Полезно вспомнить обстоятельства "дела академика Лузина"
http://www.ihst.ru/projects/sohist/papers/dees99dl.htm
...
Его организаторами и участниками выступали люди, занимавшие в обществе очень разное положение и преследовавшие различные цели.
Это - главный редактор "Правды" Л.Мехлис, развернувший на страницах боевого органа партии кампанию по реализации установок И.В.Сталина, и заведующий Отделом науки МК ВКП (б) Э.Кольман, пытавшийся использовать конфликтную ситуацию в Московском математическом сообществе для уничтожения остатков ненавистного ему духа реакционной Московской философско-математической школы. "Удачное" развитие кампании, сулило ему немалые политические дивиденды.
Это - инициативные "молодые" московские математики, пытавшиеся захватить власть в сообществе.
Наконец, это - маневрировавшая верхушка Академии, с одной стороны, не желавшая чрезмерного усиления политического радикализма, могущего повредить Академии, а потому не настроенная применять к Лузину самые крайние меры (исключение из Академии), с другой, опасавшаяся обвинений в мягкотелости.
Каждая из этих сил преследовала свои собственные не всегда совпадающие интересы. В их взаимодействии "дело" родилось и получило своё развитие.
...
В осуществлении антилузинской кампании активное участие должны были принять бывшие ученики Лузина "молодые инициативные" московские математики и, прежде всего, наиболее непримиримый по отношению к нему П.С.Александров. Блестящий математик, уже успевший завоевать европейскую известность, член-корреспондент (с 1929 года) АН СССР, П.С.Александров достаточно быстро трансформировался в самостоятельную фигуру, избрав для себя отличную от лузинской область исследований - топологию, и создав (вместе со своим рано умершим другом П.С.Урысоном) собственную Школу. Человек огромного честолюбия, П.С.Александров не мог долго выносить положение лица, находившегося в тени, и довольно рано вошёл в конфликт с учителем.
Движущей силой интриги выступил главный редактор "Правды" Л.З.Мехлис. Ему была подброшена идея - использовать собранные (Кольманом и его "молодыми" друзьями) антилузинские материалы для развёртывания кампании по борьбе за воспитание советского патриотизма у отечественных учёных. И Мехлис с радостью ухватится за неё. Научное строительство - одна из тем наиболее любезных сердцу великого Сталина. В марте 1935 г. Политбюро ЦК ВКП(б), обсудив вопрос о распределении обязанностей между секретарями ЦК, постановило наблюдение "особенно за Отделом культуры и пропаганды, поручить тов.Сталину" 28. В структуру Культпропа входил и Отдел науки, научно-технических изобретений и открытий.
...
Уже на следующий день 3 июля в "Правде" появляется анонимная статья "О врагах в советской маске" (Приложение III), написанная, как мы уже говорили, судя по всему, Э.Кольманом.
В этой статье уже даётся ответ на вопрос "директора школы": "Ближайшее рассмотрение деятельности этого академика за все последние годы показывает, что нарочитые восторги, источаемые Н.Лузиным, по адресу наших школьников, далеко не случайны. Они являют собой лишь одно звено длинной цепи искусной и весьма поучительной по своим методам маскировки врага". Проявления его вражеской деятельности автор статьи видит: 1) в систематическом написании Н.Н.Лузиным похвальных отзывов на заведомо слабые работы ("Фабрикация заведомо ложных похвальных отзывов - это частица линии академика Лузина, линии на засорение советской математической науки людьми неподготовленными"); 2) в публикации важнейших своих результатов на Западе и лишь второстепенных в советских изданиях; 3) в присвоении результатов собственных учеников (называются покойный к тому времени М.Я.Суслин и П.С.Новиков); 4) в подсиживании и изгнании из Академии наук "действительно талантливых молодых учёных". Выявляя корни лузинского антисоветизма, автор статьи формулирует пятое обвинение: 5) Лузин "один из стаи бесславной царской "Московской математической школы", философией которой было черносотенство и движущей идеей - киты российской реакции: православие и самодержавие"; поэтому деятельность Лузина можно характеризовать как выросший на черносотенной московской почве росток "фашизированной науки".
"Сочетая такую моральную нечистоплотность и научную недобросовестность с затаённой враждой, ненавистью ко всему советскому, Н.Лузин избрал для себя тактику "быть мудрым, как змий". Он полагает, что вокруг него советские граждане дураками сидят, которых можно бесконечно и невозбранно надувать, обманывать, прикрываясь высоким званием советского учёного. Но полупочтенный академик забывает, что большевики хорошо умеют распознавать змей, в какие бы шкуры они ни рядились. Мы хорошо знаем, что Н.Лузин - антисоветский человек". Таким образом его деятельность квалифицируется как сознательное вредительство.
В обвинениях проявляются и недовольство накопившееся в определённых кругах лузинских учеников (П.С.Александров и др.), и желание молодёжи захватить лидерство в реорганизуемом советском математическом сообществе, в частности, в "головной" его организации - Академии наук (здесь особое место занимает четвёртое обвинение).
Пятое обвинение - любимый кольмановский мотив неприятия духа старой московской философско-математической школы.
Статья "О врагах в советской маске" означала только первый шаг в хорошо подготовленной пропагандистской кампании. Для её развёртывания нужно было получить высочайшую санкцию. И главный редактор "Правды" Л.З.Мехлис пишет 3 июля письмо в ЦК партии товарищам И.В.Сталину, Л.М.Кагановичу, А.А.Андрееву, А.А. Жданову, Н.И.Ежову и В.М.Молотову (Приложение IV). В этом письме он пишет о том, что собранные редакцией "Правды" материалы, связанные "с делом академика Н.Лузина, выявили ... один серьёзного значения недостаток в работе научных организаций. Сводится этот недостаток к тому, что большинство учёных наиболее интересные свои работы считают нужным публиковать главным образом и раньше всего не в СССР, а в заграничной печати. ... Считая такое положение совершенно ненормальным", Мехлис просит "ЦК ВКП(б) санкционировать развернутое выступление по этому вопросу на страницах "Правды"". И Сталин накладывает резолюцию, адресуя её председателю правительства В.М.Молотову, которому по Уставу подведомственна Академия наук: "Кажется, можно разрешить".
Итак, высочайшее разрешение получено. Центральным пунктом кампании, согласно запросу Л.Мехлиса, должен стать второй пункт обвинения выдвинутого в статье "О врагах в советской маске"29.
Стоит обратить внимание на тональность резолюции - "Кажется, можно разрешить". Это не указание вождя, но лишь разрешение на исполнение просимого, данное под ответственность запрашивающего лица.
...
Первое из предъявленных обвинений ("Фабрикация заведомо ложных похвальных отзывов"), кроме Соболева активно поддержали Л.Г.Шнирельман и А.Я.Хинчин, хотя, каждый из них по-своему трактовал эти действия Лузина: "Насколько это можно оценить как сознательное вредительство или презрительную безответственность ... - ... трудно сказать" (Соболев), "Это является безусловным преступлением" (Л.Г.Шнирельман) и "что касается оценки этих фактов, то здесь, конечно, я не могу говорить о том, было ли здесь или не было сознательное вредительство, т.е. определённая линия на причинение вреда советской власти" (Хинчин). Что касается темы плагиата (третье обвинение), то здесь, выдержав после выступления Бернштейна дипломатическую паузу, в достаточно резкой манере (правда, резкость эта не идёт ни в какое сравнение с той агрессивностью, которую он будет демонстрировать на последующих заседаниях) выступил П.С.Александров. Центральный пункт его обвинения касался истории М.Я.Суслина и открытых им А-множеств ("множества, которые раньше назывались множествами Суслина, потом стали называться множествами Суслина и Лузина, а теперь ... множествами Лузина и Суслина. Я считаю, что в этом отношении Н.Н. поступил не вполне этично"; "Я считаю, что это был акт большой моральной недобросовестности"). Отметим демонстративно подчеркиваемое П.С.Александровым желание вести дискуссию в морально-этической плоскости, избегая политической окраски обвинений ("я категорически отрицаю, что какие бы то ни было антисоветские настроения Н.Н. могли проявляться при полной его откровенности со мною. Я ни одного проявления этих настроений не могу констатировать"), которую он оставлял другим нападающим. Тему плагиата поддержал С.Л.Соболев, сделавшим акцент на истории с результатами П.С.Новикова ("Это явление несомненно неэтическое, и я не хочу его замазывать").
