Сталин и Булгаков о великом кризисе Двадцать Седьмого.
Наткнулся на интересную прошлогоднюю запись wyradhe
http://wyradhe.livejournal.com/31214.html
Как известно, кризис 1927 года ясно показал наиболее здравовидящим большевикам, что НЭП провалился. Он был задуман как способ в 15-20 лет экономически, относительно мирно подчинить страну госсектору и его партийному командованию, подобно тому как монополии - недосягаемый экономический идеал большевиков, у которого они все пытались учиться торговать - экономически подчиняли фермеров. В итоге массы населения должны были ощутить большевистский госсектор, постепенно вбирающий и «осваивающий» их все больше и больше, но взаимовыгодным способом, благодаря своей экономической силе, а не выколачиванию податей, - как свою самоочевидную крышу и ядро, как «свой» центр в полном смысле слова. После чего все слои населения и сферы жизни страны, и так состоящие под органическим доминированием и контролем центра-госсектора (как все те же незабываемые фермеры - под экономическим контролем монополий и банков) можно было бы постепенно огосударствлять все больше и больше, медленно сливая всю страну без потрясений в единое централизованное хозяйство, параллельно отменяя товарно-денежные отношения (в рамках хозяйства одного-единственного собственника они были не нужны, заменяясь распределительными и «податными»; какие фишки при этом используются для учета и перемещений продукции в качестве временного подспорья - бумажно-деньгоподобные или еще какие - было уже не так важно) - и на выходе получить годах в 40-х - 50-х полный коммунизм. Сам Владимир Ильич полагал, что уж его юные современники до коммунизма доживут непременно.
В 1927 эта хрустальная утопия разлетелась вдрызг. Никого госсектор экономически на желательных ему условиях подчинить не смог - не умел и не хотел работать так, чтобы эти условия были желательны кому-нибудь, кроме него самого. Мужички в 27-м перестали продавать хлеб государству по тем ценам, по которым государство настоятельно хотело его закупать. Разрыв Англией дипотношений с СССР вызвал в городах буквально взрыв надежд на то, что вот сейчас начнется война и большевиков пометут, и в деревне такие надежды высказывали тоже. Кроме того, считая, что в случае войны большевики непременно падут и все развалится, городское население ринулось закупать на случай этого развала продукты, смело их запасы и вызвало в городах немедленный и острый кризис снабжения. Огорчительно большевикам было даже не только и не столько то, что часть населения надеется на то, что их снесут интервенты, сколько то, что огромная масса населения до такой степени уверена в их разгроме и падении в случае войны, что при первом намеке на возможность такой войны несется в гомерических размерах запасаться продуктами.
Короче говоря, выяснилось, что никакой смычки и сращения с основной массой населения не произошло, и оно по-прежнему видит в большевиках не свою родную крышу, а совершенно чуждую верхушку, «Литву, свалившуюся с неба» и сидящую на штыках, да еще и нисколько не верит в то, что эти штыки выдержат внешнюю войну, и само в этой войне отнюдь не собирается геройски драться за родную власть, а собирается напротив, по мере сил выживать самостоятельно помимо нее (на закупленных запасах продуктов), а частью и прямо алчет того, чтобы интервенция ее снесла. Штыки к особым надеждам тоже не предрасполагали: РККА в 1927 насчитывала менее 600 тыс. человек, состояла из крестьян, чья стойкость и преданность большевикам в случае серьезной переделки с Западом была весьма сомнительна, и еще 26 декабря 1926 Тухачевский доложил Политбюро: «Ни Красная Армия, ни страна к войне не готовы. Наших скудных материальных боевых мобилизационных запасов едва хватит на первый период войны. В дальнейшем наше положение будет ухудшаться, особенно в условиях блокады», - а военная разведка РККА докладывала в 27-м, что даже одна-единственная польская армия, при получении ею технической помощи от Англии «и в настоящем ее состоянии должна оцениваться как серьезный противник Красной Армии».
В этих условиях оставалось распрощаться с нэповскими сказками о мирном «подбирании под себя» страны экономическим путем, и либо согнуть ее под нози силой и запугать до преданности, либо… либо сдавать всю большевистскую религию в металлолом и превращаться во что-то вроде компании Саддама Хусейна или Хафеза Асада - сидеть, владать, держать госсектор, повелевать, но отказаться от священной войны с частнособственническими отношениями, а вполне их дозволить и с ними по-хорошему взаимодействовать.
