Доклад Вадима Межуева «"Русская идея" и универсальная цивилизация»
и его обсуждение в фонде "Либеральная миссия"
http://www.liberal.ru/articles/5022
Мне кажется, очень удачный доклад, емкий и внятный. И при этом - хрестоматийно показательное обсуждение, где значительная часть оппонентов выдает почти рефлекторный ответ на словесные раздражители. Были ответы и другого типа, причем, по моим наблюдениям за дискуссиями в ЛМ, эти люди и в других случаях демонстрируют нешаблонные реакции.
Общее представление о позиции Межуева можно получить из его заключительного слова Те, кто когда-то писали о «русской идее», поставили перед Россией вопрос, на который, по моему мнению, у нас и сегодня нет окончательного ответа. Смысл этого вопроса, на мой взгляд, не понят ни нашими либералами, ни нашими националистами. Первыми потому, что они предпочитают рассуждать о будущем России в сугубо экономических или политико-правовых терминах, а вторыми потому, что не могут выйти за пределы исторического прошлого России, именно в нем видя образец для ее будущего.
«Русская идея» совсем о другом. Она не содержала в себе никакой экономической или политической программы преобразования России, не звала ее ни к рынку (тем более, что в дореволюционной России рынок уже существовал), ни к демократии. Но она не была и апологией эмпирической России, ее прошлого и настоящего.
Вопрос, поставленный творцами «русской идеи» в ее изначальном смысле, - это вопрос о системе моральных ценностей, которой должна руководствоваться любая страна - в том числе, и Россия - в своем цивилизационном выборе. Это вопрос не об экономическом или политическом, а именно об этическом выборе, ибо этический (точнее, этико-религиозный) выбор предшествует любому другому. Об этом мы знаем хотя бы из классической работы Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма».
Разговор о «русской идее» и был, в конечном счете, разговором о том, какой может и должна быть цивилизация, если придерживаться христианской этики в ее, правда, не католическом или протестантском, а православном понимании. Подобный разговор не смог бы состояться, будь Россия к тому времени уже сложившейся до конца цивилизацией. Об идее не говорят, когда с реальностью все ясно, когда она уже застыла в своей цивилизационной определенности. Неудовлетворенность реальностью, ее не поддающаяся определению аморфность и рождают потребность в таком разговоре.
Но ошибаются и те, кто думает, что этот разговор исчерпывается признанием необходимости существования рыночной экономики и правовой демократии. Та и другая существуют во многих странах Азии и Латинской Америки (в Индии, например), но не ими определяется их цивилизационная идентичность. И Европа - это не просто рынок и демократия, но особого рода цивилизационная общность, суть которой и выражена в ее идее. Общность, возникшая на пересечении двух мощных традиций, идущих из греко-римской Античности и Средневековья, и представляющая собой сложный сплав научного рационализма с христианской моралью. Явный перевес рационального над моральным, четко обозначившийся в Европе Нового времени, стал для творцов «русской идеи» той отправной точкой, от которой они отталкивались в своем понимании логики цивилизационного развития.
На одном разуме, как его понимали европейские просветители, нельзя создать цивилизацию, пригодную для полноценной человеческой жизни. Никакой разум не может заменить собой души и сердца, взять на себя функцию человеческой совести. Только верность моральным заповедям христианства способна окончательно победить варварство, стать основой истинной и потому универсальной формы человеческого общежития. Ничего иного сторонники «русской идеи» не предлагали. Они лишь утверждали, что главной причиной поразившего Европу культурного кризиса стала безличная рациональность в сочетании с этическим релятивизмом и утилитаризмом.
Не отрицая позитивного значения западного рационализма в деле технического, научного и всякого иного прогресса, творцы этой идеи как бы обращались ко всем реформаторам со следующим призывом: «Ради Бога, можете проводить любые реформы, которые посчитаете нужными, но при этом не забывайте, что высшим назначением человека является все же не материальная выгода, не социальный успех и даже не демонстрация собственного ума, а его нравственная ответственность за других людей, его соучастие в общем деле спасения всех». Тот факт, что этот призыв облекался в религиозную форму, апеллируя к ответственности человека перед Богом, не меняет его моральной сути. И что же в этом призыве не современного и устаревшего?
