Хипстеры
Отрывок из дипломной работы Алекса Керви, посвящённый хипстерам. Возможно, самый толковый русскоязычный текст об этой забытой субкультуре:
Самая спорная в терминологии субкультура. О ее появлении до сих пор ходят ожесточенные споры. Одни полагают, что она была изначально черной, другие, что это - полукриминальная белая субкультура, которая фактически и есть “Разбитое Поколение”. Обычно ее относят к концу сороковых годов, но если тщательно ознакомиться с литературой писателей “РП”, особенно Уильяма Берроуза и Джека Керуака, понимаешь, что корни ее уходят чуть ли не в двадцатые годы. По составу втянутых в орбиту этой субкультуры людей можно с уверенностью сказать - для хипстеризма не было ни расовых границ, ни cоциальных ограничений. В сороковые все те, кто “не с ними” по тем или иным причинам, мог c полным правом считать себя хипстером. Многое зависело от языка-джайва, того жаргона, по знанию которого хипстеры сразу определяли себе подобных (“сечет чувак фишку или горбатого лепит”). “Хипстер,- писал в “Джанки” Берроуз,- тот, кто понимает и говорит на "джайве", просекает фишку, у кого Есть и кто с Этим”. “Хипкультура” зарождается в Нью-Йорке и других крупных городах Америки. Cам мир хипстеров считался весьма сомнительным - то был мир мелких воришек, бродяг и наркоманов, чем-то напоминавший жителей Парижа в описаниях Селина, самодостаточный и безразличный к внешнему миру.
“Побитость”, “выбитость из колеи” для Гинзберга, Керуака, Берроуза и многих других означала “взгляд на общества с самого его дна”, находящегося вне общественного понимания добра и зла, общепринятых моральных ценностей, которые “в те дни человеческих волнений, чувственности, поэзии, цензуры и наркотиков убого уподобляли тому, что теперь предлагается как обыденный взгляд на окружающий мир, стандарт восприятия...” Книги Генри Миллера были запрещены и считались непристойными. Людей, не согласных с законом Харрисона о наркотиках и потому существовавших вне закона, считали больными и бесполезными, занозой в теле общества. Эти условия вызвали убежденное понимание галлюцинативной природы классификаций и терминологий официальных институтов власти. Акцент был поставлен на материализме (вещизме) и благополучной карьере. “У большинства американцев после Войны была настоящая страсть к нормальному образу жизни, но мы интуитивно чувствовали, что это лишь убогая личина, напяленная неизвестно кем и скрывающая собственное бессилие”.
Сами хипстеры (по Керуаку), чьей музыкой был боп, выглядели как бандиты, “но они говорили между собой о тех же вещах, которые интересовали и меня: длинные зарисовки личного опыта, видения, исповеди на всю ночь, полные страстей, запрещенных и подавляемых войной, шумные сумасбродства”. По Мейлеру, хипстер пытался “открыть для себя новые типы жизненных побед, увеличивающие способности для новых типов восприятия” и одновременно выйти из “тюремной атмосферы привычек других людей, их обязанностей, проблем и поражений”. “Он поощрял в себе психопата, исследуя ту область опыта, где безопасность есть скука и потому болезнь...cуществуя только в настоящем”.
Оформлялась эта культурная сила на Таймс Сквер в Нью-Йорке, где молодые интеллектуалы, пытаясь найти свою “альтернативу”, заключают союз с миром улицы, а затем “своими индивидуальными способами принимают в свое творчество несомненно хипстерское мировоззрение”. “То, что в пятидесятые было известно под словом "бит", десятилием раньше звалось словом "хип"”.
Корни хипстерства и битничества Керуак прослеживает с того времени, когда “Америку переполняли дикие, самоуверенные индивидуальности...” Но... Эра освоения границ минула, рабочее движение, “представляющее пролетария дерзким и независимым”, cделалось вполне респектабельным. Уровень жизни рабочих стал почти таким же, как у спецов-профессионалов, и никому уже был не нужен герой-хозяин собственной судьбы, сохранившийся в песнях Вуди Гатри и романах Томаса Вулфа, Миллера, Фолкнера и Стейнбека. В годы войны этот образ стали олицетворять “призывники”, но о том, что произошло по их возвращении мы уже говорили (см. cтр 34).