Людей второй стратегии среди большевиков не нашлось, оно и понятно: не для того они убивали, грабили и доводили людей до голодной смерти миллионами во имя означенной священной борьбы, чтобы теперь сдать ее на склад всего только потому, что население их так и не полюбило и так и не втянулось под их экономический патронат «органически». Среди набольших большевиков наметилось только два лагеря: идиоты (т.н. «правые» - Бухарин и Ко), которые по-прежнему, отталкиваясь от своих талмудических прописей и заветов Ленина, верили, что продолжая НЭП, можно достичь его утопических целей - постепенного огосударствления всей жизни страны экономическим путем, - и здравовидящие, которые отталкивались от реальности и твердо видели, что дело это не выгорело, и остается для победы тотально-государственного уклада ломать стране хребет силой.
Вот товарищ Сталин как раз и возглавил второй лагерь, потому что по части расклада сил он из всех набольших вурдалаков был самый здравовидящий. Намного более здравовидящий, чем 95 процентов непартийных образованных людей, в основном продолжавших бредить фантазиями сменовеховского розлива (о том, что большевики вот-вот переродятся, наконец, в нечто вроде нынешних Хусейнов и Асадов), и чем большинство высших партийных вождей.
И вот что интересно - что Булгаков, человек от политики достаточно далекий, весь этот расклад осознавал так, как дай бог любому профессиональному историку (хотя снизу современник видит такие вещи гораздо хуже, чем постфактум патологоанатом), - и ничуть не менее ясно, чем сам товарищ Сталин во всей славе его.
21 февраля 1928 года, в день, когда Булгаков подал прошение о заграничной поездке, в ОГПУ о нем поступил следующий доклад тайного осведомителя:
«Очень обижается Булгаков на Советскую власть и очень недоволен нынешним положением. Совсем работать нельзя. Ничего нет определенного. Нужен обязательно или снова военный коммунизм, или полная свобода. Переворот, говорит Булгаков, должен сделать крестьянин, который наконец-то заговорил настоящим родным языком. В конце концов коммунистов не так уж много (и среди них много «таких»), а крестьян, обиженных и возмущенных, десятки миллионов. Естественно, что в первой же войне коммунизм будет выме<т>ен из России и т. д.
Вот они, мыслишки и надежды, которые копошатся в голове автора „Роковых яиц“, собравшегося сейчас прогуляться за границу. Выпустить такую „птичку“ за рубеж было бы совсем неприятно».
Расклад передан абсолютно адекватно и ясно, и вывод совершенно точный: такая ситуация может быть разрешена либо «снова военным коммунизмом» (то есть силовым террористическим огосударствлением и взиманием тяжелой подати), либо «полной свободой» - исчезновением большевизма с его священной борьбой против частной собственности и найма. Характерно, что Булгаков не верит ни в какое перерождение большевиков на подобный лад; альтернативная «военному коммунизму» «свобода» может прийти, по Булгакову, только путем «переворота» снизу в случае войны - то есть точь в точь так же, как это случилось в 17-м году. Иными словами, Булгаков говорит следующее: «Никакой опоры у большевиков в стране нет, они остались верхушкой, чужой, лишней и враждебной для основной массы населения, поэтому либо они эту массу сломают и поработят силой - «снова военный коммунизм», - либо они вылетят при первой же крупной военной переделке».
Товарищ Сталин думал шаг в шаг совершенно так же. И выбрал, соответственно, «снова военный коммунизм».
и продолжение в комментарии: Новая оппозиция (Зиновьев-Каманев-Троцкий) сама была за "снова военный коммунизм", но не от здравовидения, а от религиозного фундаментализма. Они-то выступили в 1926, когда НЭП еще подавал большевикам надежды, и сам Сталин был сугубо за него. Они обвинили Сталина в предательстве идеалов и мировой, и российской революции, в потакании нэпманам и правом уклоне, требовали начать форсированную индустриализацию как средство подготовки к внещней войне и установления всевластия государства внутри страны, а средства на это взять с крестьян, обложив их «сверхналогом». И, конечно, бороться за мировую революцию.
Сталин тогда резко против всего этого выступал и добился победы: в октябре 1926 эта компания вылетела из Политбюро.
А в 1927 оказалось, что утописты-то они утописты, и шли от религии, а не от реальности, но в главном совпали с реальностью: НЭП действительно не выгорел, и без покорения страны под нози и сверхиндустриализации оставалось только отказываться от священных принципов вообще.