С особой активностью "молодые советские математики" поддержали четвёртое обвинение - обвинение в подсиживании и изгнании из Академии "действительно талантливых молодых учёных". Для "молодёжи" именно это обвинение являлось, конечно, центральным. Их желание добраться до рычагов управления сообществом составляло нерв их активности в "деле". Так Л.Г.Шнирельман заявляет: "...мне кажется совершенно очевидным, что роль Председателя [математической] группы [Академии наук] при наличии только тех фактов, которые подтвердились на заседании нашего Института, по-моему, Н.Н. не должна быть предоставлена". Далее даже сильнее: "Н.Н. нельзя доверять никакого научно-общественного дела". С.Л.Соболев: "...в Академии он проводил политику, которая, во всяком случае, шла во вред Академии".
Пятое близкое сердцу Э.Кольмана обвинение - в принадлежности Лузина к стае "бесславной царской "Московской математической школы"" и выращивании им на её почве ростка "фашизированной науки" - не нашло поддержки у выступавших.
Ферсман, который лучше других участников заседания владел "политической ситуацией" момента и знал о позиции руководства Академии, всё время пытался подправить его течение в нужное русло - к обсуждению второго обвинения в публикации важнейших своих результатов на Западе и лишь второстепенных в советских изданиях. На первый же его вопрос Бернштейну - "А по отношению к вопросу издания есть у вас какие-нибудь соображения личные? По поводу печатания материала за границей - что вы скажете в этой части обвинения?" - он получил совершенно нежелательный для сценаристов ответ - "Те сведения, которые у меня имеются, таковы, что это обвинение совершенно не обосновано". Не получила эта тема нужного развития и в последующих выступлениях. С.Л.Соболев: "Я согласен с С[ергем] Н[атановичем], что обвинение в том, что он печатал за границей лучшие статьи - это обвинение, может быть, необоснованное. Да если бы это и было так, то это может быть объяснено тем, что все-таки заграничные журналы печатают несравненно скорее, несравненно лучше. Так что в этом смысле могло иметь место совершенно естественное стремление напечатать там, где выйдет скорее, поскольку вопрос о выходе в свет той или иной работы, имеет смысл. Это обвинение я считаю недостаточно серьезным". А.Я.Хинчин: "Что же касается печатания его работ, то я должен признать, что факты, изложенные в этой статье, совершенно правильные, уместные, но они не дают материала для обвинения. Совершенно верно, что Н.Н.Лузин свои лучшие работы печатает за границей, но я думаю, что 90% советских математиков поступают таким же образом". Тут же следует реплика Ферсмана, желающего подправить ситуацию: "Но одновременно печатают и здесь". Не посвящённый в высший замысел Хинчин продолжает твердить своё: "Да, одновременно печатают и здесь, но именно лучшие работы печатаются за границей. Ну, может 90% - это и преувеличение, однако значительная доля советских математиков так поступают, и не из политических соображений, а из желания иметь оттиск в хорошей обложке, на хорошей бумаге и иметь поскорее, иметь без опечаток. У нас, к сожалению, этого нет". И тут же его поддерживает П.С.Александров (также, очевидно, не посвящённый в замыслы верховных стратегов): "В частности, я должен сказать, что процент иностранных работ по отношению к советским у меня гораздо больше. Я только в нынешнем году стал печатать мои работы здесь, потому что до сих пор у нас в совершеннейшем развале было это дело". И далее продолжает, демонстрируя полное непонимания стратегического замысла, и, по существу, выбивая основание из под главного обвинения: "Но я должен указать, что одну из самых своих крупных работ Н.Н. выпустил в "Математическом сборнике". Я думаю, что этот пункт вообще не принадлежит к числу сильных пунктов обвинения". И тут же А.Я.Хинчин добавляет: "Тем более что здесь еще один момент является для нас весьма серьезным. Что для нас политически более правильно: печатать наши работы здесь или за границей? Где должен быть центр тяжести, это еще спорный вопрос". А это уже совсем недопустимый промах - не Хинчину решать, что является "политически" более правильным. Ошибку немедленно пытается исправить Ферсман: "Ну, здесь вопрос в другом, здесь вопрос в отношении, в оттенке, который Н.Н. вкладывал в печатание за границей и у нас. Вот где корень".
За это упорное непонимание стратегического замысла организаторов "дела" и П.С.Александров, и А.Я.Хинчин будут наказаны (заодно достанется С.Н.Бернштейну и А.Н.Колмогорову) - 9 июля "Правда" произведёт по ним критический залп в статье "Традиции раболепия".
...
А 9 июля в "Правде" появилась анонимная статья "Традиции раболепия" (Приложение XI). По стилю и содержанию она резко отлична от предыдущей - "О врагах в советской маске". Прежде всего, это статья о нездоровой ситуации в некоторых научных кругах, и не только в математических. Математика присутствует в этой статье в качестве одного из примеров - наряду с биологией и физикой. "Взять хотя бы математику", - пишет автор и приводит имена учёных (П.С.Александрова, А.Н.Колмогорова, А.Я.Хинчина и С.Н.Бернштейна), которые "публикуют свои работы за границей, не печатая их у нас, в СССР, на русском языке". "Дошло до того, что даже популярные работы (по топологии, теории вероятностей) профессоров Александрова, Хинчина, Колмогорова, - пишет автор, очевидно, очень далёкий от математики, иначе он не назвал бы эти работы "популярными", - впервые напечатаны были за границей на немецком языке, а затем только был "поднят вопрос" о переводе этих работ советских ученых на русский язык и переизданы в СССР".
...
И, наконец, главное - "центр вопроса", вокруг которого отныне и предписывается строить атаку: "в осознании каждым советским научным работником своего первейшего гражданского долга - печатать свои работы раньше всего на своем родном языке, на своей родине".
Итак, публикацией "Традиции раболепия" было дано "добро" на дальнейшее разворачивание дискуссии, задано основное её направление и указана главная её мишень. При этом досталось и защитникам (С.Н.Бернштейну), и атакующим (П.С.Александрову, А.Я. Хинчину и А.Н.Колмогорову), совершенно не уразумевшим замысла великого организатора советской науки.
Под впечатлением от этой статьи уже в принципиально новой политической ситуации 9 апреля началось заседание Комиссии под председательством Г.М.Кржижановского.
Тон заседания лишён академичности первого собрания. Сама атмосфера обсуждения деятельности Лузина дышит агрессией: задетым "Правдой" нападающим нужно было правильными ходами вывести себя из-под ударов и сосредоточить их на Лузине. Делается тактически правильный ход - признание собственных ошибок и покаяние: разумеется, критика "Правды" совершенно справедлива и виновные сделают из неё правильные выводы. П.С.Александров: "Думаю, что все мы этот упрек примем. Во всяком случае я по своей линии для себя сделаю те выводы, которые вытекают из этой статьи, потому что этот упрек относится ко мне безусловно34,так как я принадлежу к числу тех, которые печатали за границей свои труды" (здесь и далее в этом разделе цитируется по публикуемому ниже тексту стенограммы от 9 июля).
И, наконец, лучшая защита - яростная атака на Н.Н.Лузина. Обсуждаются (уже обсуждавшиеся на прошлом заседании) варианты ответов на выдвинутые ещё 7 июля семь вопросов, отредактированные специально назначенными для этой цели членами Комиссии. Формулировки ужесточаются: Лузин - враг и деятельность его враждебна советской власти. Критические замечания Н.Н.Лузина в свой собственный адрес, сделанные им в его письме в ЦК ВКП(б) и столь любезные сердцам советских идеологов (самокритика!), разворачиваются против него самого: сам признался. Даже аналогичный грех лузинских учеников - печатание ими основных результатов на Западе - О.Ю.Шмидт "изящно" обернул против самого Лузина: "потому что в этом стиле нашем советском, фактически антисоветском - не печатать у нас - повинен тот же Лузин, как руководитель одной из школ, как наибольший западник, как популярная фигура и т.д. Все следовали его образцу". Однако П.С.Александров немедленно осознаёт опасность такой "поддержки" - сейчас (особенно после последней публикации "Правды") нужно елико возможно дистанцироваться от Лузина и его возможных влияний, дабы при невыгодном повороте дела не оказаться причисленным к "стае" Лузина, как самого Лузина всё тот же Шмидт причислял к последователям Егорова. И Александров парирует: "...я должен категорическим образом опровергнуть то, что это явилось результатом влияния на меня Н.Н.Лузина ... это моя вина, и дело вовсе не в том, что здесь сказывается воспитание Н.Н.Лузина".
