом, первое обвинение в похищении и изнасиловании в Лионе является полностью незаконным. Я не совершил никакого правонарушения. Наказанию подлежит сводница, к которой я обратился».
Использование женщин, по мнению Сада, является абсолютным правом, которое несправедливо ограничивать и которого нельзя лишать ни при каких обстоятельствах. Его гнев на то, что его наказали за насилие над женщинами, так никогда и не утих. Его заявления о невиновности были основаны на следующем утверждении: «Я виновен всего лишь в простом либертинизме, который более или менее практикуется всеми мужчинами в соответствии с их естественным темпераментом или склонностями». Братские узы Сада были очевидны, только когда он использовал преступления других мужчин, чтобы оправдать свои собственные.
Тот самый «либертинизм» Сада был главной темой его сочинений. Ричард Сивер и Острин Уэйнхауз в предисловии к собранию сочинений Сада многозначительно подчеркивают, что «либертин» происходит от латинского слова liber, то есть «свободный». В реальности, изначально либертинами называли освобожденных рабов. Использование данного слова Садом противоречит его раннему смыслу несмотря на утверждения поклонников-переводчиков об обратном. Для Сада либертинизм - это жестокое использование других людей ради собственного сексуального удовольствия. Рабство является обязательным условием либертинизма Сада, и самое долгоживущее наследие Сада - переименование сексуального деспотизма в «свободу».
Сочинения Сада практически не поддаются описанию. Общее количество ужасов в них является беспрецедентным в истории литературы. Это фанатичное и полностью реализованное желание описать и раскрыть пытки и убийства ради удовлетворения похоти, и оно поднимает центральный вопрос жанра порнографии: Зачем? Зачем кто-то хочет делать (создавать) это? В случае Сада мотивом обычно называют месть обществу, которое его преследовало. Такое объяснение не принимает во внимание тот факт, что Сад был сексуальным хищником, и создаваемая им порнография была частью его хищничества.
Недостаточно сказать, что этика Сада - это этика насильника. С точки зрения Сада, изнасилование - это слишком скромная, недостаточно возбуждающая форма надругательства. В произведениях Сада изнасилование - это прелюдия, подготовка к главному событию, а именно увечьям до смертельного исхода. Изнасилование - это неотъемлемый аспект, потому что сила - это фундамент в концепции сексуального действия по Саду. Однако со временем оно приедается, становится скучным - пустая трата энергии, если не добавлять к нему пыток, а потом и убийство жертвы. Сад - ярый приверженец жанра «снафф»: рано или поздно для оргазма потребуется убийство. Жертв режут, сажают на кол, жгут живьем, медленно поджаривают в жаровне, едят, отрубают голову, разделывают, пока они не умрут. Женщинам зашивают влагалища и прямую кишку, чтобы потом их порвать. Женщин используют в качестве столов, на которые ставят обжигающую еду и горящие свечи. Понадобятся тысячи страниц самого Сада, чтобы перечислись все ужасы, которые он описывал. Тем не менее, в них проглядывает общая тема.
В сочинениях Сада мужчин, женщин, мальчиков и девочек используют, насилуют, уничтожают. На верхушке все контролируют либертины, как правило, пожилые мужчины, аристократы, обладающие властью благодаря своему полу, богатству, положению и жестокости. Сад описывает сексуальность этих мужчин как наркотическую зависимость: каждый сексуальный акт развивает толерантность, каждый раз возбуждение требует еще большей жестокости, оргазм требует больше жестокости каждый раз, число и униженность жертв должны всегда расти. Каждый, кто уступает аристократам в богатстве, социальном статусе или своей способности к жестокости, становится мясом для секса. В первую очередь, насмешкам, унижениям и презрению подвергаются жены, дочери и матери. Прислуга обоих полов и женщины-проститутки составляют основную массу тех, кого насилуют, расчленяют и казнят. Лесбийские акты служат украшением бойни, они воображаются мужчиной для мужчин, и это настолько мужское воображение, что единственный логичный выход - это переплетение божественного траха с убийством.
В сочинениях Сада женщин-жертв во много раз больше, чем мужчин, но его жестокость включает всех. Он заявляет пансексуальное доминирование - мужчина, который не знает границ, но все-таки женщин он ненавидит больше.