Спустя поколение появляется тип “Новой Границы” Джона Кеннеди - бюрократизированная, здравомысленная, одомашненная, явившая миру образец мужского идеала - человека обезличенного и лишенного эмоций. Он постепенно становился доминирующим в те годы, когда “Разбитое Поколение” жило своей “внутренней жизнью”, а молодые писатели и поэты только начинали проявлять себя. Белые хипстеры взяли на вооружение ценности героев девятнадцатого века, тот самый “западный стиль”. Как писал Фостер, “куперовский Нэт Бампо сделался теперь несовершеннолетним правонарушителем”. Поскольку многие хипстеры Восточного Побережья были выходцами из среднего класса (любопытный факт - подавляющее большинство, достаточно проанализировать происхождение всех писателей-битников, не принадлежало к потомкам англо-саксонских переселенцев, cтопроцентных американцев, так называемых WASP), и в отличии от байкеров отличались расовой терпимостью, то при поиске союзника в создании “культурной альтернативы” они неминуемо приобщались к миру “Черной” культуры.
В начале сороковых ритм жизни “зутиз” определял свинг. Это было время расцвета традиционного джаза, исполняемого большими оркестрами. Такой джаз был признан в самых шикарных белых клубах. Как и музыка, так и образ “зутиз” стал одним из символов купли-продажи - перестав быть символом независимости, он стал лишь символом успеха.
В 1942 году в Америке зарождается новое экспериментальное и новаторское движение в джазе - би-боп, который традиционно ассоциируют с именами Чарли “Берд” Паркера, Телониуса Монка и Диззи Гиллеспи. “Боп” зародился в небольших джазовых клубах Нью-Йорка. В больших оркестрах, из-за их размера и доминирующей роли аранжировщика, практически не находилось места для импровизации. А “боп” играли маленькими группками, где она как раз поощрялась. Эта музыка казалась многим атональной и бесструктурной, но для самих музыкантов она означала полное освобождение джаза от всяких компромиссов и условностей. Эта музыка, с акцентом на индивидуальность, была по сути хипстерской, и такие компании, как “Блю Ноут” и “Контемпорэри” сделали ее доступной широкой аудитории.
На смену зут-костюму пришел двубортный пиджак, шарфы, черные свитера с высоким воротом и береты. Если в эпоху Кэба Кэллоуэя было принято говорить: “Я все-таки достал это”,- то Телониус Монк говорил просто: “Я - один из... Я - хип-cat”. Само слово хипстер, по Керуаку, происходит от слэнгового музыкального выражения “to be at the high hip on” (то есть достигать высшей точки постижения качества звука в импровизации; иначе - находиться на вершине блаженства). Помимо музыки би-боп определял и уличный стиль - существование на грани закона. Чрезвычайно негативную роль в этой внезаконности сыграл пресловутый закон Харрисона о наркотических веществах, принятый еще в 1914 году. Радикализм негритянских музыкантов и части молодой интеллигенции в употреблении так называемых “наркотиков” сформировал целое Отношение (Attitude), которое спустя десятилетие перерастет в “психоделическую революцию” шестидесятых, с неменьшей отдачей продолженной в девяностые.
Белая молодежь (преимущественно студенты) заполонила негритянские клубы, где играли боп, сознательно копируя имидж музыкантов. Спустя несколько лет число хипстеров шло уже не на десятки, а на тысячи. “Собирательный образ хипстера или битника просто стал ширмой революции нравов в Америке”. Исторически слово хипстер было распостранено еще в середине тридцатых. В 1938 году Кэб Кэллоуэй написал “Словарь Хипстера”, а уже упомянутый Малькольм Икс также называет своих приятелей зут-сьют-хипстерами. Норман Мейлер полагает, что к концу сороковых образ хипстера был воспринят белой молодежью как образ “белого негра”. И если черный хипстер был сразу отдален, в силу расовой принадлежности, от белого мейнстрима, то белый сознательно выкидывал сам себя без права на возвращение. Практически и битники, и байкеры, и би-бопперы могли считаться хипстерами. В наши дни слово “хипстер” неожиданно обрело второе дыхание в Англии. Тинейджеры сами говорят о себе как о хипстерах, выражая в одном слове целую систему ценностных установок, отношение к существующему порядку вещей. Cтилистически хипстеры, начинавшие как полукриминальная субкультура, были особым феноменом. Береты, черные очки, эспаньолки стали элементами имиджа представителей элитарной культуры, всего нового и экспериментального.