...
Обсуждениями в Институте В.А.Стеклова и на механико-математическом факультете Московского университета открылась цепная реакция собраний коллективов научных учреждений, учебных заведений и научных обществ, на которых клеймилась вражеская деятельность "так называемого академика Лузина" (эту аттестацию мы позаимствовали из заголовка одной из статей в "Правде" от 15 июля - см. Приложение XIX). 10 июля такое мероприятие прошло в руководимом Г.М.Кржижановским Энергетическом институте АН СССР (см. Приложение XIV); 12-го подобное собрание было организовано Ленинградским областным бюро секции научных работников (см. Приложение XV); затем - Институтом органической химии АН СССР (см. "Правда" за 15 июля - Приложение XIX); 15 июля - Академией наук БССР (Приложение ХХ); 16 июля - Центральным бюро СНР (Секции научных работников), Центральным бюро ВАРНИТСО (Всесоюзной ассоциации работников науки и техники для содействия социалистическому строительству) и их московских организаций (Приложение XXI). Против деятельности разоблачённого врага протестовали отдельные учёные и целые научные коллективы. Трудящиеся клеймили академика позором и призывали исключить его из состава Академии наук.
...
В обстановке нарастания "народного гнева" 11 июля состоялось следующее заседание Комиссии. По своей агрессивности и наступательному тону оно превзошло предыдущее. "Все читали проект резолюции. Какие имеются предложения?" - этими словами Г.М.Кржижановского открывается стенограмма заседания (здесь и далее в этом разделе цитируется по публикуемому ниже тексту стенограммы от 11 июля). И его участники наперебой начинают вносит изменения в текст резолюции, ужесточая формулировки и стараясь придать им более обвинительный характер.
...
Заседание 11 июля должно было произвести на психологически крайне неустойчивого и впечатлительного Лузина жуткое впечатление. Скорее всего, именно после этого заседания он и написал публикуемое ниже (Приложение XIII) письмо не установленному адресату - кому-то очень высоко стоящему в партийно-правительственной иерархии (может быть даже самому И.В.Сталину): "Осмелюсь обратиться к Вам вследствие того, что нахожусь в чрезвычайно тяжёлом положении, из которого нет выхода.
На основе появившейся статьи в "Правде", ряд лиц, нерасположенных ко мне по личным причинам, добились опорочения моей личности как советского гражданина и как учёного. На почве этой статьи обсуждались, без моего участия, моя деятельность в Институте [математики] АН и в М[осковском] Г[осударственном] Университете, причём выносились решения на основании сообщений лиц, заведомо ко мне неприязненно относящихся.
Наконец, в А[кадемии] Н[аук] состоялось заседание специальной Комиссии, фактически состоявшей из работников Института с привлечением отдельных специалистов, на этом собрании я присутствовал и давал объяснения, но все мои объяснения не только не давали никаких результатов, но и отдельные мои высказывания намеренно извращались. Участие моё в этом заседании является самым тяжёлым переживанием в моей жизни.
При создавшемся положении я вынужден решиться Вас обеспокоить и просить дать данному делу должное направление".
Заканчивает письмо он такими словами: "В настоящий момент я совершенно морально подавлен и нахожусь на границе нервной болезни. Но в то же самое время я уверен, что я смогу собрать все свои силы для дальнейшего служения родине.
Я прошу у Вас [,] глубокоуважаемый N.N., извинения в том, что осмеливаюсь привлечь Ваше внимание к моему делу. Но ... безвыходность положения заставила меня просить поддержки у Вас, и надеюсь, что моё обращение к Вам не останется без отклика. Глубоко уважающий Лузин".
...
Очередное заседание состоялось 13-го числа в час дня. А накануне произошли события, полностью переменившие течение дела. Смысл этих событий угадывается из хода этого заседания.
Как явствует из реплик Г.М.Кржижановского, он имел разговор "наверху", судя по всему с самим И.В.Сталиным, к которому единственным из Академии он имел прямой допуск.
...
Таким образом, и это главное (!), наверху (И.В.Сталиным) был поддержан мягкий вариант резолюции. Наиболее опасное для Лузина обвинение (деятельность, "направленная во вред Советскому Союзу") исчезло. Окончательный текст резолюции должен быть, по замыслу верхов, выдержан в академических тонах (и будет в них выдержан). Из неё будут выброшен термин "плагиат" (он будет заменён термином "перенос"). Будет убран заимствованный из "Правды" оборот "враг в советской маске", а вместо него появится "совершенно самостоятельный" (и главное очень оригинальный) оборот: "поступок Лузина является недостойным советского ученого, к тому же действительного члена Академии наук, а также несовместим с достоинством, которое должно быть у каждого советского гражданина". Делу придаётся статус вполне академического.
Это изменение позиции верхов ощущается в самом тоне заседания 13 июля. Оно начинается длинным покаянием Н.Н.Лузина, его обещаниями сделать из прозвучавшей критики правильные выводы, в частности, прекратить практику написания незаслуженных отзывов, печатать отныне все свои работы, прежде всего в СССР, прекратить активное общение с польскими математиками. Покаяние с пониманием и даже сочувствием было принято присутствовавшими - "товарищи" всегда готовы придти на помощь искренне "раскаявшемуся". "Последняя вещь, которую я должен сказать, это следующее, - заявил Лузин, - Страной нашей после введения Конституции абсолютно нужно гордиться. Это не только такая аксиома, но что наша Конституция это есть увенчание тех усилий, которые были сделаны. Дальнейшие усилия будут в развитии этого самого направления". И когда представитель "молодёжи" Л.А.Люстерник в заключении речи Лузина пожелал задать ещё один вопрос, он был немедленно осажен председателем: "Никаких вопросов".
...
Важным аргументом за прекращение лузинского "дела" могла стать и негативная реакция на преследование Лузина в академической среде. Уже 6 июля П.Л.Капица обратился со специальным письмом по этому вопросу к В.М.Молотову (Приложение VII). "Статья в "Правде"40 меня озадачила, поразила и возмутила" - такими словами он начал письмо в защиту Н.Н.Лузина, квалифицируя статью как "вредный шаг для нашей науки и для Академии, так как это не перевоспитывает наших учёных и не подымает их престиж в стране". И хотя письмо это было возвращено автору с возмутительной резолюцией В.М.Молотова ("За ненадобностью вернуть гр-ну Капице"), оно всё же было размножено и доведено до сведения членов Политбюро.
О своей поддержке Лузину, хотя и не в столь решительной форме как Капица, заявил ряд старых и влиятельных членов Академии, в их числе - В.И.Вернадский, Н.С.Курнаков и Н.В.Насонов (Приложение IX).
О тревоге, с которой была воспринята кампания в среде старых академиков, Г.М.Кржижановский прямо сказал на заседании 11 июля (цитируем по публикуемой ниже стенограмме за 11 июля): "...причём очень желательно пригласить ветеранов, которые очень настороженно относятся, и убедить, что здесь41 нет и слова преувеличения". И далее он предложил список "ветеранов": "Нужно пригласить Прянишникова, Зелинского, Курнакова, Чаплыгина, Крылова, Надсона, Павловского, Вернадского, Архангельского, Кистяковского, Прасолова, Савельева, Струмилина, Адоратского, Рождественского, Левинсона-Лессинг[а]".