Это, естественно, только обострило ненависть Сталина к этой компании и соперничество с ней: они еще и оказались правы в главном! Поэтому в 27-28 гг. он обращает на них главный удар. Теперь ему надо было одновременно планировать про себя и готовить "индустриализацию на костях мужиков" (а не "по-нэповски"), наполовину скрывать это и одновременно всемерно дискредитировать и разгромить тех вождей, которые эту самую идею выдвинули против него на год раньше и сами хотели командовать этим процессом, и в 26-м им были вышиблены из Политбюро.
Соответственно, он сначала, в 27-м, вместе с Бухариным и "правыми" окончательно вынес "новую оппозицию", а в 29-м - самого Бухарина и "правых".
Программное же отличие Сталина от "новой оппозиции" заключалось именно в его прагматичности. Они возопили"долой нэп, давай снова нечто а-ля военный коммунизм" потому, что их зло взяло, что частная собственность и мелкая буржуазия так бурно и вольготно развивается. Сталина это-то как раз устраивало, пока она развивалась вроде бы под большевиками и как будто врастала в экономическое подчинение им. Он возопил в дуще "долой нэп, давай снова нечто а-ля военный коммунизм" только тогда и потому, что обнаружилось, что мелкая буржуазия вовсе не вступила в блок с большевиками как их лояльный придаток, а спит и видит, как бы большевики сгинули. То есть Троцкого и ко интересовал только ритуал (как это так - мы даем волю и жизнь частнособственнической массе?!), а Сталину - прагматика при соблюдении лишь самых основ ритуала (мда. ежели бы частнособственническая масса шла с нами по пути ее постепенного поглощения государством, то и ладушки бы, не подавились бы мы от ее частнособственничества. Но раз не идет по этому пути - то сломать ее! Сломать не за то само по себе, что ритуально нечистая = частнособственническая, а за то, что не желает врастать в социализм).
Кроме того, Троцкий и Ко вносили и в конкретные предложения утопизм - сверхналог (без восстановления крепостного права и коллектива-общины как податной крепостной единицы) и широкую борьбу за мировую революцию. Сталин и тут, и тут был более прагматичен: понимал, что без крепостной общины никакого сверхналога не взять, и что брать придется с основной массы мужиков, а не только с кулачества (как в простоте хотел Троцкий и Ко, тоже по ритуальным соображениям), и за мировую революцию на всех углах бороться, нарываясь на неприятности, не хотел.
http://wyradhe.livejournal.com/31214.html
Как известно, кризис 1927 года ясно показал наиболее здравовидящим большевикам, что НЭП провалился. Он был задуман как способ в 15-20 лет экономически, относительно мирно подчинить страну госсектору и его партийному командованию, подобно тому как монополии - недосягаемый экономический идеал большевиков, у которого они все пытались учиться торговать - экономически подчиняли фермеров. В итоге массы населения должны были ощутить большевистский госсектор, постепенно вбирающий и «осваивающий» их все больше и больше, но взаимовыгодным способом, благодаря своей экономической силе, а не выколачиванию податей, - как свою самоочевидную крышу и ядро, как «свой» центр в полном смысле слова. После чего все слои населения и сферы жизни страны, и так состоящие под органическим доминированием и контролем центра-госсектора (как все те же незабываемые фермеры - под экономическим контролем монополий и банков) можно было бы постепенно огосударствлять все больше и больше, медленно сливая всю страну без потрясений в единое централизованное хозяйство, параллельно отменяя товарно-денежные отношения (в рамках хозяйства одного-единственного собственника они были не нужны, заменяясь распределительными и «податными»; какие фишки при этом используются для учета и перемещений продукции в качестве временного подспорья - бумажно-деньгоподобные или еще какие - было уже не так важно) - и на выходе получить годах в 40-х - 50-х полный коммунизм. Сам Владимир Ильич полагал, что уж его юные современники до коммунизма доживут непременно.
В 1927 эта хрустальная утопия разлетелась вдрызг. Никого госсектор экономически на желательных ему условиях подчинить не смог - не умел и не хотел работать так, чтобы эти условия были желательны кому-нибудь, кроме него самого. Мужички в 27-м перестали продавать хлеб государству по тем ценам, по которым государство настоятельно хотело его закупать. Разрыв Англией дипотношений с СССР вызвал в городах буквально взрыв надежд на то, что вот сейчас начнется война и большевиков пометут, и в деревне такие надежды высказывали тоже. Кроме того, считая, что в случае войны большевики непременно падут и все развалится, городское население ринулось закупать на случай этого развала продукты, смело их запасы и вызвало в городах немедленный и острый кризис снабжения. Огорчительно большевикам было даже не только и не столько то, что часть населения надеется на то, что их снесут интервенты, сколько то, что огромная масса населения до такой степени уверена в их разгроме и падении в случае войны, что при первом намеке на возможность такой войны несется в гомерических размерах запасаться продуктами.