Таким образом, в конце сороковых годов окончательно оформились два стиля, определявших впоследствии лицо молодежных субкультур - карибский, cтиль “черных” городских субкультур как и в Америке, так и в Великобритании; Западный, задавший систему ценностных координат, определивший пути “альтернативного” поиска большинства белых представителей молодежных субкультур. Полагаю, что “Образ Иной”, исходя из соседства этих двух стилей, можно также истолковать как двойственный - белой молодежи нужна подавленная “альтернатива” как в живой соседствующей культуре, так и в мертвых “культурных мифах” своей собственной. В развитии этих двух стилей мы выделили две тенденции - Dressing up и Dressing down. Первый характерен преимущественно для молодежных субкультур национальных меньшинств, и некоторых “белых”, представляющих “рабочий” класс. В сороковые годы появляется такая черная субкультура, как “зутиз” - ярчайший пример Dressing up. Вторая тенденция для “люмпенских” субкультур подчеркивала прежде всего свою исключительность и самодостаточность: появляются байкеры - самая обособленная и замкнутая из молодежных субкультур, и может поэтому самая “живучая”. Байкеры фактически стали единственным ультрасовременным городским племенем, на все сто соответствующим развитию индустриального общества. На границе “западного” и “карибского” стилей, параллельно им существовавших субкультурных полукриминальных миров негритянских гетто, белых рабочих кварталов и злачных мест, cкладывается мир хипстеров - тот “альтернативный” котел, из которого вышли немногим позднее все современные молодежные субкультуры. Хипстерское мировосприятие практически вне времени - именно в конфликте с ним современное общество постоянно ищет “золотую середину”, так как сказать корректирует ход цивилизационного развития.
Самая спорная в терминологии субкультура. О ее появлении до сих пор ходят ожесточенные споры. Одни полагают, что она была изначально черной, другие, что это - полукриминальная белая субкультура, которая фактически и есть “Разбитое Поколение”. Обычно ее относят к концу сороковых годов, но если тщательно ознакомиться с литературой писателей “РП”, особенно Уильяма Берроуза и Джека Керуака, понимаешь, что корни ее уходят чуть ли не в двадцатые годы. По составу втянутых в орбиту этой субкультуры людей можно с уверенностью сказать - для хипстеризма не было ни расовых границ, ни cоциальных ограничений. В сороковые все те, кто “не с ними” по тем или иным причинам, мог c полным правом считать себя хипстером. Многое зависело от языка-джайва, того жаргона, по знанию которого хипстеры сразу определяли себе подобных (“сечет чувак фишку или горбатого лепит”). “Хипстер,- писал в “Джанки” Берроуз,- тот, кто понимает и говорит на "джайве", просекает фишку, у кого Есть и кто с Этим”. “Хипкультура” зарождается в Нью-Йорке и других крупных городах Америки. Cам мир хипстеров считался весьма сомнительным - то был мир мелких воришек, бродяг и наркоманов, чем-то напоминавший жителей Парижа в описаниях Селина, самодостаточный и безразличный к внешнему миру.
“Побитость”, “выбитость из колеи” для Гинзберга, Керуака, Берроуза и многих других означала “взгляд на общества с самого его дна”, находящегося вне общественного понимания добра и зла, общепринятых моральных ценностей, которые “в те дни человеческих волнений, чувственности, поэзии, цензуры и наркотиков убого уподобляли тому, что теперь предлагается как обыденный взгляд на окружающий мир, стандарт восприятия...” Книги Генри Миллера были запрещены и считались непристойными. Людей, не согласных с законом Харрисона о наркотиках и потому существовавших вне закона, считали больными и бесполезными, занозой в теле общества. Эти условия вызвали убежденное понимание галлюцинативной природы классификаций и терминологий официальных институтов власти. Акцент был поставлен на материализме (вещизме) и благополучной карьере. “У большинства американцев после Войны была настоящая страсть к нормальному образу жизни, но мы интуитивно чувствовали, что это лишь убогая личина, напяленная неизвестно кем и скрывающая собственное бессилие”.