Наметившееся таким образом среди наиболее известных членов Академии настроение могло насторожить самого И.В.Сталина. Об этом настроении ему, конечно, сообщил Г.М.Кржижановский. Его со всей прямотой высказал П.Л.Капица. Вождь, взявший в это время Академию под свой непосредственный контроль и пытавшийся организовать её работу в соответствии со своим видением того, как должен действовать "штаб советской науки", меньше всего был заинтересован в отдании Академии во власть партийных функционеров среднего звена - мехлисов и кольманов. И, может быть, это обстоятельство и было главным в принятии И.В.Сталиным решения закончить дело с мягкой (для Лузина) формулировкой. Не надо торопиться (так вполне мог рассуждать вождь) с принятием слишком жёстких решений. Так ведь можно её и в "гроб похоронить". А Академии, в планах, была уготована важная роль.
Представшая в итоге разбирательства по инициированному ими (Мехлисом и Кольманом) "делу академика Н.Н.Лузина" картина оказалась загромождённой излишними и портившими эффект деталями. Обвинители преследовали свои зачастую противоречащие друг другу цели. Вопросы, которые интересовали "вождя народов" оказались погребёнными в ворохе посторонних абсолютно ненужных ему сюжетов. В этом отношении дело оказывалось в пропагандистском плане организованным хуже тех, которые с самого начала "шились" компетентными органами.
Мы рискнём предположить, что "поворот" в течении "дела" значил для его развития гораздо больше, чем это может показаться при наблюдении за поверхностным его течением. Создаётся впечатление, что его инициаторы (всё те же Мехлис с Кольманом), информированные о близящейся развязке дела "троцкистско-зиновьевского террористического центра" (процесс разразился в августе) надеялись подключить к нему и "дело академика Н.Н.Лузина", что могло сулить им немалый политический капитал. Об этом свидетельствуют некоторые косвенные данные.
Прежде всего - длительное нежелание редакции "Правды" смириться с решением по "делу", принятым Президиумом Академии.
О самом "повороте" в развитии "дела" представители "Правды" узнали только на заседании Комиссии 13 июля. Очевидно, Л.З.Мехлис не поверил тому, что "поворот" этот был санкционирован на самом верху и является окончательным. Иначе он не посмел бы 14 апреля отправить письмо И.В.Сталину и В.М.Молотову (Приложение XVI), являющееся прямым доносом на Г.М.Кржижановского. В этом письме Мехлис писал, что Кржижановский, невзирая "на присутствие беспартийных членов комиссии и беспартийных научных работников из математических кругов ... предложил несколько отредактировать текст резолюции, в основном, по его словам, одобренный в соответствующих инстанциях ... В частности, тов.Г.М.Кржижановский предложил изменить последний пункт резолюции в том смысле, чтобы не называть Лузина врагом в советской маске, как это сделано в "Правде" ... Тов.Кржижановский решил выразить своё отношение к линии поведения Лузина "по-академически", сформулировав это поведение недостойным звания советского учёного". То есть Мехлис доносит Сталину о том, что вице-президент АН СССР, изменив, таким образом, формулировку обвинения, кардинальным образом меняет сам его характер и тем самым - статус "дела".
Вряд ли Мехлис решился на такой шаг, если бы ему не были предварительно известны намерения верхов о направлении развития "дела". Скорее всего, им планировался именно жёсткий вариант развития "дела" с последующим его подключением к "процессу троцкистско-зиновьевского блока". И случившийся в нём "поворот" стал для Мехлиса и Ко полной неожиданностью. Этим и объясняются последовавшие после обозначившегося 13 июля "поворота" в течении "дела" публикации в "Правде" - 14 июля (Приложение XVII), 15 июля (Приложение XIX) и даже 6 августа (Приложение XXV), в которых Н.Н.Лузина продолжали квалифицировать как "врага в советской маске, использовавшего "высокое положение академика ... для вредительской подпольной работы" (Приложение XXV).
В пользу предположения о том, что результаты разбирательства по "делу Лузина" планировалось включить в материалы по делу "троцкистско-зиновьевского центра" говорит и статья "Усилить революционную бдительность" в сдвоенном (ибо выпущенном из-за политических событий лета 1936 г. с большой задержкой) 8-9 номере "Вестника Академии наук СССР" (Приложение XXV), в которой сообщается о раскрытии в АН СССР "террористической группы убийц, троцкистско-зиновьевских предателей родины". Из признаний участников группы "видно, как эта бандитская шайка сумела широко использовать попустительство и ротозейство многих работников старого руководства Академии наук, захватив и расставив своих людей на важнейших участках и организационных центрах Академии. Достаточно перечислить ряд имён преступников, чтобы уяснить насколько широко использовалось этими троцкистско-зиновьевскими бандитами благодушие работников Академии. Достаточно перечислить ряд имён преступников, чтобы уяснить насколько широко использовалось этими троцкистско-зиновьевскими бандитами благодушие работников Академии, объективно служившее прямым пособничеством укрепления и разветвления групп террористических убийц: Яковлев, Карев, Кошелев, Папаян, Седых, Бусыгин, Груздев, Урановский, Шаров. Это ещё не полный список отъявленных врагов и предателей нашей родины, подготовлявших чудовищные преступления и изловленных с поличным органами пролетарской диктатуры.
Глубокое возмущение и недоверие каждого честного человека вызывает абсолютная бездеятельность некоторых старых работников Академии наук, с олимпийским спокойствием относившихся к фактам выявления в Академии наук террористических групп и палец о палец не ударивших даже после разоблачения гнусной группы убийц для того, чтобы помочь очистить Академию наук от остатков притаившихся и всячески маскирующихся троцкистско-зиновьевских фашистских гадов".
Конечно, группировка Л.З.Мехлиса-Э.Я.Кольмана с радостью украсила бы приведённый выше список "отъявленных врагов и предателей нашей родины" именем академика Н.Н.Лузина. Однако И.В.Сталин распорядился иначе. И "дело Лузина" пришлось "понизить в ранге", опустив его до уровня одного из (всего!) двух указанных в этой статье примеров, призванных послужить уроками, "которые должны были, казалось, научить42 политической прозорливости и бдительности благодушествующих либералов". "Не работники Академии наук, - говорится в статье, - а "Правда" вскрыла серьёзный гнойник "лузинщины", позоривший антиобщественной и антигосударственной деятельностью высокое звание академика. Не работники Академии наук, а Центральный орган партии вскрыл позорные традиции, до сих пор гнездящиеся в Академии наук. Советская общественность вынесла достойное и суровое порицание этим традициям, справедливо названным "Правдой" "традициями раболепия"".
И хотя Н.Н.Лузин отделался "достойным и суровым порицанием" и ещё более серьёзным предупреждением, "что при отсутствии решительного перелома в его дальнейшем поведении" будет поставлен вопрос о его "исключении ...из академических рядов", грозило ему неизмеримо большее - оказаться включённым в "бандитскую шайку" "убийц, троцкистско-зиновьевских предателей родины". Эта чаша его миновала. Как миновала она его и в ходе процесса по делу "Национально-фашистского центра"43.
...
Пролегла полоса отчуждения между Н.Н.Лузиным и большинством его учеников - оно проявится и в его, великого педагога, последующей отстранённости от университетской деятельности, и в его позиции на выборах в Академию наук - он предпримет всё от него зависящее, чтобы П.С.Александров не был избран её действительным членом (он стал им только после кончины учителя), и в известной истории с пощёчиной, которой наградил Лузина А.Н.Колмогоров, и в составе редколлегии собрания сочинений Н.Н.Лузина, в которую вошли исключительно его ученики, не принимавшие участие в травле своего учителя. Другая полоса отчуждения пролегла между "старыми академиками" (С.Н.Бернштейном, И.М.Виноградовым, А.Н.Крыловым, Н.М.Крыловым, Н.Н.Лузиным) и новой инициативной порослью (прежде всего с П.С.Александровым, А.О.Гельфондом, А.Н.Колмогоровым, Л.С.Понтрягиным, С.Л.Соболевым, Л.Г.Шнирельманом, А.Я.Хинчиным).
Лидеры математического сообщества в полной мере осознали опасность, проистекающую от идеологов типа Э.Кольмана, и постарались сделать так, чтобы в дальнейшем подобные люди были отставлены от математического сообщества как можно далее. Как только положение Кольмана на партийном Олимпе пошатнулось - он потерял свой пост в МК партии - математики (А.О.Гельфонд и Л.Г.Шнирельман) поторопились нанести удар по его математической репутации, опубликовав в "Успехах математических наук" разгромную рецензию49 на вышедшую ещё в 1936 г. (!) его книгу "Предмет и метод современной математики".