Короче говоря, выяснилось, что никакой смычки и сращения с основной массой населения не произошло, и оно по-прежнему видит в большевиках не свою родную крышу, а совершенно чуждую верхушку, «Литву, свалившуюся с неба» и сидящую на штыках, да еще и нисколько не верит в то, что эти штыки выдержат внешнюю войну, и само в этой войне отнюдь не собирается геройски драться за родную власть, а собирается напротив, по мере сил выживать самостоятельно помимо нее (на закупленных запасах продуктов), а частью и прямо алчет того, чтобы интервенция ее снесла. Штыки к особым надеждам тоже не предрасполагали: РККА в 1927 насчитывала менее 600 тыс. человек, состояла из крестьян, чья стойкость и преданность большевикам в случае серьезной переделки с Западом была весьма сомнительна, и еще 26 декабря 1926 Тухачевский доложил Политбюро: «Ни Красная Армия, ни страна к войне не готовы. Наших скудных материальных боевых мобилизационных запасов едва хватит на первый период войны. В дальнейшем наше положение будет ухудшаться, особенно в условиях блокады», - а военная разведка РККА докладывала в 27-м, что даже одна-единственная польская армия, при получении ею технической помощи от Англии «и в настоящем ее состоянии должна оцениваться как серьезный противник Красной Армии».
В этих условиях оставалось распрощаться с нэповскими сказками о мирном «подбирании под себя» страны экономическим путем, и либо согнуть ее под нози силой и запугать до преданности, либо… либо сдавать всю большевистскую религию в металлолом и превращаться во что-то вроде компании Саддама Хусейна или Хафеза Асада - сидеть, владать, держать госсектор, повелевать, но отказаться от священной войны с частнособственническими отношениями, а вполне их дозволить и с ними по-хорошему взаимодействовать.
Людей второй стратегии среди большевиков не нашлось, оно и понятно: не для того они убивали, грабили и доводили людей до голодной смерти миллионами во имя означенной священной борьбы, чтобы теперь сдать ее на склад всего только потому, что население их так и не полюбило и так и не втянулось под их экономический патронат «органически». Среди набольших большевиков наметилось только два лагеря: идиоты (т.н. «правые» - Бухарин и Ко), которые по-прежнему, отталкиваясь от своих талмудических прописей и заветов Ленина, верили, что продолжая НЭП, можно достичь его утопических целей - постепенного огосударствления всей жизни страны экономическим путем, - и здравовидящие, которые отталкивались от реальности и твердо видели, что дело это не выгорело, и остается для победы тотально-государственного уклада ломать стране хребет силой.
Вот товарищ Сталин как раз и возглавил второй лагерь, потому что по части расклада сил он из всех набольших вурдалаков был самый здравовидящий. Намного более здравовидящий, чем 95 процентов непартийных образованных людей, в основном продолжавших бредить фантазиями сменовеховского розлива (о том, что большевики вот-вот переродятся, наконец, в нечто вроде нынешних Хусейнов и Асадов), и чем большинство высших партийных вождей.
И вот что интересно - что Булгаков, человек от политики достаточно далекий, весь этот расклад осознавал так, как дай бог любому профессиональному историку (хотя снизу современник видит такие вещи гораздо хуже, чем постфактум патологоанатом), - и ничуть не менее ясно, чем сам товарищ Сталин во всей славе его.
21 февраля 1928 года, в день, когда Булгаков подал прошение о заграничной поездке, в ОГПУ о нем поступил следующий доклад тайного осведомителя:
«Очень обижается Булгаков на Советскую власть и очень недоволен нынешним положением. Совсем работать нельзя. Ничего нет определенного. Нужен обязательно или снова военный коммунизм, или полная свобода. Переворот, говорит Булгаков, должен сделать крестьянин, который наконец-то заговорил настоящим родным языком. В конце концов коммунистов не так уж много (и среди них много «таких»), а крестьян, обиженных и возмущенных, десятки миллионов. Естественно, что в первой же войне коммунизм будет выме<т>ен из России и т. д.
Вот они, мыслишки и надежды, которые копошатся в голове автора „Роковых яиц“, собравшегося сейчас прогуляться за границу. Выпустить такую „птичку“ за рубеж было бы совсем неприятно».