Сами хипстеры (по Керуаку), чьей музыкой был боп, выглядели как бандиты, “но они говорили между собой о тех же вещах, которые интересовали и меня: длинные зарисовки личного опыта, видения, исповеди на всю ночь, полные страстей, запрещенных и подавляемых войной, шумные сумасбродства”. По Мейлеру, хипстер пытался “открыть для себя новые типы жизненных побед, увеличивающие способности для новых типов восприятия” и одновременно выйти из “тюремной атмосферы привычек других людей, их обязанностей, проблем и поражений”. “Он поощрял в себе психопата, исследуя ту область опыта, где безопасность есть скука и потому болезнь...cуществуя только в настоящем”.
Оформлялась эта культурная сила на Таймс Сквер в Нью-Йорке, где молодые интеллектуалы, пытаясь найти свою “альтернативу”, заключают союз с миром улицы, а затем “своими индивидуальными способами принимают в свое творчество несомненно хипстерское мировоззрение”. “То, что в пятидесятые было известно под словом "бит", десятилием раньше звалось словом "хип"”.
Корни хипстерства и битничества Керуак прослеживает с того времени, когда “Америку переполняли дикие, самоуверенные индивидуальности...” Но... Эра освоения границ минула, рабочее движение, “представляющее пролетария дерзким и независимым”, cделалось вполне респектабельным. Уровень жизни рабочих стал почти таким же, как у спецов-профессионалов, и никому уже был не нужен герой-хозяин собственной судьбы, сохранившийся в песнях Вуди Гатри и романах Томаса Вулфа, Миллера, Фолкнера и Стейнбека. В годы войны этот образ стали олицетворять “призывники”, но о том, что произошло по их возвращении мы уже говорили (см. cтр 34).
Спустя поколение появляется тип “Новой Границы” Джона Кеннеди - бюрократизированная, здравомысленная, одомашненная, явившая миру образец мужского идеала - человека обезличенного и лишенного эмоций. Он постепенно становился доминирующим в те годы, когда “Разбитое Поколение” жило своей “внутренней жизнью”, а молодые писатели и поэты только начинали проявлять себя. Белые хипстеры взяли на вооружение ценности героев девятнадцатого века, тот самый “западный стиль”. Как писал Фостер, “куперовский Нэт Бампо сделался теперь несовершеннолетним правонарушителем”. Поскольку многие хипстеры Восточного Побережья были выходцами из среднего класса (любопытный факт - подавляющее большинство, достаточно проанализировать происхождение всех писателей-битников, не принадлежало к потомкам англо-саксонских переселенцев, cтопроцентных американцев, так называемых WASP), и в отличии от байкеров отличались расовой терпимостью, то при поиске союзника в создании “культурной альтернативы” они неминуемо приобщались к миру “Черной” культуры.
В начале сороковых ритм жизни “зутиз” определял свинг. Это было время расцвета традиционного джаза, исполняемого большими оркестрами. Такой джаз был признан в самых шикарных белых клубах. Как и музыка, так и образ “зутиз” стал одним из символов купли-продажи - перестав быть символом независимости, он стал лишь символом успеха.
В 1942 году в Америке зарождается новое экспериментальное и новаторское движение в джазе - би-боп, который традиционно ассоциируют с именами Чарли “Берд” Паркера, Телониуса Монка и Диззи Гиллеспи. “Боп” зародился в небольших джазовых клубах Нью-Йорка. В больших оркестрах, из-за их размера и доминирующей роли аранжировщика, практически не находилось места для импровизации. А “боп” играли маленькими группками, где она как раз поощрялась. Эта музыка казалась многим атональной и бесструктурной, но для самих музыкантов она означала полное освобождение джаза от всяких компромиссов и условностей. Эта музыка, с акцентом на индивидуальность, была по сути хипстерской, и такие компании, как “Блю Ноут” и “Контемпорэри” сделали ее доступной широкой аудитории.