...
Его организаторами и участниками выступали люди, занимавшие в обществе очень разное положение и преследовавшие различные цели.
Это - главный редактор "Правды" Л.Мехлис, развернувший на страницах боевого органа партии кампанию по реализации установок И.В.Сталина, и заведующий Отделом науки МК ВКП (б) Э.Кольман, пытавшийся использовать конфликтную ситуацию в Московском математическом сообществе для уничтожения остатков ненавистного ему духа реакционной Московской философско-математической школы. "Удачное" развитие кампании, сулило ему немалые политические дивиденды.
Это - инициативные "молодые" московские математики, пытавшиеся захватить власть в сообществе.
Наконец, это - маневрировавшая верхушка Академии, с одной стороны, не желавшая чрезмерного усиления политического радикализма, могущего повредить Академии, а потому не настроенная применять к Лузину самые крайние меры (исключение из Академии), с другой, опасавшаяся обвинений в мягкотелости.
Каждая из этих сил преследовала свои собственные не всегда совпадающие интересы. В их взаимодействии "дело" родилось и получило своё развитие.
...
В осуществлении антилузинской кампании активное участие должны были принять бывшие ученики Лузина "молодые инициативные" московские математики и, прежде всего, наиболее непримиримый по отношению к нему П.С.Александров. Блестящий математик, уже успевший завоевать европейскую известность, член-корреспондент (с 1929 года) АН СССР, П.С.Александров достаточно быстро трансформировался в самостоятельную фигуру, избрав для себя отличную от лузинской область исследований - топологию, и создав (вместе со своим рано умершим другом П.С.Урысоном) собственную Школу. Человек огромного честолюбия, П.С.Александров не мог долго выносить положение лица, находившегося в тени, и довольно рано вошёл в конфликт с учителем.
Движущей силой интриги выступил главный редактор "Правды" Л.З.Мехлис. Ему была подброшена идея - использовать собранные (Кольманом и его "молодыми" друзьями) антилузинские материалы для развёртывания кампании по борьбе за воспитание советского патриотизма у отечественных учёных. И Мехлис с радостью ухватится за неё. Научное строительство - одна из тем наиболее любезных сердцу великого Сталина. В марте 1935 г. Политбюро ЦК ВКП(б), обсудив вопрос о распределении обязанностей между секретарями ЦК, постановило наблюдение "особенно за Отделом культуры и пропаганды, поручить тов.Сталину" 28. В структуру Культпропа входил и Отдел науки, научно-технических изобретений и открытий.
...
Уже на следующий день 3 июля в "Правде" появляется анонимная статья "О врагах в советской маске" (Приложение III), написанная, как мы уже говорили, судя по всему, Э.Кольманом.
В этой статье уже даётся ответ на вопрос "директора школы": "Ближайшее рассмотрение деятельности этого академика за все последние годы показывает, что нарочитые восторги, источаемые Н.Лузиным, по адресу наших школьников, далеко не случайны. Они являют собой лишь одно звено длинной цепи искусной и весьма поучительной по своим методам маскировки врага". Проявления его вражеской деятельности автор статьи видит: 1) в систематическом написании Н.Н.Лузиным похвальных отзывов на заведомо слабые работы ("Фабрикация заведомо ложных похвальных отзывов - это частица линии академика Лузина, линии на засорение советской математической науки людьми неподготовленными"); 2) в публикации важнейших своих результатов на Западе и лишь второстепенных в советских изданиях; 3) в присвоении результатов собственных учеников (называются покойный к тому времени М.Я.Суслин и П.С.Новиков); 4) в подсиживании и изгнании из Академии наук "действительно талантливых молодых учёных". Выявляя корни лузинского антисоветизма, автор статьи формулирует пятое обвинение: 5) Лузин "один из стаи бесславной царской "Московской математической школы", философией которой было черносотенство и движущей идеей - киты российской реакции: православие и самодержавие"; поэтому деятельность Лузина можно характеризовать как выросший на черносотенной московской почве росток "фашизированной науки".
"Сочетая такую моральную нечистоплотность и научную недобросовестность с затаённой враждой, ненавистью ко всему советскому, Н.Лузин избрал для себя тактику "быть мудрым, как змий". Он полагает, что вокруг него советские граждане дураками сидят, которых можно бесконечно и невозбранно надувать, обманывать, прикрываясь высоким званием советского учёного. Но полупочтенный академик забывает, что большевики хорошо умеют распознавать змей, в какие бы шкуры они ни рядились. Мы хорошо знаем, что Н.Лузин - антисоветский человек". Таким образом его деятельность квалифицируется как сознательное вредительство.
В обвинениях проявляются и недовольство накопившееся в определённых кругах лузинских учеников (П.С.Александров и др.), и желание молодёжи захватить лидерство в реорганизуемом советском математическом сообществе, в частности, в "головной" его организации - Академии наук (здесь особое место занимает четвёртое обвинение).
Пятое обвинение - любимый кольмановский мотив неприятия духа старой московской философско-математической школы.
Статья "О врагах в советской маске" означала только первый шаг в хорошо подготовленной пропагандистской кампании. Для её развёртывания нужно было получить высочайшую санкцию. И главный редактор "Правды" Л.З.Мехлис пишет 3 июля письмо в ЦК партии товарищам И.В.Сталину, Л.М.Кагановичу, А.А.Андрееву, А.А. Жданову, Н.И.Ежову и В.М.Молотову (Приложение IV). В этом письме он пишет о том, что собранные редакцией "Правды" материалы, связанные "с делом академика Н.Лузина, выявили ... один серьёзного значения недостаток в работе научных организаций. Сводится этот недостаток к тому, что большинство учёных наиболее интересные свои работы считают нужным публиковать главным образом и раньше всего не в СССР, а в заграничной печати. ... Считая такое положение совершенно ненормальным", Мехлис просит "ЦК ВКП(б) санкционировать развернутое выступление по этому вопросу на страницах "Правды"". И Сталин накладывает резолюцию, адресуя её председателю правительства В.М.Молотову, которому по Уставу подведомственна Академия наук: "Кажется, можно разрешить".
Итак, высочайшее разрешение получено. Центральным пунктом кампании, согласно запросу Л.Мехлиса, должен стать второй пункт обвинения выдвинутого в статье "О врагах в советской маске"29.
Стоит обратить внимание на тональность резолюции - "Кажется, можно разрешить". Это не указание вождя, но лишь разрешение на исполнение просимого, данное под ответственность запрашивающего лица.
...
Первое из предъявленных обвинений ("Фабрикация заведомо ложных похвальных отзывов"), кроме Соболева активно поддержали Л.Г.Шнирельман и А.Я.Хинчин, хотя, каждый из них по-своему трактовал эти действия Лузина: "Насколько это можно оценить как сознательное вредительство или презрительную безответственность ... - ... трудно сказать" (Соболев), "Это является безусловным преступлением" (Л.Г.Шнирельман) и "что касается оценки этих фактов, то здесь, конечно, я не могу говорить о том, было ли здесь или не было сознательное вредительство, т.е. определённая линия на причинение вреда советской власти" (Хинчин). Что касается темы плагиата (третье обвинение), то здесь, выдержав после выступления Бернштейна дипломатическую паузу, в достаточно резкой манере (правда, резкость эта не идёт ни в какое сравнение с той агрессивностью, которую он будет демонстрировать на последующих заседаниях) выступил П.С.Александров. Центральный пункт его обвинения касался истории М.Я.Суслина и открытых им А-множеств ("множества, которые раньше назывались множествами Суслина, потом стали называться множествами Суслина и Лузина, а теперь ... множествами Лузина и Суслина. Я считаю, что в этом отношении Н.Н. поступил не вполне этично"; "Я считаю, что это был акт большой моральной недобросовестности"). Отметим демонстративно подчеркиваемое П.С.Александровым желание вести дискуссию в морально-этической плоскости, избегая политической окраски обвинений ("я категорически отрицаю, что какие бы то ни было антисоветские настроения Н.Н. могли проявляться при полной его откровенности со мною. Я ни одного проявления этих настроений не могу констатировать"), которую он оставлял другим нападающим. Тему плагиата поддержал С.Л.Соболев, сделавшим акцент на истории с результатами П.С.Новикова ("Это явление несомненно неэтическое, и я не хочу его замазывать").
