Чистый понедельник
Н. Д. Телешов. Москва прежде.
Фото 1900-х гг. Грибной рынок на Москворецкой набережной.
В воскресенье, ближе к вечеру, город начинал затихать и смиряться. На набережную между Устьинским и Москворецким мостами начинали съезжаться деревенские сани-розвальни, груженные кадками с квашеной капустой, огурцами в рассоле, солеными и сушеными грибами и разной постной снедью, с булками, баранками и сайками. Начинали становиться в ряды вдоль реки на мостовой и налаживать временные палатки на целую неделю.
Из московских газет. 15 (02) марта 1910 года: Грибной рынок Со вчерашнего дня на Москворецкой набережной, между Москворецким и Устьинскими мостами, на реке Москве начался грибной торг - такая же традиционная особенность Москвы, как «верба», птичий торг на Трубе и т.п. «Традиции», оказываются живучи, как и все традиции. Собственно говоря, кажется уже и нужды нет никакой в этом торге, да и торгуют на нем не столько грибами, сколько всякой всячиной - платьем, мебелью, посудой. мануфактурным товаром, письменными принадлежностями, игрушками. В довершение картины, на этом историческом торге больше гуляющей и зубоскалящей публики, чем настоящих покупателей. Действительно, праздной публики на грибном рынке - видимо-невидимо: сплошная стена народу стоит, начиная чуть ли не от Каменного моста до Москворецкого и затем далее от последнего моста по набережной воспитательного дома до Устьинского моста. Торговцы ругаются. Их крепкие остроты над гуляющей без толку публикой, над «огарками», как они величают нашу молодежь из среднеучебных заведений, - преобладающий контингент публики, - висит в воздухе. Молодежь шумит, дурачится, как на вербах, и действительно, мешает торговле.
Б. Кустодиев. Купец. 1920 г.
Деловые люди приходят на торг рано утром и к вечеру. Первый день еще не установил точных цен на главные продукты великопостной снеди. В общем, цены на грибы, сухие и соленые, на редьку, клюкву, сушеную зелень, лук, репу, вяленые фрукты и проч. стоят довольно высокие. Грибов как будто меньше прошлогоднего.
С самого раннего утра "чистого понедельника", почти с рассвета, открывался здесь всемосковский грибной торг. Это было грандиозное скопление товаров, саней, продавцов и покупателей. Трактиры и рестораны запасались здесь постной провизией до самого лета. Рынок тянулся беспрерывной линией от Устьинского моста до Москворецкого, а в иные годы даже еще далее - к Каменному мосту. Здесь было все необходимое для "спасения души": соленые грузди, белые грибы, маринованные опенки - в огромных чанах и кадках; стояли открытые бочки с квашеной капустой, с солеными огурцами, мочеными яблоками, с лущеным горохом. Чего только здесь не было! И редька, и картошка, и всякие овощи. Длинными нитями и гирляндами висели по стенам палаток и на поднятых кверху над санями оглоблях сушеные грибы разных достоинств - белые и желтые, а также дешевые темные шлюпики. Здесь и корзины с клюквой, и чаны с душистым медом -- липовым и гречишным,- всего не перечесть! Тут и изюм, и вяленый "кувшинный" виноград, и длинные черные "царьградские" стручки, жесткие, как щепки, и при разгрызании пахнущие одновременно ванилью и клопами [а что это такое, интересно? - d1]. И все это на потребу москвичам в течение семинедельной благочестивой жизни!
Фото 1901 г. Гиргенсона. Это, правда, Сретенский бульвар, но сути не меняет.
Тут же продаются деревянные грабли крестьянской работы, лапти, валенки, глиняные горшки, кувшины, деревенское рукоделье, орехи, клюквенная пастила и детские игрушки кустарной работы. Тут же бродят в толпе офени с лубочными картинками на злободневные темы: грехопадение Адама, загробная жизнь в раю, а также и в аду среди зеленых и красных чертей с длинными вилами, с рогами на макушках и хвостами с хохолком на кончике.
Лубок 19 в.
Чёрт на русском лубке 18 в.
Тут же в скромном шалашике ютится человек с лицом аскета и торгует библией, житиями святых и другими книгами, крайне дешево и хорошо изданными обществом распространения душеполезного чтения, но этот товар, несмотря на строгие дни "сыропуста", идет не ходко.
- Кому семь смертных грехов? Кому будущее на том свете? - весело взывает на ходу офеня, держа на уровне головы свои лубочные картинки с зелеными и красными чертями, которыми интересуются заезжие огородники, особенно их жены, и говорят:
- Этаких кому и не нужно, и тот купит!
Лубок 19 в.
Нагруженные покупками, с мешками, банками и узлами, хозяйки начинают торопиться, однако, домой, чтоб не опоздать к вечерне с мефимонами, то есть чтением покаянных молитв, сопровождаемых хором певчих, где будут трогательно петь о спящей душе, о приближении конца, о таинственной вечности... На колокольнях уже стали ударять, и медлительные, редкие, заунывные звуки повисли над Москвой, совсем не такие, как обычно. А в церквах священники в черных ризах с белыми нашивками, трижды становясь на колени, уже возглашают:
- Господи и владыко живота моего...