Дело, однако, не просто в моральном призыве, содержащемся в «русской идее». Чем бы тогда она отличалась от обычной моральной проповеди, от примитивного морализаторства? Существеннее то, что именно «русская идея» позволяла выявить ограниченность как русского западничества, так и русского национализма. При всей их непримиримости друг к другу, они сходятся в одном - либо вообще в отрицании исторического универсализма, либо в его признании, но только в европейском или русском обличии. Но тем самым отрицается и наличие этического начала в истории, которое и является эталоном подлинной универсальности. Если у западников разговор об этическом оттеснен на второй план, а то и вовсе вытеснен рассуждениями об экономических и правовых реалиях европейской цивилизации, то у националистов этическое сведено к этническому. Европоцентризм западников и этноцентризм националистов - каждый по-своему - отрицают мораль, которая может быть только сверхнациональной или универсальной, если правильно понимать природу морали.
В этом смысле «русская идея» не была ни западнической, ни националистической. Это - этическая идея, но только придерживающаяся иного морального кодекса, чем тот, который свойствен этике протестантизма. Возникновение этой идеи объяснялось тем, что только в ней содержалось условие освобождения России, ее интеллектуальной элиты от расколовшей ее дихотомии западничества и национализма. Согласно этой идее, цивилизация, приемлемая для России, должна быть выстроена по меркам не Европы в ее нынешнем виде и не исторической России, а возвышающейся над ними морали.
Считать современный Запад эталоном такой морали было бы явным преувеличением. Да и сам Запад так о себе не думает. Но и Россия со всей своей самобытностью и народной ментальностью не может быть таким эталоном. Только цивилизация, способная выстроить всю систему своих социальных отношений и институтов не только на рациональных и правовых, но и на моральных основаниях, может считаться по своему духу универсальной.
Вера в возможность построения такой цивилизации и питала собой «русскую идею». Даже если отбросить свойственную ей религиозно-православную риторику, заключенный в ней этический идеал универсальной цивилизации может служить критерием оценки любой цивилизации на предмет ее исторической развитости и культурной зрелости.
Примеры реакций.
Игорь Яковенко: В докладе с большой симпатией развернута система представлений, которая, по моему убеждению, противоречат фундаментальным законам природы. В том, что я прочел, содержатся два извращения: ложь по поводу природы человека и ложные трактовки природы бытия. Я с удивлением для себя обнаружил, что чтение этого талантливо написанного текста вызывает у меня почти метафизический протест и массу недоуменных вопросов.
...
Да, есть проблема ужаса и безысходности бытия. Есть проблема постижения природы этого мира. Проблемы сложнейшие. И когда сознание оказывается не в силах с ними совладать и принять реальность мира, в котором нам выпало жить, когда не обнаруживается интеллектуальных и духовных ресурсов, необходимых для обретения стоического спокойствия перед лицом этой реальности, люди начинают придумывать себе другой мир, начинают творить химеры, строить хилиастические композиции. Именно эта разновидность интеллектуальной деятельности и представлена нам в докладе.
Прочитав текст Межуева, я еще раз убедился в том, что народ, который в середине рационального XIX века мог порождать десятки европейски образованных людей, способных предаваться таким химерам, и десятки тысяч читателей, во все это веривших, был просто обречен на коммунистический эксперимент. Я не понимаю, чем идеи, в глазах Вадима Михайловича столь привлекательные, отличается от представлений Иоахима Флорского, Томаса Мюнцера или наших малеванцев. Каждый народ получает свое. Получает то, во что готов уверовать.
А в конце доклада, как и водится в подобных случаях, говорится о ложном пути Запада, причем Запад трактуется совершенно карикатурно: докладчик пишет об «обездуховляющем и обезличивающем зле западной цивилизации, которое … распространяется по всему континенту». Запад - это холодный бесчувственный разум, это бездушный эгоизм и все такое прочее. Перед нами, повторяю, карикатура на общество Нового времени, рассматриваемого из пространства периферийного средневекового сознания сквозь призму мифологии о высоко духовном Средневековье.
Михаил Афанасьев:В первой половине XIX века произошел цивилизационный переворот - рыночная экономика подчинила себе общество. И чтобы все социальные, человеческие связи не превратились окончательно в экономические, т.е. рыночные, человеческой цивилизации нужно воссоздать институты, которые контролировали экономику прежде. Но теперь уже - на новой социально-культурной основе. Отсюда и становится понятной идейная и преобразовательная сила консерватизма. Все великие реформаторы Нового времени - от Вашингтона до Дэн Сяопина - это консерваторы. У Поланьи есть гениальная мысль о том, что рыночное мышление - главный фактор, который будет затруднять реформирование западного капитализма, а также и модернизацию в домодерных обществах. И, наоборот, недоверие к рынку и капитализму абсолютно необходимо для успешного цивилизационного развития.