Хотя аристократов на верхушке никогда не калечат, их могут, по их собственному приказу, пороть и подвергать содомии. Они всегда сохраняют полный контроль над поркой или содомией. Все, что делают с ними, делается ради их оргазма и на их собственных условиях. Для Сада импотенция - это признак стареющего либертина: все более и более изощренные преступления необходимы, чтобы достичь эрекции и эякуляции. Джордж Стайнер, возможно, к своей чести, не смог оценить важность прогресса похоти в произведениях Сада, особенно в «120 днях Содома»: «Говоря кратко: учитывая физиологическое и нервное строение человеческого тела, число способов получения или удержание оргазма и способов соития фундаментально ограничено. Математика секса останавливается где-то на шестидесяти девяти, нет никаких бесконечных числовых рядов». Демонстрируя свою собственную разновидность мизогинии, Стайнер продолжает и говорит, что «с тех пор как мужчина встретил козу и женщину, все оставалось довольно неизменным». Однако Сад именно что утверждает, что мужчины слишком быстро насытились тем, что есть, будь это женщина или коза.
В книгах Сада мужчины на верхушке делят жертв и меняются ими в попытке создать сообщество на основе общей, пусть и плотоядной, сексуальности. Общие жертвы приводят к общим оргазмам, к связи между мужскими персонажами и между автором и его читателями-мужчинами. …
Большое значение придается тому факту, что две основные героини Сада, Жюстина и Жульетта - женщины. Жульетту особенно часто приводят в пример эмансипированной женщины, поскольку она относится к пыткам и убийствам с той же потрясающей легкостью, что и мужчины в произведениях Сада. Она знает, как получать удовольствие, как трансформировать боль в удовольствие, а рабство в свободу. Как говорят литературные друзья Сада, все дело в отношении. Вот у нас есть Жюстина, которую насилуют, пытают, унижают, и она это ненавидит, поэтому она жертва. Вот у нас есть Жульетта, которую насилуют, пытают, унижают, и она это любит, поэтому она свободна. Как выразил эту мысль Ролан Барт: «Крик - это метка жертвы. Она делает себя жертвой, потому что она выбирает кричать. Если, при тех же обстоятельствах, она эякулирует [sic], она перестает быть жертвой, и превращается в либертинку: кричать или кончать в этой парадигме является началом выбора, садианским смыслом».
«Садианский смысл» затем сводится к более знакомой проповеди: если ты ничего не можешь с этим поделать (а я постараюсь сделать так, чтобы не смогла), то лежи и получай удовольствие. В критических разборах порнографии Сада изнасилование в уголовном смысле существует только как субъективное ценностное суждение той, кого использовали, и кому всегда приписывается истерия. Согласно Саду, Барту и иже с ними, женщины могут и должны выбрать изнасилование и переживать его так же, как его переживают мужчины: как удовольствие.
Аполлинер восхвалял взгляды Сада на женщин как пророческие: «Жюстина - это женщина в своем исконном виде: порабощенная, несчастная, меньше чем человек. Ее противоположность, Жульетта, воплощает женщину, чье пришествие он предвкушает, чей образ пока не воплотился, которая восстанет в человечестве, у которой будут крылья, и которая обновит мир».
Жюстина и Жульетта - два прототипа героинь в любой мужской порнографии. Обе они - восковые куклы, в которых вставляют различные предметы. Одна страдает, и провоцирует своим страданием. Чем больше она страдает, тем больше провоцирует мужчин причинять ей страдания. Ее страдания возбуждают, и чем больше она страдает, тем более возбужденными становятся ее мучители. Затем она становится ответственной за свои страдания, поскольку напрашивается на них. Вторая наслаждается всем, что делают с ней мужчины. Она женщина, которой это нравится, чем бы «это» ни было. Для Сада «отношение» (если использовать термин Барта), которое определяет статус жертвы или господина зависит от отношения к мужской власти. Жертва отказывается стать союзницей мужской силы, принять ее ценности как свои собственные. Она кричит, она отказывается. Мужчины концептуализируют это сопротивление как следование нелепым женским идеям насчет чистоты и добродетели, хотя в действительности жертва отказывается стать союзницей тех, кто требует ее участия в собственном унижении. Это унижение определяется просто тем, что она занимает предуготовленное ей место во вселенной, в которой нельзя выбрать ничего, кроме собственного отношения (кричать или кончить) к тому, что с ней делают. Неспособная превратить свое сопротивление в силу, страдающая женщина демонстрирует сопротивление как пассивность, единственное исключение - это крик.
Так называемая либертинка воссоздает себя по образу и подобию самого развратного (самого сильного) мужчины, которого она только может найти, и в союзе с ним она обретает частичную власть над другими. Либертинки в произведениях Сада всегда находятся в подчинении у либертинов, они зависят от их денег и гарантий физической безопасности. По описанию Сада, у них женская анатомия. Во всех остальных отношениях их взгляды, поведение, вкусы, даже такая симптоматичная деталь как эякуляция спермы, на которую они все способны, говорят о том, что либертинки Сада являются мужчинами. По своей сути они литературные трансвеститы.
