БАБА НИНА ЦЕРКОВНА СТОРОЖИХА
БАБА НИНА ЦЕРКОВНА СТОРОЖИХА
Среди прекрасных образов прошлого нашей Крюковской церкви, навевающий теплоту воспоминаний, всплывает в памяти образ бабы Нины сторожихи. Уж больно яркая была, неординарная, как говорят теперь личность. С природной придурью, которая никак не помешала блаженной, доброй и светлой памяти о ней, Скорее наоборот, подчеркнула в ней дух народного стоицизма, силу выживания в жестоком холодном мире.
Правда и она в мой адрес не осталась без отместки. Баба Нина мне говорила: «Отец Аввакум, я знаю одно, и это честно скажу вам в глаза - вы очень сильно юродированный!!!» С каким оттенком понимала она это слово «юродированный» мне уже у нее не спросить, а лишь следует во блаженной памяти, ей земно вклониться.
Работала она у нас при церкви около тридцати лет дневным сторожем, сидела в пономарке, приходской дом(бывшая музыкальная школа) в те годы был у нас отобран. Место для сторожа более чем неудобное: маленькая комнатушечка два метра на полтора да и те неполных, проходная, вторая дверь открывалась в алтарь, куда баба Нина не входила, ну сущий тебе карцер. Пономарка-сторожка умудрялась вмещать в себя печку, комод, и маленькую уж совсем миниатюрную кушетку, на которой могла прилечь такая же маленькая баба Нина, больше там не помещался никто. В этой же пономарке-сторожке между наружной и внутренней дверью помещался сигнальный колокол, призвание которого было отпугивать воров, лезущих грабить храм, смех да и только. То что оный колокол могла слышать разве только что баба Нина звонящая в него, устроители его наверное не подумали или может и знали, но что могли сделать когда церковь была в те времена в жесткой опале.
В таком положении, просиділа як сорока на кілку, так говорят у нас на Украине, сторож баба Нина проработала, продежурила, как было выше означено около тридцати лет. Дежурство подвиг.
Баба Нина - артист разговорного жанра. Психиатрический диагноз напрашивался и ставился сам собой - фономания. Говорлива была до высшей степени безумства. Ее рабочий день, а дежурила она без выходных, начинался с разговоров и кончался разговорами. Это была ее жизнь, ее поэзия, ее стихия. Иначе в таких нечеловеческих условиях сколько не выдежуришь. “Батюшка Аввакум - обращается ко мне баба Нина и вдруг на мгновение умолкает, испугано оглядывается по сторонам, не слышит ли кто еще, прикладывает палец к губам и проговаривает как начало разговора свое заветное, вводное - Ша! Вы меня не слышали, я вас не слышала. Все между нами. - далее идет обычное сообщение утренних новостей с жаренными и острыми фактами - в алтаре вчера весь день и наверное также всю ночь скребла мышь, наше руководство и в ус не дует, что они себе думают, чтоб развелись мыши и искротили весь алтарь, всю пономарку, всю церковь. Вчера под дверью нашла косточки, неизвестно чьи, колдуют. Дайте благословение, шоб не было неприятностей, отнести их на Деивскую гору…”
Лицо у нее было смешное, пресмешное, глаза плутовские. Озлобления никогда небыло ни на кого из-за природной осторожности, боязни людей. Семен Петрович, старый пономарь, приблизительно с таким же стажем только не дежурства, но прислуживания в алтаре, смеясь говорит мне: “Убегайте отец Аввакум от нее, а не то, заговорит насмерть”. Я в те годы еще таких тонкостей не знал и слушал всех раскрыв рот, внимательно, дабы не прервать, не оскорбить.
“Ой, батюшка Аввакум, - провадит дальше баба Нина,- война, Афганистан, такі нині времена страшныє, такі времена! Нікогда таких еще небыло. Конець света наступає. Да? Ну як ви думаєте?
Я живу в одном домі через стєнку, мої сосєді хоть і молодята, но партійні. Стєнка между нами тоненька, так, вот, мне слишно іногда шо вони там делають і особенно розговори, про шо говорять. Вони же партійні, знають всі секрети, і государственную тайну. И мнє інтересно. Я, хай Бог простить, шоб лучше слишать приставляю півлітрову або літрову банку до стіни, літровая лучше, а трьохлитрову як приставлю О! то вообще - слышно тогда усьо прекрасно, так як якби ми рядом сиділи! Говорять за Китай, шо їх много, їм жить ніде, їсти нічего і от вони йдуть на нас войною. Шапками, кажуть, забросають. Уже доходять до Урала. За Афганістан тоже говорять, там война, и наші там воюють в горах с духами. Во як! А ще говорять Бога нет. Брежнева срочно визвали в Америку, уже полетів. Молока, масла и ковбаси в магазінах не стає, прилавки пусті. Шо, голодовка скоро будеть. Он воно шо.
