К вопросу о человеческой деятельности
Вот вчера услышал от 
Тошика что с австрийской точки зрения все, что человек делает, он делает в конечном счете для избавления от напряжения.
(Не знаю, точно ли я запомнил слова Антона, и не знаю, согласятся ли другие австрийцы с этим тезисом Мизеса. Тем более не готов (пока не готов) судить, насколько именно такое понимание конечных причин человеческой деятельности существенно для праксеологической теории.)
Однако мне сразу же вспомнилась притча о строителях Шартского собора, которую я слышал на лекциях по философии от М.А.Розова: На строительстве собора в средневековом городе Шартре спросили трех человек, каждый из которых катил тачку с камнями, что они делают. Первый пробормотал: «Тачку качу». Второй сказал: «Зарабатываю хлеб семье». А третий ответил с гордостью: «Я строю Шартрский собор!»
Дальше я вроде как хотел обличать австрийцев за то, что они не видят разницы между этими тремя случами. Но вовремя остановился, поскольку это было бы вопиющей неправдой.
Австрийцы различают эти случаи, их интересует, что и как делают люди для достижения таких вот различных целей. Например, тот, который зарабатывает на хлеб, вполне мог бы перейти на рытье котлована, если там будут больше платить. На тот же котлован пойдет умелец катания тачек. А тот, который строит собор, скорее всего на котлован пойдет в последнюю очередь.
Мои же претензии к апологетам праксеологии в другом. Насколько я понимаю, праксеология сознательно и принципиально отказывается от анализа природы, смысла и причин изменения ценностей (и культурных феноменов вообще). Поэтому мне кажутся как минимум странным претензии считать праксеологию полным и универсальным учением о человеке и обществе.
Тошика что с австрийской точки зрения все, что человек делает, он делает в конечном счете для избавления от напряжения.
(Не знаю, точно ли я запомнил слова Антона, и не знаю, согласятся ли другие австрийцы с этим тезисом Мизеса. Тем более не готов (пока не готов) судить, насколько именно такое понимание конечных причин человеческой деятельности существенно для праксеологической теории.)
Однако мне сразу же вспомнилась притча о строителях Шартского собора, которую я слышал на лекциях по философии от М.А.Розова: На строительстве собора в средневековом городе Шартре спросили трех человек, каждый из которых катил тачку с камнями, что они делают. Первый пробормотал: «Тачку качу». Второй сказал: «Зарабатываю хлеб семье». А третий ответил с гордостью: «Я строю Шартрский собор!»
Дальше я вроде как хотел обличать австрийцев за то, что они не видят разницы между этими тремя случами. Но вовремя остановился, поскольку это было бы вопиющей неправдой.
Австрийцы различают эти случаи, их интересует, что и как делают люди для достижения таких вот различных целей. Например, тот, который зарабатывает на хлеб, вполне мог бы перейти на рытье котлована, если там будут больше платить. На тот же котлован пойдет умелец катания тачек. А тот, который строит собор, скорее всего на котлован пойдет в последнюю очередь.
Мои же претензии к апологетам праксеологии в другом. Насколько я понимаю, праксеология сознательно и принципиально отказывается от анализа природы, смысла и причин изменения ценностей (и культурных феноменов вообще). Поэтому мне кажутся как минимум странным претензии считать праксеологию полным и универсальным учением о человеке и обществе.