На смену зут-костюму пришел двубортный пиджак, шарфы, черные свитера с высоким воротом и береты. Если в эпоху Кэба Кэллоуэя было принято говорить: “Я все-таки достал это”,- то Телониус Монк говорил просто: “Я - один из... Я - хип-cat”. Само слово хипстер, по Керуаку, происходит от слэнгового музыкального выражения “to be at the high hip on” (то есть достигать высшей точки постижения качества звука в импровизации; иначе - находиться на вершине блаженства). Помимо музыки би-боп определял и уличный стиль - существование на грани закона. Чрезвычайно негативную роль в этой внезаконности сыграл пресловутый закон Харрисона о наркотических веществах, принятый еще в 1914 году. Радикализм негритянских музыкантов и части молодой интеллигенции в употреблении так называемых “наркотиков” сформировал целое Отношение (Attitude), которое спустя десятилетие перерастет в “психоделическую революцию” шестидесятых, с неменьшей отдачей продолженной в девяностые.
Белая молодежь (преимущественно студенты) заполонила негритянские клубы, где играли боп, сознательно копируя имидж музыкантов. Спустя несколько лет число хипстеров шло уже не на десятки, а на тысячи. “Собирательный образ хипстера или битника просто стал ширмой революции нравов в Америке”. Исторически слово хипстер было распостранено еще в середине тридцатых. В 1938 году Кэб Кэллоуэй написал “Словарь Хипстера”, а уже упомянутый Малькольм Икс также называет своих приятелей зут-сьют-хипстерами. Норман Мейлер полагает, что к концу сороковых образ хипстера был воспринят белой молодежью как образ “белого негра”. И если черный хипстер был сразу отдален, в силу расовой принадлежности, от белого мейнстрима, то белый сознательно выкидывал сам себя без права на возвращение. Практически и битники, и байкеры, и би-бопперы могли считаться хипстерами. В наши дни слово “хипстер” неожиданно обрело второе дыхание в Англии. Тинейджеры сами говорят о себе как о хипстерах, выражая в одном слове целую систему ценностных установок, отношение к существующему порядку вещей. Cтилистически хипстеры, начинавшие как полукриминальная субкультура, были особым феноменом. Береты, черные очки, эспаньолки стали элементами имиджа представителей элитарной культуры, всего нового и экспериментального.
Таким образом, в конце сороковых годов окончательно оформились два стиля, определявших впоследствии лицо молодежных субкультур - карибский, cтиль “черных” городских субкультур как и в Америке, так и в Великобритании; Западный, задавший систему ценностных координат, определивший пути “альтернативного” поиска большинства белых представителей молодежных субкультур. Полагаю, что “Образ Иной”, исходя из соседства этих двух стилей, можно также истолковать как двойственный - белой молодежи нужна подавленная “альтернатива” как в живой соседствующей культуре, так и в мертвых “культурных мифах” своей собственной. В развитии этих двух стилей мы выделили две тенденции - Dressing up и Dressing down. Первый характерен преимущественно для молодежных субкультур национальных меньшинств, и некоторых “белых”, представляющих “рабочий” класс. В сороковые годы появляется такая черная субкультура, как “зутиз” - ярчайший пример Dressing up. Вторая тенденция для “люмпенских” субкультур подчеркивала прежде всего свою исключительность и самодостаточность: появляются байкеры - самая обособленная и замкнутая из молодежных субкультур, и может поэтому самая “живучая”. Байкеры фактически стали единственным ультрасовременным городским племенем, на все сто соответствующим развитию индустриального общества. На границе “западного” и “карибского” стилей, параллельно им существовавших субкультурных полукриминальных миров негритянских гетто, белых рабочих кварталов и злачных мест, cкладывается мир хипстеров - тот “альтернативный” котел, из которого вышли немногим позднее все современные молодежные субкультуры. Хипстерское мировосприятие практически вне времени - именно в конфликте с ним современное общество постоянно ищет “золотую середину”, так как сказать корректирует ход цивилизационного развития.