Я слухаю эті розговори, мені делаеться страшно, у меня поднімаются нерви і з ними меня начинаеть душить нервний кашель, я начинаю кашлять і мої сосєді чуючи мій істерично-чихоточний кашель, умолкают. И шо ти скажеш, на самому інтересному мєсті умолкають. Така досада, шо й не передать. Ну шо поделаешь, приходится поджидать слєдующого вечора.”
К нам в те годы приходил в храм Глущенко Василий Макарович живший в одном доме с бывшим мужем бабы Нины был с ним близко знаком и тот рассказывал некоторые подробности из “красочной” биографии нашей сторожихи. Почему они не ужились вместе: «Она мне просто напросто не готовила, -рассказывал бывший муж нашей героини, -за разговорами, за походами в церковь ей было просто-напросто некогда это делать. И вот я подаю в суд на развод. Назначили нам день, час рассмотрения нашего дела. В означенное время собираемся. Приходит и моя “половина”. Я и ранее подозревал, что она не сполна “розуму”, а на суде полностью удостоверился. Вот заходит она в зал, проходит на средину, там у барьера останавливается, на все четыре стороны перекрестилась, поклонилась, отдельный поклон судье отвесила. Судья была польщенна таким уважением к ее персоне. Ну спрашивает меня:
-Гражданин Тарасенко Николай Федорович, почему вы не хотите с ней жить?
-Да она мне есть не готовит,-говорю я.
-Гражданка Тарасенко Нина Ивановна,- продолжает далее судья,- что вы скажете на предъявленное вам обвинение вашего мужа.
-Оце вам товарищ суддя, кажу як перед Господом Богом на Страшном Суді, я варю своему мужу борщ, кашу й компот!
-Каждый день?
-Кожний день!- старается не проиграть процесс баба Нина.
-Из года в год?- докапывается судья.
-Із году в год!- парирует без тени сомнеия в своей правоте та.
-Ой, теперь я вижу, что надо вас развести. Бедный муж если из года в год, из месяца в месяц, изо дня в день, будет есть один борщ, кашу й компот. Не выживет просто от такого украинского вопиющего «разнообразия».
Когда немцы вошли в Кременчуг, как рассказывал далее Василий Макарович, муж бабы Нины не эвакуировался. Или не успел, или не захотел оставлять прадедне-отеческий дом, не помню уже по какой причине, но, словом, остался в Кременчуге. Немцы для учета мужского населения города несколько раз собирали в комендатуре мужчин, причем держали по несколько суток. Жены приносили еду своим мужьям так как там не кормили. Муж бабы Нины как и следовало ожидать в данной ситуации просидел в комендатуре три дня голодным. Когда пришел домой то спросил недбайливую жену:
-Чого ти мені їсти не принесла ні разу? Другі жінки по нескільки раз в день приносили.
-О! Я думала там тобі не до їжі,- сочувственно ответствовала баба Нина.
Когда немцы ушли, русские пришли. Его опять забирают в комендатуру, и допрашивают теперь уже русские.
-Так. Тарасенко Николай Федорович, что вы делали при немцах?
-Не надо, вот так! Не лезьте ко мне, с такими вопросами,- возмущается деловито он,- лучше немцев спросите, не что я при них делал, а что немцы при мне делали? Я что их звал сюда! Это они пришли ко мне, а не я к ним. Вот, у них и спрашивайте! Я же живу здесь с деда-прадеда!!!
Посмеялись там, поняв, что муж бабы Нины недалеко убежал от нее самой и выпустили.
-Ша! Отець Аввакум,- пела свою песню жизни она,- нехай це буде между нами. Шо сказано умерло, замрем, заляжем на дно як камбала. Коли мене видавали замуж: мені батько говорив, мати настановила, шоб ти Ніна менше говорила. І я стараюсь…
Несмотря на все старания этот родительский урок бабе Нине не суждено было воплотить в жизнь. Усвой она этот урок, воплоти она его в жизнь она не была бы бабой Ниной. Была бы более чем обыкновенная женщина и все, а так Бог полон юмора, необыкновения и замысла о мире.