Это - очень важные идеи, правильность которых подтверждена историей. Так, из недоверия к капитализму и рынку возникло социальное государство. Оно формировалось с двух концов. Сверху его создавал консерватор, продолжатель традиции просвещённого прусского абсолютизма, первый германский канцлер Бисмарк. А снизу его создавали городские коммуны и сельские общины, гильдии, кооперативы, профсоюзы - всё то, что Гегель именовал корпорацией или вторым нравственным корнем государства (первый нравственный корень - это семья, а второй - в очень отчуждённом гражданском обществе - это как раз корпорация).
Не случайно, что ещё до объединённой Бисмарком Германии социальное государство начало формироваться в Дании и других скандинавских странах, где были сильны общины, кооперативы, общественные объединения. А сильны они были, в том числе, и потому, что в скандинавском общественном сознании имела место сильная идеализация общинного строя, скандинавской народной традиции, воспевавшейся в литературе, поэзии, на фольклорных песенных праздниках. Существовала в этих странах и довольно влиятельная идеология «скандинавизма» - прямой аналог нашего славянофильства. Вот из всего этого и выросли у них социальное государство, а потом - общинно-кооперативно-профсоюзный социализм.
Посмотрим теперь сквозь эту концептуальную призму и в этом историческом контексте на русское народничество, развивавшееся от Герцена к Михайловскому и далее к земцам. И тогда сразу обнаружим чрезвычайно важный корпус идей, проектов и дел, с которыми и было связано настоящее общественное развитие в России, не совпадавшее ни с реакционной политикой двух последних Романовых, ни с хищничеством российского капитализма, ни с политикой революционной. Обнаружим земство и кооперативное движение, которые тысячью нитей, идейно и духовно, связаны со славянофильством и народничеством.
Земство - это практический жизненный синтез русской традиции с европейским Просвещением. Посмотрев сквозь концептуальную призму Поланьи на русские споры о развитии капитализма и судьбах традиционного общинного строя, мы осознаем, надеюсь, всю примитивность наших представлений о «тупиковой» и «не актуальной» российской традиции. Представлений, которые проявились и сегодня в отторжении того, что написано в докладе Межуева.
http://www.liberal.ru/articles/5022
Мне кажется, очень удачный доклад, емкий и внятный. И при этом - хрестоматийно показательное обсуждение, где значительная часть оппонентов выдает почти рефлекторный ответ на словесные раздражители. Были ответы и другого типа, причем, по моим наблюдениям за дискуссиями в ЛМ, эти люди и в других случаях демонстрируют нешаблонные реакции.
Общее представление о позиции Межуева можно получить из его заключительного слова Те, кто когда-то писали о «русской идее», поставили перед Россией вопрос, на который, по моему мнению, у нас и сегодня нет окончательного ответа. Смысл этого вопроса, на мой взгляд, не понят ни нашими либералами, ни нашими националистами. Первыми потому, что они предпочитают рассуждать о будущем России в сугубо экономических или политико-правовых терминах, а вторыми потому, что не могут выйти за пределы исторического прошлого России, именно в нем видя образец для ее будущего.
«Русская идея» совсем о другом. Она не содержала в себе никакой экономической или политической программы преобразования России, не звала ее ни к рынку (тем более, что в дореволюционной России рынок уже существовал), ни к демократии. Но она не была и апологией эмпирической России, ее прошлого и настоящего.
Вопрос, поставленный творцами «русской идеи» в ее изначальном смысле, - это вопрос о системе моральных ценностей, которой должна руководствоваться любая страна - в том числе, и Россия - в своем цивилизационном выборе. Это вопрос не об экономическом или политическом, а именно об этическом выборе, ибо этический (точнее, этико-религиозный) выбор предшествует любому другому. Об этом мы знаем хотя бы из классической работы Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма».
Разговор о «русской идее» и был, в конечном счете, разговором о том, какой может и должна быть цивилизация, если придерживаться христианской этики в ее, правда, не католическом или протестантском, а православном понимании. Подобный разговор не смог бы состояться, будь Россия к тому времени уже сложившейся до конца цивилизацией. Об идее не говорят, когда с реальностью все ясно, когда она уже застыла в своей цивилизационной определенности. Неудовлетворенность реальностью, ее не поддающаяся определению аморфность и рождают потребность в таком разговоре.