Сам Сад в примечании к «Жульетте» уверял в ее подлинности, так как был убежден, что женщины более жестоки, чем мужчины: «… чем чувствительнее человек, тем острее эта возмутительная Природа потребует от него подчинения своим злым, непреложным законам, а потому женщина подчиняется им с большей горячностью и с большей искусностью, чем мужчины». Идея о том, что женщины - это зло и их надо наказывать, сквозит во всех сочинениях Сада, и не важно, представляет ли женщина силы добра или зла. Порочность женщин и сильная ненависть к женским гениталиям - основные темы в каждом садовском опусе. И мужчины, и женщины в его сочинениях проявляют глубокую неприязнь и брезгливость к вагине. Анальное проникновение не просто предпочтительнее, вагину часто необходимо спрятать, чтобы мужчина вообще возбудился. Либертинки Сада очень красноречиво объясняют, почему прямая кишка лучше вагины.
В то время как в похотливых убийствах Сада используют мальчиков и мужчин, женщин лишают всех особенностей, которые могут отличать их от мужчин. В мировоззрении Сада женщин ждет бойня, потому что женщины отвратительны и биологически, и эмоционально. Надменность женщин, которые смеют заявлять какие-то права на свои собственные тела, особенно оскорбительна для Сада. Любые горделивые претензии на свою телесную неприкосновенность со стороны женщины требуют жестокого и ужасного наказания. …
В произведениях Сада мальчиков и девочек уродуют, насилуют, пытают и убивают. Мужчины особенно часто делают это со своими дочерями, иногда специально воспитывают их как своих любовниц, чаще всего они их насилуют и передают друзьям, чтобы те их использовали и убивали. Литературные лакеи Сада превращают его одержимость сексуальным насилием над детьми обоих полов в прогрессивный сексуальный радикализм. Как пишет Джоффри Горер: «Согласно Саду, совсем маленькие дети бесстыдны, сексуально любопытны и обладают сильными сексуальными чувствами. Дети являются естественными полиморфными извращенцами». В реальности, согласно Саду, взрослым мужчинам особенно приятно похищать, насиловать, пытать и убивать детей.
Воображение Сада также занимает изнасилование матери, которое совершается не только ее мужем, но и ее детьми. Постоянная мысль, сквозящая в произведениях Сада, сводится к тому, что отцы - это чудесные сексуальные создания, а матери - глупые и ограниченные ханжи, которым лучше стать шлюхами (коими они и являются). Как философ Сад постоянно повторяет, что человек ничем не обязан своей матери, и что источником человеческой жизни является отец: «… Не бойся, Эжени [героиня], и прими такие же чувства, они естественны, сформированы кровью наших отцов, мы ничем не обязаны своим матерям. Что они сделали, кроме как оказали содействие акту, которого добивались наши отцы? Таким образом, это наш отец желал нашего рождения, в то время как мать всего лишь согласилась на него».
Неприязнь к матери является интегральной частью дискурса Сада: «Это безумие предполагать, что человек чем-то обязан своей матери. На чем, в таком случае, будет основана эта благодарность? Нужно ли благодарить ее за то, что она кончила [sic], когда кто-то трахнул ее?»
Дочь обращается против своей матери, заставляет мать подчиниться изнасилованию и пыткам, унижает и порочит свою мать и, наконец, доходит до убийства своей матери - это важный сценарий Сада.
Его идеи о женщинах и сексуальной свободе раскрываются во всех его сочинениях. У него было не так уж много идей о женщинах и сексуальной свободе, и повторов он не боялся. Женщинам суждено быть проститутками: «… ваш пол никогда не служит Природе лучше, чем когда он проституирует себя для нас. Другими словами, вы рождены, чтобы вас трахали». Во время изнасилования мужчина пользуется своими естественными правами в отношении женщин: «Если становится неоспоримым тот факт, что мы получили от Природы право без разбору выражать наши желания ко всем женщинам, становится неоспоримым и тот факт, что у нас есть право добиваться их подчинения, не исключительно, потому как в этом случае я буду сам себе противоречить, но временно [доктрина «несобственничества»]. Нельзя отрицать, что у нас есть право издавать законы, которые заставят женщину поддаться огню страсти того, кто желает ее, насилие само по себе является следствием этого права, которому мы можем следовать законопослушно».