С особой активностью "молодые советские математики" поддержали четвёртое обвинение - обвинение в подсиживании и изгнании из Академии "действительно талантливых молодых учёных". Для "молодёжи" именно это обвинение являлось, конечно, центральным. Их желание добраться до рычагов управления сообществом составляло нерв их активности в "деле". Так Л.Г.Шнирельман заявляет: "...мне кажется совершенно очевидным, что роль Председателя [математической] группы [Академии наук] при наличии только тех фактов, которые подтвердились на заседании нашего Института, по-моему, Н.Н. не должна быть предоставлена". Далее даже сильнее: "Н.Н. нельзя доверять никакого научно-общественного дела". С.Л.Соболев: "...в Академии он проводил политику, которая, во всяком случае, шла во вред Академии".
Пятое близкое сердцу Э.Кольмана обвинение - в принадлежности Лузина к стае "бесславной царской "Московской математической школы"" и выращивании им на её почве ростка "фашизированной науки" - не нашло поддержки у выступавших.
Ферсман, который лучше других участников заседания владел "политической ситуацией" момента и знал о позиции руководства Академии, всё время пытался подправить его течение в нужное русло - к обсуждению второго обвинения в публикации важнейших своих результатов на Западе и лишь второстепенных в советских изданиях. На первый же его вопрос Бернштейну - "А по отношению к вопросу издания есть у вас какие-нибудь соображения личные? По поводу печатания материала за границей - что вы скажете в этой части обвинения?" - он получил совершенно нежелательный для сценаристов ответ - "Те сведения, которые у меня имеются, таковы, что это обвинение совершенно не обосновано". Не получила эта тема нужного развития и в последующих выступлениях. С.Л.Соболев: "Я согласен с С[ергем] Н[атановичем], что обвинение в том, что он печатал за границей лучшие статьи - это обвинение, может быть, необоснованное. Да если бы это и было так, то это может быть объяснено тем, что все-таки заграничные журналы печатают несравненно скорее, несравненно лучше. Так что в этом смысле могло иметь место совершенно естественное стремление напечатать там, где выйдет скорее, поскольку вопрос о выходе в свет той или иной работы, имеет смысл. Это обвинение я считаю недостаточно серьезным". А.Я.Хинчин: "Что же касается печатания его работ, то я должен признать, что факты, изложенные в этой статье, совершенно правильные, уместные, но они не дают материала для обвинения. Совершенно верно, что Н.Н.Лузин свои лучшие работы печатает за границей, но я думаю, что 90% советских математиков поступают таким же образом". Тут же следует реплика Ферсмана, желающего подправить ситуацию: "Но одновременно печатают и здесь". Не посвящённый в высший замысел Хинчин продолжает твердить своё: "Да, одновременно печатают и здесь, но именно лучшие работы печатаются за границей. Ну, может 90% - это и преувеличение, однако значительная доля советских математиков так поступают, и не из политических соображений, а из желания иметь оттиск в хорошей обложке, на хорошей бумаге и иметь поскорее, иметь без опечаток. У нас, к сожалению, этого нет". И тут же его поддерживает П.С.Александров (также, очевидно, не посвящённый в замыслы верховных стратегов): "В частности, я должен сказать, что процент иностранных работ по отношению к советским у меня гораздо больше. Я только в нынешнем году стал печатать мои работы здесь, потому что до сих пор у нас в совершеннейшем развале было это дело". И далее продолжает, демонстрируя полное непонимания стратегического замысла, и, по существу, выбивая основание из под главного обвинения: "Но я должен указать, что одну из самых своих крупных работ Н.Н. выпустил в "Математическом сборнике". Я думаю, что этот пункт вообще не принадлежит к числу сильных пунктов обвинения". И тут же А.Я.Хинчин добавляет: "Тем более что здесь еще один момент является для нас весьма серьезным. Что для нас политически более правильно: печатать наши работы здесь или за границей? Где должен быть центр тяжести, это еще спорный вопрос". А это уже совсем недопустимый промах - не Хинчину решать, что является "политически" более правильным. Ошибку немедленно пытается исправить Ферсман: "Ну, здесь вопрос в другом, здесь вопрос в отношении, в оттенке, который Н.Н. вкладывал в печатание за границей и у нас. Вот где корень".
За это упорное непонимание стратегического замысла организаторов "дела" и П.С.Александров, и А.Я.Хинчин будут наказаны (заодно достанется С.Н.Бернштейну и А.Н.Колмогорову) - 9 июля "Правда" произведёт по ним критический залп в статье "Традиции раболепия".
...
А 9 июля в "Правде" появилась анонимная статья "Традиции раболепия" (Приложение XI). По стилю и содержанию она резко отлична от предыдущей - "О врагах в советской маске". Прежде всего, это статья о нездоровой ситуации в некоторых научных кругах, и не только в математических. Математика присутствует в этой статье в качестве одного из примеров - наряду с биологией и физикой. "Взять хотя бы математику", - пишет автор и приводит имена учёных (П.С.Александрова, А.Н.Колмогорова, А.Я.Хинчина и С.Н.Бернштейна), которые "публикуют свои работы за границей, не печатая их у нас, в СССР, на русском языке". "Дошло до того, что даже популярные работы (по топологии, теории вероятностей) профессоров Александрова, Хинчина, Колмогорова, - пишет автор, очевидно, очень далёкий от математики, иначе он не назвал бы эти работы "популярными", - впервые напечатаны были за границей на немецком языке, а затем только был "поднят вопрос" о переводе этих работ советских ученых на русский язык и переизданы в СССР".
...
И, наконец, главное - "центр вопроса", вокруг которого отныне и предписывается строить атаку: "в осознании каждым советским научным работником своего первейшего гражданского долга - печатать свои работы раньше всего на своем родном языке, на своей родине".
Итак, публикацией "Традиции раболепия" было дано "добро" на дальнейшее разворачивание дискуссии, задано основное её направление и указана главная её мишень. При этом досталось и защитникам (С.Н.Бернштейну), и атакующим (П.С.Александрову, А.Я. Хинчину и А.Н.Колмогорову), совершенно не уразумевшим замысла великого организатора советской науки.
Под впечатлением от этой статьи уже в принципиально новой политической ситуации 9 апреля началось заседание Комиссии под председательством Г.М.Кржижановского.
Тон заседания лишён академичности первого собрания. Сама атмосфера обсуждения деятельности Лузина дышит агрессией: задетым "Правдой" нападающим нужно было правильными ходами вывести себя из-под ударов и сосредоточить их на Лузине. Делается тактически правильный ход - признание собственных ошибок и покаяние: разумеется, критика "Правды" совершенно справедлива и виновные сделают из неё правильные выводы. П.С.Александров: "Думаю, что все мы этот упрек примем. Во всяком случае я по своей линии для себя сделаю те выводы, которые вытекают из этой статьи, потому что этот упрек относится ко мне безусловно34,так как я принадлежу к числу тех, которые печатали за границей свои труды" (здесь и далее в этом разделе цитируется по публикуемому ниже тексту стенограммы от 9 июля).
И, наконец, лучшая защита - яростная атака на Н.Н.Лузина. Обсуждаются (уже обсуждавшиеся на прошлом заседании) варианты ответов на выдвинутые ещё 7 июля семь вопросов, отредактированные специально назначенными для этой цели членами Комиссии. Формулировки ужесточаются: Лузин - враг и деятельность его враждебна советской власти. Критические замечания Н.Н.Лузина в свой собственный адрес, сделанные им в его письме в ЦК ВКП(б) и столь любезные сердцам советских идеологов (самокритика!), разворачиваются против него самого: сам признался. Даже аналогичный грех лузинских учеников - печатание ими основных результатов на Западе - О.Ю.Шмидт "изящно" обернул против самого Лузина: "потому что в этом стиле нашем советском, фактически антисоветском - не печатать у нас - повинен тот же Лузин, как руководитель одной из школ, как наибольший западник, как популярная фигура и т.д. Все следовали его образцу". Однако П.С.Александров немедленно осознаёт опасность такой "поддержки" - сейчас (особенно после последней публикации "Правды") нужно елико возможно дистанцироваться от Лузина и его возможных влияний, дабы при невыгодном повороте дела не оказаться причисленным к "стае" Лузина, как самого Лузина всё тот же Шмидт причислял к последователям Егорова. И Александров парирует: "...я должен категорическим образом опровергнуть то, что это явилось результатом влияния на меня Н.Н.Лузина ... это моя вина, и дело вовсе не в том, что здесь сказывается воспитание Н.Н.Лузина".