В течение всей первой недели воспрещались всякие развлечения, музыка, и из общественных мест, где можно было бы встретиться, функционировали, кажется, только бани.
В конце этой первой строгой недели, в так называемое "сборное воскресенье", в Кремле, в старинном историческом Успенском соборе, ярко и парадно освещенном всеми паникадилами при архиерейском служении, совершался за обедней ежегодно торжественный "чин православия".
П. Корин. Русь уходящая.
Под громкое и торжественное пение огромного синодального хора с его звучными молодыми голосами выходили молча из алтаря священники в парчовых ризах и облачениях, человек двадцать, если не более,- одни из северных дверей алтаря, другие из южных,- и становились полукружием возле архиерейского места среди храма, охватывая как бы подковой это возвышение со всех трех сторон. Вслед за священниками выходил из алтаря и протодьякон -- знаменитый в свое время Розов, весь в золоте, с пышными по плечам волосами, рослый и могучий, и среди храма, переполненного нарядной публикой, громогласно, высокоторжественно и сокрушительно порицал всех отступников православия, отступников веры, еретиков и всех, не соблюдающих посты, всех, не верующих в воскресение мертвых, в бессмертные души, отвергающих божественное происхождение царской власти... Таких категорий было до двенадцати, и после каждой из них протодьякон в заключение возглашал густым, ревущим басом:
- А-на-фе-ма!!!
Иллюстрация «Протодьякон Олимпий» к рассказу А. И. Куприна «Анафема», 1913 г.
Стекла дребезжали от могучего протодьяконского голоса. От проклинающего рева вздрагивали скромные огоньки церковных свечей. А окружающие протодьякона многочисленные священники отвечали ему громкими, густыми басами и звонкими тенорами, общим, зловещим хором восклицая трижды:
- Анафема! Анафема! Анафема!..
Тяжелое и жуткое впечатление производила эта торжественная сцена.
В более ранние времена возглашали анафему еще и персонально: "Самозванцу, еретику Гришке Отрепьеву, расстриге" (за свержение царя Бориса Годунова) и Ивану Мазепе (за измену царю Петру). А руководителям крестьянских восстаний, с целью унизить их в глазах современного народа, в соборе возглашали анафему так: "Вору, изменнику и душегубу Стеньке Разину" и "кровопийце, бунтовщику Емельке Пугачеву", а также проклинали и вообще "всех дерзающих на бунт и измену".
Н. Д. Телешов. Москва прежде. Из книги "Записки писателя. Воспоминания и рассказы о прошлом".
Фото 1900-х гг. Грибной рынок на Москворецкой набережной.
В воскресенье, ближе к вечеру, город начинал затихать и смиряться. На набережную между Устьинским и Москворецким мостами начинали съезжаться деревенские сани-розвальни, груженные кадками с квашеной капустой, огурцами в рассоле, солеными и сушеными грибами и разной постной снедью, с булками, баранками и сайками. Начинали становиться в ряды вдоль реки на мостовой и налаживать временные палатки на целую неделю.
Из московских газет. 15 (02) марта 1910 года: Грибной рынок Со вчерашнего дня на Москворецкой набережной, между Москворецким и Устьинскими мостами, на реке Москве начался грибной торг - такая же традиционная особенность Москвы, как «верба», птичий торг на Трубе и т.п. «Традиции», оказываются живучи, как и все традиции. Собственно говоря, кажется уже и нужды нет никакой в этом торге, да и торгуют на нем не столько грибами, сколько всякой всячиной - платьем, мебелью, посудой. мануфактурным товаром, письменными принадлежностями, игрушками. В довершение картины, на этом историческом торге больше гуляющей и зубоскалящей публики, чем настоящих покупателей. Действительно, праздной публики на грибном рынке - видимо-невидимо: сплошная стена народу стоит, начиная чуть ли не от Каменного моста до Москворецкого и затем далее от последнего моста по набережной воспитательного дома до Устьинского моста. Торговцы ругаются. Их крепкие остроты над гуляющей без толку публикой, над «огарками», как они величают нашу молодежь из среднеучебных заведений, - преобладающий контингент публики, - висит в воздухе. Молодежь шумит, дурачится, как на вербах, и действительно, мешает торговле.
Б. Кустодиев. Купец. 1920 г.
Деловые люди приходят на торг рано утром и к вечеру. Первый день еще не установил точных цен на главные продукты великопостной снеди. В общем, цены на грибы, сухие и соленые, на редьку, клюкву, сушеную зелень, лук, репу, вяленые фрукты и проч. стоят довольно высокие. Грибов как будто меньше прошлогоднего.