Несмотря на полнейшую отвлеченность от бытовых проблем баба Нина приобрела хоть мерцательные, но навыки в решении духовных. В те годы, это 60е-70е, когда здесь служил архимандрит Порфирий и сменившие его впоследствии о.Василий и Яков, богослужение в храме совершалось только по праздникам и воскресным дням, люди приходившие к церкви среди недели имели возможность общаться только с героиней нашего повествования. И она весьма умело наставляла приходящих, в основном женщин, как креститься, как молиться: какую молитву нужно читать утром и какую вечером, или во время болезни, опасности, страха. Словом оказывала элементарную духовную помощь. Некоторые приходили к ней среди недели по многу раз за наставлением и утешением. Она была для них в буквальном смысле этого слова старицей наставницей. Кроме того в пономарке всегда находилась святая вода и бабе Нине было благословение от священников раздавать ее требующим.
В первый год своего служения, еще диаконом, я имел возможность наблюдать как она святила даже пасхи. Когда священники заканчивали святить приносимое, это где то по времени в девятом часу и затем по обыкновению расходились, баба Нина в горошковом платке, с большим кропилом из васильков сидя на табуретке на крыльце, рядом на табуретке кастрюля с водой и святит приносящим целый день. Храм был один и посему освящение пасх и яиц начиналось с субботнего обеда продолжаясь все последующее воскресенье. Бывали и такие что приходили святить даже пасхальным вечером.
И так, наш диалог длится и длится. Тема самая волнующая - тайна жизни и смерти. А жизнь наша по сути - есть долгое размышление перед смертью. И посему разговор длинный.
-Врачиха наша знаменитая, мєстная Сумська каже мнє, коли я пошла к нєй за лікарствами: “Вам не треба ніяких лікарств Ніна Івановна. У вас просто старость. А старость не лечится. Коли вам муторно, то просто вийдіть надвір і пройдіться по улиці взад, вперед нескільки раз і болєзнь вашу як рукою зніме.” Вона ж не зна шо я в хаті почти не буваю. А то нєсколько раз пошла я в поліклініку на рентген, шоб зняться. Тамошні врачихи мнє говорять: “Шо ви бабушка так часто просвечиваєтесь, це ж вредно?” А я їм кажу: я просвєчиваюсь, мої дорогі, правди добиваюсь, шоб та машина ваша, хай їй сто лєт без поломки работать, показала, чи мені ще жить, чи лягать та вмирать.
-Ну и что показала машина? - интересуюсь я.
-Машина мені нічого не показала, тільки шось там гуркотіла, гуділа, стогнала. А врачихи оті шо коло неї роблять сказали ще жить. Я на радостях і пішла до дому.
-Як я вмру, шоб за мною вінків ні в коїм случаї не несли, покляніться мені січас же і тут же батюшка Авакум, шо не допустите цього надругательства надо мною, над моєю жизнію і над моєю смертю! - озадачивает меня баба Нина своим внезапным для меня, и насущным, для нее, клятвенным требованием.
-Что плохого вы видите в тех венках? За многими же ведь несут и ничего, - удивленно и деликатно, что бы не затронуть нерв убежденности, стараюсь разубедить ее я.
-Ви мені не говоріть і не перечте, батюшка, якби ви прожили скільки, та продіжурили скільки я, та просиділи тут на кладбищі, та понаблюдали тридцять год за похоронами, скільки я наблюдаю, то самі б одказались од собственних вінков на собственних похоронах. А я наблюдатєльна, очинь наблюдательна. Оце як несуть покойника на кладбище з вінками, то ще нічого, дивиться можна, даже приятно. Но! Но! Всьо главное, не забувайте, совершаеться потом як обставлять могилу отими мерзкими вінками і розійдуться. Кожна кладбищенська собака, а їх тут много, біжить мимо такої могили і на красиві бумажні цвіти ножку поднімаєть. Як чиста могилка, без вінков то нічого, пробігають мимо, а як в цвітах, то це вєрьте мне, тихий ужас і Страшний Суд без митарств! Кажда замухришка поднімає. А знаєте чого собаки бігаючи ножку поднімають? Ви вже взрослий, вам обьяснять не треба.
-У меня аргументов против вас, Нина Ивановна, нет. - проиграв спор, соглашаюсь я, - заверяю, венков на ваших похоронах не будет.
-О, тепер я спокойна. Я спокойна. Можу дальше, так же спокойно продолжать жить.
*Умышленно сохранены особенности восточноукраинского разговорного стиля бабы Нины.