...
Обсуждениями в Институте В.А.Стеклова и на механико-математическом факультете Московского университета открылась цепная реакция собраний коллективов научных учреждений, учебных заведений и научных обществ, на которых клеймилась вражеская деятельность "так называемого академика Лузина" (эту аттестацию мы позаимствовали из заголовка одной из статей в "Правде" от 15 июля - см. Приложение XIX). 10 июля такое мероприятие прошло в руководимом Г.М.Кржижановским Энергетическом институте АН СССР (см. Приложение XIV); 12-го подобное собрание было организовано Ленинградским областным бюро секции научных работников (см. Приложение XV); затем - Институтом органической химии АН СССР (см. "Правда" за 15 июля - Приложение XIX); 15 июля - Академией наук БССР (Приложение ХХ); 16 июля - Центральным бюро СНР (Секции научных работников), Центральным бюро ВАРНИТСО (Всесоюзной ассоциации работников науки и техники для содействия социалистическому строительству) и их московских организаций (Приложение XXI). Против деятельности разоблачённого врага протестовали отдельные учёные и целые научные коллективы. Трудящиеся клеймили академика позором и призывали исключить его из состава Академии наук.
...
В обстановке нарастания "народного гнева" 11 июля состоялось следующее заседание Комиссии. По своей агрессивности и наступательному тону оно превзошло предыдущее. "Все читали проект резолюции. Какие имеются предложения?" - этими словами Г.М.Кржижановского открывается стенограмма заседания (здесь и далее в этом разделе цитируется по публикуемому ниже тексту стенограммы от 11 июля). И его участники наперебой начинают вносит изменения в текст резолюции, ужесточая формулировки и стараясь придать им более обвинительный характер.
...
Заседание 11 июля должно было произвести на психологически крайне неустойчивого и впечатлительного Лузина жуткое впечатление. Скорее всего, именно после этого заседания он и написал публикуемое ниже (Приложение XIII) письмо не установленному адресату - кому-то очень высоко стоящему в партийно-правительственной иерархии (может быть даже самому И.В.Сталину): "Осмелюсь обратиться к Вам вследствие того, что нахожусь в чрезвычайно тяжёлом положении, из которого нет выхода.
На основе появившейся статьи в "Правде", ряд лиц, нерасположенных ко мне по личным причинам, добились опорочения моей личности как советского гражданина и как учёного. На почве этой статьи обсуждались, без моего участия, моя деятельность в Институте [математики] АН и в М[осковском] Г[осударственном] Университете, причём выносились решения на основании сообщений лиц, заведомо ко мне неприязненно относящихся.
Наконец, в А[кадемии] Н[аук] состоялось заседание специальной Комиссии, фактически состоявшей из работников Института с привлечением отдельных специалистов, на этом собрании я присутствовал и давал объяснения, но все мои объяснения не только не давали никаких результатов, но и отдельные мои высказывания намеренно извращались. Участие моё в этом заседании является самым тяжёлым переживанием в моей жизни.
При создавшемся положении я вынужден решиться Вас обеспокоить и просить дать данному делу должное направление".
Заканчивает письмо он такими словами: "В настоящий момент я совершенно морально подавлен и нахожусь на границе нервной болезни. Но в то же самое время я уверен, что я смогу собрать все свои силы для дальнейшего служения родине.
Я прошу у Вас [,] глубокоуважаемый N.N., извинения в том, что осмеливаюсь привлечь Ваше внимание к моему делу. Но ... безвыходность положения заставила меня просить поддержки у Вас, и надеюсь, что моё обращение к Вам не останется без отклика. Глубоко уважающий Лузин".
...
Очередное заседание состоялось 13-го числа в час дня. А накануне произошли события, полностью переменившие течение дела. Смысл этих событий угадывается из хода этого заседания.
Как явствует из реплик Г.М.Кржижановского, он имел разговор "наверху", судя по всему с самим И.В.Сталиным, к которому единственным из Академии он имел прямой допуск.
...
Таким образом, и это главное (!), наверху (И.В.Сталиным) был поддержан мягкий вариант резолюции. Наиболее опасное для Лузина обвинение (деятельность, "направленная во вред Советскому Союзу") исчезло. Окончательный текст резолюции должен быть, по замыслу верхов, выдержан в академических тонах (и будет в них выдержан). Из неё будут выброшен термин "плагиат" (он будет заменён термином "перенос"). Будет убран заимствованный из "Правды" оборот "враг в советской маске", а вместо него появится "совершенно самостоятельный" (и главное очень оригинальный) оборот: "поступок Лузина является недостойным советского ученого, к тому же действительного члена Академии наук, а также несовместим с достоинством, которое должно быть у каждого советского гражданина". Делу придаётся статус вполне академического.
Это изменение позиции верхов ощущается в самом тоне заседания 13 июля. Оно начинается длинным покаянием Н.Н.Лузина, его обещаниями сделать из прозвучавшей критики правильные выводы, в частности, прекратить практику написания незаслуженных отзывов, печатать отныне все свои работы, прежде всего в СССР, прекратить активное общение с польскими математиками. Покаяние с пониманием и даже сочувствием было принято присутствовавшими - "товарищи" всегда готовы придти на помощь искренне "раскаявшемуся". "Последняя вещь, которую я должен сказать, это следующее, - заявил Лузин, - Страной нашей после введения Конституции абсолютно нужно гордиться. Это не только такая аксиома, но что наша Конституция это есть увенчание тех усилий, которые были сделаны. Дальнейшие усилия будут в развитии этого самого направления". И когда представитель "молодёжи" Л.А.Люстерник в заключении речи Лузина пожелал задать ещё один вопрос, он был немедленно осажен председателем: "Никаких вопросов".
...
Важным аргументом за прекращение лузинского "дела" могла стать и негативная реакция на преследование Лузина в академической среде. Уже 6 июля П.Л.Капица обратился со специальным письмом по этому вопросу к В.М.Молотову (Приложение VII). "Статья в "Правде"40 меня озадачила, поразила и возмутила" - такими словами он начал письмо в защиту Н.Н.Лузина, квалифицируя статью как "вредный шаг для нашей науки и для Академии, так как это не перевоспитывает наших учёных и не подымает их престиж в стране". И хотя письмо это было возвращено автору с возмутительной резолюцией В.М.Молотова ("За ненадобностью вернуть гр-ну Капице"), оно всё же было размножено и доведено до сведения членов Политбюро.
О своей поддержке Лузину, хотя и не в столь решительной форме как Капица, заявил ряд старых и влиятельных членов Академии, в их числе - В.И.Вернадский, Н.С.Курнаков и Н.В.Насонов (Приложение IX).
О тревоге, с которой была воспринята кампания в среде старых академиков, Г.М.Кржижановский прямо сказал на заседании 11 июля (цитируем по публикуемой ниже стенограмме за 11 июля): "...причём очень желательно пригласить ветеранов, которые очень настороженно относятся, и убедить, что здесь41 нет и слова преувеличения". И далее он предложил список "ветеранов": "Нужно пригласить Прянишникова, Зелинского, Курнакова, Чаплыгина, Крылова, Надсона, Павловского, Вернадского, Архангельского, Кистяковского, Прасолова, Савельева, Струмилина, Адоратского, Рождественского, Левинсона-Лессинг[а]".
Наметившееся таким образом среди наиболее известных членов Академии настроение могло насторожить самого И.В.Сталина. Об этом настроении ему, конечно, сообщил Г.М.Кржижановский. Его со всей прямотой высказал П.Л.Капица. Вождь, взявший в это время Академию под свой непосредственный контроль и пытавшийся организовать её работу в соответствии со своим видением того, как должен действовать "штаб советской науки", меньше всего был заинтересован в отдании Академии во власть партийных функционеров среднего звена - мехлисов и кольманов. И, может быть, это обстоятельство и было главным в принятии И.В.Сталиным решения закончить дело с мягкой (для Лузина) формулировкой. Не надо торопиться (так вполне мог рассуждать вождь) с принятием слишком жёстких решений. Так ведь можно её и в "гроб похоронить". А Академии, в планах, была уготована важная роль.