С самого раннего утра "чистого понедельника", почти с рассвета, открывался здесь всемосковский грибной торг. Это было грандиозное скопление товаров, саней, продавцов и покупателей. Трактиры и рестораны запасались здесь постной провизией до самого лета. Рынок тянулся беспрерывной линией от Устьинского моста до Москворецкого, а в иные годы даже еще далее - к Каменному мосту. Здесь было все необходимое для "спасения души": соленые грузди, белые грибы, маринованные опенки - в огромных чанах и кадках; стояли открытые бочки с квашеной капустой, с солеными огурцами, мочеными яблоками, с лущеным горохом. Чего только здесь не было! И редька, и картошка, и всякие овощи. Длинными нитями и гирляндами висели по стенам палаток и на поднятых кверху над санями оглоблях сушеные грибы разных достоинств - белые и желтые, а также дешевые темные шлюпики. Здесь и корзины с клюквой, и чаны с душистым медом -- липовым и гречишным,- всего не перечесть! Тут и изюм, и вяленый "кувшинный" виноград, и длинные черные "царьградские" стручки, жесткие, как щепки, и при разгрызании пахнущие одновременно ванилью и клопами [а что это такое, интересно? - d1]. И все это на потребу москвичам в течение семинедельной благочестивой жизни!
Фото 1901 г. Гиргенсона. Это, правда, Сретенский бульвар, но сути не меняет.
Тут же продаются деревянные грабли крестьянской работы, лапти, валенки, глиняные горшки, кувшины, деревенское рукоделье, орехи, клюквенная пастила и детские игрушки кустарной работы. Тут же бродят в толпе офени с лубочными картинками на злободневные темы: грехопадение Адама, загробная жизнь в раю, а также и в аду среди зеленых и красных чертей с длинными вилами, с рогами на макушках и хвостами с хохолком на кончике.
Лубок 19 в.
Чёрт на русском лубке 18 в.
Тут же в скромном шалашике ютится человек с лицом аскета и торгует библией, житиями святых и другими книгами, крайне дешево и хорошо изданными обществом распространения душеполезного чтения, но этот товар, несмотря на строгие дни "сыропуста", идет не ходко.
- Кому семь смертных грехов? Кому будущее на том свете? - весело взывает на ходу офеня, держа на уровне головы свои лубочные картинки с зелеными и красными чертями, которыми интересуются заезжие огородники, особенно их жены, и говорят:
- Этаких кому и не нужно, и тот купит!
Лубок 19 в.
Нагруженные покупками, с мешками, банками и узлами, хозяйки начинают торопиться, однако, домой, чтоб не опоздать к вечерне с мефимонами, то есть чтением покаянных молитв, сопровождаемых хором певчих, где будут трогательно петь о спящей душе, о приближении конца, о таинственной вечности... На колокольнях уже стали ударять, и медлительные, редкие, заунывные звуки повисли над Москвой, совсем не такие, как обычно. А в церквах священники в черных ризах с белыми нашивками, трижды становясь на колени, уже возглашают:
- Господи и владыко живота моего...
В течение всей первой недели воспрещались всякие развлечения, музыка, и из общественных мест, где можно было бы встретиться, функционировали, кажется, только бани.
В конце этой первой строгой недели, в так называемое "сборное воскресенье", в Кремле, в старинном историческом Успенском соборе, ярко и парадно освещенном всеми паникадилами при архиерейском служении, совершался за обедней ежегодно торжественный "чин православия".
П. Корин. Русь уходящая.
Под громкое и торжественное пение огромного синодального хора с его звучными молодыми голосами выходили молча из алтаря священники в парчовых ризах и облачениях, человек двадцать, если не более,- одни из северных дверей алтаря, другие из южных,- и становились полукружием возле архиерейского места среди храма, охватывая как бы подковой это возвышение со всех трех сторон. Вслед за священниками выходил из алтаря и протодьякон -- знаменитый в свое время Розов, весь в золоте, с пышными по плечам волосами, рослый и могучий, и среди храма, переполненного нарядной публикой, громогласно, высокоторжественно и сокрушительно порицал всех отступников православия, отступников веры, еретиков и всех, не соблюдающих посты, всех, не верующих в воскресение мертвых, в бессмертные души, отвергающих божественное происхождение царской власти... Таких категорий было до двенадцати, и после каждой из них протодьякон в заключение возглашал густым, ревущим басом:
- А-на-фе-ма!!!
Иллюстрация «Протодьякон Олимпий» к рассказу А. И. Куприна «Анафема», 1913 г.
Стекла дребезжали от могучего протодьяконского голоса. От проклинающего рева вздрагивали скромные огоньки церковных свечей. А окружающие протодьякона многочисленные священники отвечали ему громкими, густыми басами и звонкими тенорами, общим, зловещим хором восклицая трижды:
- Анафема! Анафема! Анафема!..
Тяжелое и жуткое впечатление производила эта торжественная сцена.
В более ранние времена возглашали анафему еще и персонально: "Самозванцу, еретику Гришке Отрепьеву, расстриге" (за свержение царя Бориса Годунова) и Ивану Мазепе (за измену царю Петру). А руководителям крестьянских восстаний, с целью унизить их в глазах современного народа, в соборе возглашали анафему так: "Вору, изменнику и душегубу Стеньке Разину" и "кровопийце, бунтовщику Емельке Пугачеву", а также проклинали и вообще "всех дерзающих на бунт и измену".
Н. Д. Телешов. Москва прежде. Из книги "Записки писателя. Воспоминания и рассказы о прошлом".