Расклад передан абсолютно адекватно и ясно, и вывод совершенно точный: такая ситуация может быть разрешена либо «снова военным коммунизмом» (то есть силовым террористическим огосударствлением и взиманием тяжелой подати), либо «полной свободой» - исчезновением большевизма с его священной борьбой против частной собственности и найма. Характерно, что Булгаков не верит ни в какое перерождение большевиков на подобный лад; альтернативная «военному коммунизму» «свобода» может прийти, по Булгакову, только путем «переворота» снизу в случае войны - то есть точь в точь так же, как это случилось в 17-м году. Иными словами, Булгаков говорит следующее: «Никакой опоры у большевиков в стране нет, они остались верхушкой, чужой, лишней и враждебной для основной массы населения, поэтому либо они эту массу сломают и поработят силой - «снова военный коммунизм», - либо они вылетят при первой же крупной военной переделке».
Товарищ Сталин думал шаг в шаг совершенно так же. И выбрал, соответственно, «снова военный коммунизм».
и продолжение в комментарии: Новая оппозиция (Зиновьев-Каманев-Троцкий) сама была за "снова военный коммунизм", но не от здравовидения, а от религиозного фундаментализма. Они-то выступили в 1926, когда НЭП еще подавал большевикам надежды, и сам Сталин был сугубо за него. Они обвинили Сталина в предательстве идеалов и мировой, и российской революции, в потакании нэпманам и правом уклоне, требовали начать форсированную индустриализацию как средство подготовки к внещней войне и установления всевластия государства внутри страны, а средства на это взять с крестьян, обложив их «сверхналогом». И, конечно, бороться за мировую революцию.
Сталин тогда резко против всего этого выступал и добился победы: в октябре 1926 эта компания вылетела из Политбюро.
А в 1927 оказалось, что утописты-то они утописты, и шли от религии, а не от реальности, но в главном совпали с реальностью: НЭП действительно не выгорел, и без покорения страны под нози и сверхиндустриализации оставалось только отказываться от священных принципов вообще.
Это, естественно, только обострило ненависть Сталина к этой компании и соперничество с ней: они еще и оказались правы в главном! Поэтому в 27-28 гг. он обращает на них главный удар. Теперь ему надо было одновременно планировать про себя и готовить "индустриализацию на костях мужиков" (а не "по-нэповски"), наполовину скрывать это и одновременно всемерно дискредитировать и разгромить тех вождей, которые эту самую идею выдвинули против него на год раньше и сами хотели командовать этим процессом, и в 26-м им были вышиблены из Политбюро.
Соответственно, он сначала, в 27-м, вместе с Бухариным и "правыми" окончательно вынес "новую оппозицию", а в 29-м - самого Бухарина и "правых".
Программное же отличие Сталина от "новой оппозиции" заключалось именно в его прагматичности. Они возопили"долой нэп, давай снова нечто а-ля военный коммунизм" потому, что их зло взяло, что частная собственность и мелкая буржуазия так бурно и вольготно развивается. Сталина это-то как раз устраивало, пока она развивалась вроде бы под большевиками и как будто врастала в экономическое подчинение им. Он возопил в дуще "долой нэп, давай снова нечто а-ля военный коммунизм" только тогда и потому, что обнаружилось, что мелкая буржуазия вовсе не вступила в блок с большевиками как их лояльный придаток, а спит и видит, как бы большевики сгинули. То есть Троцкого и ко интересовал только ритуал (как это так - мы даем волю и жизнь частнособственнической массе?!), а Сталину - прагматика при соблюдении лишь самых основ ритуала (мда. ежели бы частнособственническая масса шла с нами по пути ее постепенного поглощения государством, то и ладушки бы, не подавились бы мы от ее частнособственничества. Но раз не идет по этому пути - то сломать ее! Сломать не за то само по себе, что ритуально нечистая = частнособственническая, а за то, что не желает врастать в социализм).
Кроме того, Троцкий и Ко вносили и в конкретные предложения утопизм - сверхналог (без восстановления крепостного права и коллектива-общины как податной крепостной единицы) и широкую борьбу за мировую революцию. Сталин и тут, и тут был более прагматичен: понимал, что без крепостной общины никакого сверхналога не взять, и что брать придется с основной массы мужиков, а не только с кулачества (как в простоте хотел Троцкий и Ко, тоже по ритуальным соображениям), и за мировую революцию на всех углах бороться, нарываясь на неприятности, не хотел.