Представшая в итоге разбирательства по инициированному ими (Мехлисом и Кольманом) "делу академика Н.Н.Лузина" картина оказалась загромождённой излишними и портившими эффект деталями. Обвинители преследовали свои зачастую противоречащие друг другу цели. Вопросы, которые интересовали "вождя народов" оказались погребёнными в ворохе посторонних абсолютно ненужных ему сюжетов. В этом отношении дело оказывалось в пропагандистском плане организованным хуже тех, которые с самого начала "шились" компетентными органами.
Мы рискнём предположить, что "поворот" в течении "дела" значил для его развития гораздо больше, чем это может показаться при наблюдении за поверхностным его течением. Создаётся впечатление, что его инициаторы (всё те же Мехлис с Кольманом), информированные о близящейся развязке дела "троцкистско-зиновьевского террористического центра" (процесс разразился в августе) надеялись подключить к нему и "дело академика Н.Н.Лузина", что могло сулить им немалый политический капитал. Об этом свидетельствуют некоторые косвенные данные.
Прежде всего - длительное нежелание редакции "Правды" смириться с решением по "делу", принятым Президиумом Академии.
О самом "повороте" в развитии "дела" представители "Правды" узнали только на заседании Комиссии 13 июля. Очевидно, Л.З.Мехлис не поверил тому, что "поворот" этот был санкционирован на самом верху и является окончательным. Иначе он не посмел бы 14 апреля отправить письмо И.В.Сталину и В.М.Молотову (Приложение XVI), являющееся прямым доносом на Г.М.Кржижановского. В этом письме Мехлис писал, что Кржижановский, невзирая "на присутствие беспартийных членов комиссии и беспартийных научных работников из математических кругов ... предложил несколько отредактировать текст резолюции, в основном, по его словам, одобренный в соответствующих инстанциях ... В частности, тов.Г.М.Кржижановский предложил изменить последний пункт резолюции в том смысле, чтобы не называть Лузина врагом в советской маске, как это сделано в "Правде" ... Тов.Кржижановский решил выразить своё отношение к линии поведения Лузина "по-академически", сформулировав это поведение недостойным звания советского учёного". То есть Мехлис доносит Сталину о том, что вице-президент АН СССР, изменив, таким образом, формулировку обвинения, кардинальным образом меняет сам его характер и тем самым - статус "дела".
Вряд ли Мехлис решился на такой шаг, если бы ему не были предварительно известны намерения верхов о направлении развития "дела". Скорее всего, им планировался именно жёсткий вариант развития "дела" с последующим его подключением к "процессу троцкистско-зиновьевского блока". И случившийся в нём "поворот" стал для Мехлиса и Ко полной неожиданностью. Этим и объясняются последовавшие после обозначившегося 13 июля "поворота" в течении "дела" публикации в "Правде" - 14 июля (Приложение XVII), 15 июля (Приложение XIX) и даже 6 августа (Приложение XXV), в которых Н.Н.Лузина продолжали квалифицировать как "врага в советской маске, использовавшего "высокое положение академика ... для вредительской подпольной работы" (Приложение XXV).
В пользу предположения о том, что результаты разбирательства по "делу Лузина" планировалось включить в материалы по делу "троцкистско-зиновьевского центра" говорит и статья "Усилить революционную бдительность" в сдвоенном (ибо выпущенном из-за политических событий лета 1936 г. с большой задержкой) 8-9 номере "Вестника Академии наук СССР" (Приложение XXV), в которой сообщается о раскрытии в АН СССР "террористической группы убийц, троцкистско-зиновьевских предателей родины". Из признаний участников группы "видно, как эта бандитская шайка сумела широко использовать попустительство и ротозейство многих работников старого руководства Академии наук, захватив и расставив своих людей на важнейших участках и организационных центрах Академии. Достаточно перечислить ряд имён преступников, чтобы уяснить насколько широко использовалось этими троцкистско-зиновьевскими бандитами благодушие работников Академии. Достаточно перечислить ряд имён преступников, чтобы уяснить насколько широко использовалось этими троцкистско-зиновьевскими бандитами благодушие работников Академии, объективно служившее прямым пособничеством укрепления и разветвления групп террористических убийц: Яковлев, Карев, Кошелев, Папаян, Седых, Бусыгин, Груздев, Урановский, Шаров. Это ещё не полный список отъявленных врагов и предателей нашей родины, подготовлявших чудовищные преступления и изловленных с поличным органами пролетарской диктатуры.
Глубокое возмущение и недоверие каждого честного человека вызывает абсолютная бездеятельность некоторых старых работников Академии наук, с олимпийским спокойствием относившихся к фактам выявления в Академии наук террористических групп и палец о палец не ударивших даже после разоблачения гнусной группы убийц для того, чтобы помочь очистить Академию наук от остатков притаившихся и всячески маскирующихся троцкистско-зиновьевских фашистских гадов".
Конечно, группировка Л.З.Мехлиса-Э.Я.Кольмана с радостью украсила бы приведённый выше список "отъявленных врагов и предателей нашей родины" именем академика Н.Н.Лузина. Однако И.В.Сталин распорядился иначе. И "дело Лузина" пришлось "понизить в ранге", опустив его до уровня одного из (всего!) двух указанных в этой статье примеров, призванных послужить уроками, "которые должны были, казалось, научить42 политической прозорливости и бдительности благодушествующих либералов". "Не работники Академии наук, - говорится в статье, - а "Правда" вскрыла серьёзный гнойник "лузинщины", позоривший антиобщественной и антигосударственной деятельностью высокое звание академика. Не работники Академии наук, а Центральный орган партии вскрыл позорные традиции, до сих пор гнездящиеся в Академии наук. Советская общественность вынесла достойное и суровое порицание этим традициям, справедливо названным "Правдой" "традициями раболепия"".
И хотя Н.Н.Лузин отделался "достойным и суровым порицанием" и ещё более серьёзным предупреждением, "что при отсутствии решительного перелома в его дальнейшем поведении" будет поставлен вопрос о его "исключении ...из академических рядов", грозило ему неизмеримо большее - оказаться включённым в "бандитскую шайку" "убийц, троцкистско-зиновьевских предателей родины". Эта чаша его миновала. Как миновала она его и в ходе процесса по делу "Национально-фашистского центра"43.
...
Пролегла полоса отчуждения между Н.Н.Лузиным и большинством его учеников - оно проявится и в его, великого педагога, последующей отстранённости от университетской деятельности, и в его позиции на выборах в Академию наук - он предпримет всё от него зависящее, чтобы П.С.Александров не был избран её действительным членом (он стал им только после кончины учителя), и в известной истории с пощёчиной, которой наградил Лузина А.Н.Колмогоров, и в составе редколлегии собрания сочинений Н.Н.Лузина, в которую вошли исключительно его ученики, не принимавшие участие в травле своего учителя. Другая полоса отчуждения пролегла между "старыми академиками" (С.Н.Бернштейном, И.М.Виноградовым, А.Н.Крыловым, Н.М.Крыловым, Н.Н.Лузиным) и новой инициативной порослью (прежде всего с П.С.Александровым, А.О.Гельфондом, А.Н.Колмогоровым, Л.С.Понтрягиным, С.Л.Соболевым, Л.Г.Шнирельманом, А.Я.Хинчиным).
Лидеры математического сообщества в полной мере осознали опасность, проистекающую от идеологов типа Э.Кольмана, и постарались сделать так, чтобы в дальнейшем подобные люди были отставлены от математического сообщества как можно далее. Как только положение Кольмана на партийном Олимпе пошатнулось - он потерял свой пост в МК партии - математики (А.О.Гельфонд и Л.Г.Шнирельман) поторопились нанести удар по его математической репутации, опубликовав в "Успехах математических наук" разгромную рецензию49 на вышедшую ещё в 1936 г. (!) его книгу "Предмет и метод современной математики".