Сад был пионером этики будущей сексуальной революции: права мужчин на коллективное владение женщинами, когда у женщины не может быть причин отказать. Сад доводит эти идеи до логического завершения: государственные бордели, в которых все женщины будут вынуждены служить с детства. Идея неограниченного доступа к абсолютно всем женщинам, которых можно насиловать, и которые ничего не смогут с этим поделать, сильно будоражит мужское воображение, особенно в левом крыле, где она приобрела вид эвфемизма «свободный секс, свободные женщины». Вера в то, что это желание неограниченного использования женщин является революционным, придает новое значение словам «сексуальная свобода» в левой сексуальной теории и практике. Сад говорит: используйте женщин, потому что женщины существуют для того, чтобы их использовали мужчины, делайте с ними что хотите ради собственного удовольствия, неважно, с какими последствиями для них. Следуя традиции левого движения, Питер Уэйсс, в своей пьесе «Марат/Сад», перефразирует слова Сада, превращая их в нехарактерные для него: «В чем смысл революции без всеобщего совокупления».
Создавая новую вариацию этой темы левого движения, Кристофер Лэш в своей «Культуре нарциссизма» рассматривает Сада не только как родоначальника новой этики сексуального коллективизма, но и как того, кто предвидел распад буржуазной семьи с его «сентиментальным культом женщин» и падение самого капитализма. Согласно Лэшу, Сад предвидел «защиту сексуальных прав женщины [sic] - их права распоряжаться собственным телом, как сказали бы сегодня феминистки… Он понимал, более ясно чем феминистки, что любые свободы при капитализме приходят к одному и тому же - универсальной обязанности наслаждаться и дарить наслаждение». Кажется, что любопытная интерпретация Сада Лэшем исходит из его упорного непонимания сексуальных прав в работах феминисток. Во вселенной Сада обязанность наслаждаться распространяется на женщин как обязанность наслаждаться тем, что ими наслаждаются - если же им это и не удастся, то секс останется прежним - насилием на пути к смерти. Идея о том, что Сад выдвигает феминистские требования женских сексуальных прав, по абсурдности может соперничать только с мнением Геральда и Кэролин Грин в «Садомазохизм: последнее табу» о том, что «кем бы ни был Сад, его никак нельзя назвать сексистом».
Де Бовуар понимала, что «тот факт, что изначальная интуиция, которая лежит в основе всей сексуальности Сада, и, следовательно, его этики - это фундаментальная идентичность принуждения и жестокости». Камю понимал, что «на два столетия опередив свое время, и в меньшем масштабе [по сравнению со сталинизмом и нацизмом] Сад призывал к тоталитарным обществам во имя безграничной свободы».
Ни они, ни менее совестливые критики не понимали, что то, как Сад оценивал женщин - это константа истории, как воображаемой, так и реальной, которая приводила к уничтожению реальных жизней. Они не понимали, что защита и прославление изнасилований и избиений со стороны Сада - это неизменная историческая тема. Удивительная живучесть Сада как культурной силы объясняется тем, что несмотря на чрезвычайность сексуального насилия над женщинами как в его сочинениях, так и в его жизни, произведения Сада воплощают общие ценности и желания мужчин.
Сила сочинений Сада в возбуждении воображения мужчин. В его произведениях нет ничего, что не встречается в обычных мужских воззрениях. Сад так понимает романтику: «Я уже говорил тебе: единственный путь к женскому сердцу - это путь мучений. Другого я не знаю». Сад так понимает сексуальность: «… нет более эгоистичной страсти, чем похоть, только ее требования столь строги, что окаменев от желания ты должен думать лишь о себе, а что касается предмета, что тебе служит, его всегда следует считать некоей жертвой, предназначенной унять ярость страсти. Разве не все страсти требуют жертв?»
В этих убеждениях нет ничего необычного, просто их гораздо чаще выражают языком попроще, сохраняют в законодательстве мужского доминирования, особенно в областях изнасилований, избиений и репродукции, и они полностью соответствуют действиям (если не проповедям) обычных мужчин против обычных женщин. Если бы сочинения Сада - скучные, однообразные, уродливые - не воплощали бы эти повсеместные ценности, их бы давно забыли. Если бы сам Сад - сексуальный террорист, сексуальный тиран - не воплощал бы те же ценности в своей жизни, он бы не пробуждал извращенное, подобострастное восхищение тех, кто изображает его революционером, героем, мучеником (или, в банальной прозе Ричарда Гилмана, «первым убедительным современным проповедником желания быть не тем, кем тебя считает общество, действовать иначе, чем предписывают жесткие моральные структуры»).
В итоге, Сад важен не как диссидент или девиант. Он важен как Обычный Мужчина - определение, которое бы привело в ужас опьяневшего от власти аристократа, но женщины, по здравому размышлению, увидят его истинность. В Саде раскрывается одно подлинное уравнение: власть порнографа равна власти насильника равна власти мужчины.