Но ошибаются и те, кто думает, что этот разговор исчерпывается признанием необходимости существования рыночной экономики и правовой демократии. Та и другая существуют во многих странах Азии и Латинской Америки (в Индии, например), но не ими определяется их цивилизационная идентичность. И Европа - это не просто рынок и демократия, но особого рода цивилизационная общность, суть которой и выражена в ее идее. Общность, возникшая на пересечении двух мощных традиций, идущих из греко-римской Античности и Средневековья, и представляющая собой сложный сплав научного рационализма с христианской моралью. Явный перевес рационального над моральным, четко обозначившийся в Европе Нового времени, стал для творцов «русской идеи» той отправной точкой, от которой они отталкивались в своем понимании логики цивилизационного развития.
На одном разуме, как его понимали европейские просветители, нельзя создать цивилизацию, пригодную для полноценной человеческой жизни. Никакой разум не может заменить собой души и сердца, взять на себя функцию человеческой совести. Только верность моральным заповедям христианства способна окончательно победить варварство, стать основой истинной и потому универсальной формы человеческого общежития. Ничего иного сторонники «русской идеи» не предлагали. Они лишь утверждали, что главной причиной поразившего Европу культурного кризиса стала безличная рациональность в сочетании с этическим релятивизмом и утилитаризмом.
Не отрицая позитивного значения западного рационализма в деле технического, научного и всякого иного прогресса, творцы этой идеи как бы обращались ко всем реформаторам со следующим призывом: «Ради Бога, можете проводить любые реформы, которые посчитаете нужными, но при этом не забывайте, что высшим назначением человека является все же не материальная выгода, не социальный успех и даже не демонстрация собственного ума, а его нравственная ответственность за других людей, его соучастие в общем деле спасения всех». Тот факт, что этот призыв облекался в религиозную форму, апеллируя к ответственности человека перед Богом, не меняет его моральной сути. И что же в этом призыве не современного и устаревшего?
Дело, однако, не просто в моральном призыве, содержащемся в «русской идее». Чем бы тогда она отличалась от обычной моральной проповеди, от примитивного морализаторства? Существеннее то, что именно «русская идея» позволяла выявить ограниченность как русского западничества, так и русского национализма. При всей их непримиримости друг к другу, они сходятся в одном - либо вообще в отрицании исторического универсализма, либо в его признании, но только в европейском или русском обличии. Но тем самым отрицается и наличие этического начала в истории, которое и является эталоном подлинной универсальности. Если у западников разговор об этическом оттеснен на второй план, а то и вовсе вытеснен рассуждениями об экономических и правовых реалиях европейской цивилизации, то у националистов этическое сведено к этническому. Европоцентризм западников и этноцентризм националистов - каждый по-своему - отрицают мораль, которая может быть только сверхнациональной или универсальной, если правильно понимать природу морали.
В этом смысле «русская идея» не была ни западнической, ни националистической. Это - этическая идея, но только придерживающаяся иного морального кодекса, чем тот, который свойствен этике протестантизма. Возникновение этой идеи объяснялось тем, что только в ней содержалось условие освобождения России, ее интеллектуальной элиты от расколовшей ее дихотомии западничества и национализма. Согласно этой идее, цивилизация, приемлемая для России, должна быть выстроена по меркам не Европы в ее нынешнем виде и не исторической России, а возвышающейся над ними морали.
Считать современный Запад эталоном такой морали было бы явным преувеличением. Да и сам Запад так о себе не думает. Но и Россия со всей своей самобытностью и народной ментальностью не может быть таким эталоном. Только цивилизация, способная выстроить всю систему своих социальных отношений и институтов не только на рациональных и правовых, но и на моральных основаниях, может считаться по своему духу универсальной.
Вера в возможность построения такой цивилизации и питала собой «русскую идею». Даже если отбросить свойственную ей религиозно-православную риторику, заключенный в ней этический идеал универсальной цивилизации может служить критерием оценки любой цивилизации на предмет ее исторической развитости и культурной зрелости.
Примеры реакций.
Игорь Яковенко: В докладе с большой симпатией развернута система представлений, которая, по моему убеждению, противоречат фундаментальным законам природы. В том, что я прочел, содержатся два извращения: ложь по поводу природы человека и ложные трактовки природы бытия. Я с удивлением для себя обнаружил, что чтение этого талантливо написанного текста вызывает у меня почти метафизический протест и массу недоуменных вопросов.
...
Да, есть проблема ужаса и безысходности бытия. Есть проблема постижения природы этого мира. Проблемы сложнейшие. И когда сознание оказывается не в силах с ними совладать и принять реальность мира, в котором нам выпало жить, когда не обнаруживается интеллектуальных и духовных ресурсов, необходимых для обретения стоического спокойствия перед лицом этой реальности, люди начинают придумывать себе другой мир, начинают творить химеры, строить хилиастические композиции. Именно эта разновидность интеллектуальной деятельности и представлена нам в докладе.
Прочитав текст Межуева, я еще раз убедился в том, что народ, который в середине рационального XIX века мог порождать десятки европейски образованных людей, способных предаваться таким химерам, и десятки тысяч читателей, во все это веривших, был просто обречен на коммунистический эксперимент. Я не понимаю, чем идеи, в глазах Вадима Михайловича столь привлекательные, отличается от представлений Иоахима Флорского, Томаса Мюнцера или наших малеванцев. Каждый народ получает свое. Получает то, во что готов уверовать.
А в конце доклада, как и водится в подобных случаях, говорится о ложном пути Запада, причем Запад трактуется совершенно карикатурно: докладчик пишет об «обездуховляющем и обезличивающем зле западной цивилизации, которое … распространяется по всему континенту». Запад - это холодный бесчувственный разум, это бездушный эгоизм и все такое прочее. Перед нами, повторяю, карикатура на общество Нового времени, рассматриваемого из пространства периферийного средневекового сознания сквозь призму мифологии о высоко духовном Средневековье.
Михаил Афанасьев:В первой половине XIX века произошел цивилизационный переворот - рыночная экономика подчинила себе общество. И чтобы все социальные, человеческие связи не превратились окончательно в экономические, т.е. рыночные, человеческой цивилизации нужно воссоздать институты, которые контролировали экономику прежде. Но теперь уже - на новой социально-культурной основе. Отсюда и становится понятной идейная и преобразовательная сила консерватизма. Все великие реформаторы Нового времени - от Вашингтона до Дэн Сяопина - это консерваторы. У Поланьи есть гениальная мысль о том, что рыночное мышление - главный фактор, который будет затруднять реформирование западного капитализма, а также и модернизацию в домодерных обществах. И, наоборот, недоверие к рынку и капитализму абсолютно необходимо для успешного цивилизационного развития.
Это - очень важные идеи, правильность которых подтверждена историей. Так, из недоверия к капитализму и рынку возникло социальное государство. Оно формировалось с двух концов. Сверху его создавал консерватор, продолжатель традиции просвещённого прусского абсолютизма, первый германский канцлер Бисмарк. А снизу его создавали городские коммуны и сельские общины, гильдии, кооперативы, профсоюзы - всё то, что Гегель именовал корпорацией или вторым нравственным корнем государства (первый нравственный корень - это семья, а второй - в очень отчуждённом гражданском обществе - это как раз корпорация).
Не случайно, что ещё до объединённой Бисмарком Германии социальное государство начало формироваться в Дании и других скандинавских странах, где были сильны общины, кооперативы, общественные объединения. А сильны они были, в том числе, и потому, что в скандинавском общественном сознании имела место сильная идеализация общинного строя, скандинавской народной традиции, воспевавшейся в литературе, поэзии, на фольклорных песенных праздниках. Существовала в этих странах и довольно влиятельная идеология «скандинавизма» - прямой аналог нашего славянофильства. Вот из всего этого и выросли у них социальное государство, а потом - общинно-кооперативно-профсоюзный социализм.
Посмотрим теперь сквозь эту концептуальную призму и в этом историческом контексте на русское народничество, развивавшееся от Герцена к Михайловскому и далее к земцам. И тогда сразу обнаружим чрезвычайно важный корпус идей, проектов и дел, с которыми и было связано настоящее общественное развитие в России, не совпадавшее ни с реакционной политикой двух последних Романовых, ни с хищничеством российского капитализма, ни с политикой революционной. Обнаружим земство и кооперативное движение, которые тысячью нитей, идейно и духовно, связаны со славянофильством и народничеством.
Земство - это практический жизненный синтез русской традиции с европейским Просвещением. Посмотрев сквозь концептуальную призму Поланьи на русские споры о развитии капитализма и судьбах традиционного общинного строя, мы осознаем, надеюсь, всю примитивность наших представлений о «тупиковой» и «не актуальной» российской традиции. Представлений, которые проявились и сегодня в отторжении того, что написано в докладе Межуева.