Разгребая завалы
Обычно, когда человек творческий пишет на тему "Разгребая завалы", это означает, что ему нечего сказать. Как правило у такого человека и завалов-то никаких нет. Посудите сами, что разгребать ему, автору полутора повестей и трех рассказов, от котрых отказался даже "Порог", журнал, который печатает вааще все, от уфологии до урологии? Какое еще "хорошо забытое старое" надеется обнаружить автор, лениво водя курсором от файла text001.doc к файлу text004.doc?
Как вы понимаете, мой случай несколько иной. Просто сегодня отчего-то захотелось заглянуть в папку "1994", вспомнить, каким я был 10 лет назад, на заре, такскать, творческой карьеры.
Оказалось, я и тогда был ого-го. Отдельные моменты, конечно, оставляют желать, но, тем не менее, талантище проглядывает сквозь десятилетие. Забавный текстик обнаружился в папке "1994\Проза\Неопубликованное\Рассказы\Меньше авторского листа\Для девочек\". Да-да, для девочек. Ведь именно тогда, смешно вспомнить, я всерьез размышлял, в каком жанре трудиться: фантастики, детектива или любовной прозы. Интересно было бы посмотреть, что получилось бы, выбери я другой путь. Но это, наверное, уже в следующей жизни.
А пока меня волнует судьба рассказа. Ведь в своем жанре вещь получилась вполне шедевральная. Однако почему-то до сих пор непристроенная.
По этому поводу вопрос к господам, а в особенности, к милым дамам. В какие бы добрые редакторские руки отдать этот текст? Сразу послать его в "Женские истории" или для начала опубликовать в сетевой "Невестушке"? Кто в теме, поделитесь, пожалуйста, советом.
КАБАЛЛИСТИКА
А. Грин
сотня красивых фраз это еще не рассказ
сотня уродливых фраз это уже не для вас
сотня невидимых глаз море волнуется раз
Кончики пальцев, торчащие из обрезанной перчатки, должны быть похожи на маленькие, пухлые колбаски.
Поймав себя на этой мысли... точнее, обнаружив эту мысль внутри себя, обнаженная девушка с длинными волосами и коротким, трудно запоминаемым именем, берущим свое начало от конца алфавита (то ли Эля, то ли Юля, то ли Яна) окончательно поняла, что, единожды пробудившись ото сна, вновь заснет едва ли. А все этот проклятый запах! Неизменный спутник любого распада, пусть просто семейного...
Окунув ноги в черные, на одиннадцатисантиметровом каблуке, туфли и небрежно застегнув непритязательный топик на восьмую и пятнадцатую (с какой стороны не считай) пуговки, Яна подумала, что для полноты экипировки ей не хватает только хлыста с расстроенный жалом. Однако, в виду отсутствия оного, она закончила свой self-image-making, набросив на плечи (а почему бы и... да! можно ведь ей все теперь, в т.ч. нарушать порядок слов!) зацветший изначально выцветшими васильками халатик. Последний поглотил Юлю, обернувшись вокруг ее тела полтора раза. Пожалуй, в ее замужестве все-таки были отдельные положительные стороны.
Каблуки скрипнули при подъеме, полы халата скользнули по паркету пола в сторону кухни, создав нечаянный прецедент скользящей омонимии.
Отражение в пыльном зеркале трельяжа злобно оскалилось, окончательно спутало волосы на голове и совершило тройной плевок, метясь Эле прямо в лицо. Однако промахнулось.
"И все-таки я чертовски хороша собой, - подумала она, совсем как булгаковский Шариков. - Возможно, бабушка моя согрешила по молодости с водолазом. Возьмем, к примеру, ноги... Ну чем не ласты?"
Наблюдая неспешное течение ручейка слюны, Яночка наконец в полной мере осознала простую истину.
Свободна!
Хотелось плакать. Хотелось музыки и цветов. Просто хотелось.
Юлечка обмакнула указательный палец и вывела мокрым по пыльному короткое "Ура" и несколько (насколько хватило слюны) восклицательных знаков.
В том, как она поправила поясок халата, застегнула перламуторку под воротничком, расправила левую (если смотреть сквозь зеркало), а затем и правую манжету, присутствовало что-то от крестного знамения.
- Аминь! - улыбнулась Элечка.
- Let it be! - привычно откликнулось отражение.
Сложно сказать, кто из них подмигнул первым.
Протяжно скрипнув кухонной дверью и щелкнув выключателем, Яна внезапно задумалась: не слишком ли много дее- и просто причастных оборотов сопровождают каждое ее действие? Но, может быть, так и надо?
Лишь бы сами действия доставляли удовольствие.
Почему люди не ценят этих простых радостей?
Почему они не понимают, какой это кайф - проснуться в три часа ночи, выйти на кухню (- Ты представляешь, что будет с твоим лицом с утра? Оно так отечет, что сможет затечь под подушку. - Ага, и от этого у меня начнется течка, и тебе придется затыкать течь картечью, ты это хочешь сказать?), вжаться в кожу под свисающим с потолка телевизором (возможно, ее все-таки зовут Яной?) и курить!..
Курить, курить, курить, курить! Не слишком ли много ты куришь, Юлечка, иногда бормочет она омужествленным голосом, вынимая очередную сигарету изо рта, чтобы прикурить от нее следующую.
Первая пачка, два взвода "элэмок", выкуривается за полчаса. Второй, правда, нет, но в пепельнице еще столько бычков... Иногда попадаются вполне приличные. Но это все не срочно, когда так хочется музыки и кофе, все остальное кажется суетой, нервными конвульсивными подергиваниями фантомных жгутиков. Раздолбанный аппарат, ровесник какого-нибудь октября, со стершимися надписями на клавишах, вторая слева, самая разработанная - PLAY. Его уже роняли с четвертого этажа, значит, у него еще хватит сил, чтобы прокрутить полтора часа пленки. Экспресс-конфорка с желтым кружочком в центре, заводится с пол-оборота. (Ядерному миру - да, да, да! Солнечному взрыву - да, да, да!) Деревянная ручка джезвы покрыта пигментными пятнами, вестниками раннего старения. Не мешало бы сполоснуть, но разве это повод?.. Почему самые любимые кассеты всегда такие искарябанные? Незаживающие следы застарелых оргазмов? На одной стороне карандашная надпись "Макар", и это хорошо, потому что дома счет за газ и за свет некормленый кот ей двадцать семь лет она еще не дурна и не ее вина что все время с кем-то и все время одна и маленький столик и прожженный диван и она с запозданием понимает, что забыла поставить кавычки, а теперь уже поздно, поезд ушел, и приходится наслаждаться тем, что есть, благо поверхность воды в джезве уже бело вспенилась и через пять секунд собирается пойти мелкими бульками, чего нельзя допустить, ибо достаточно одного пузырька воздуха, чтобы необратимо испортить напиток, но до этого момента есть еще четыре с половиной секунды, и Эля успевает подумать, что Макар, как всегда, попал, если и не в десятку, то по крмере в девять с половиной, если принять поправку на электрическую плиту, но во всем остальном, да, двадцать семь лет, да, еще недурна, но именно что "еще", и как называется это состояние души, когда тебе кажется, что в любом фильме, книге или песне говорится о тебе? Влюбленность? Вряд ли. Шизофрения? Ответа нет, зато в холодильнике есть замороженные с прошлого лета вишенки и уж они-то никак не похожи на пузырьки воздуха. Разложив ягоды в три ряда по шесть штучек, Янка смахивает их со стола тыльной стороной ладони, попадает в чашку, смеется.
Двадцать две пуговицы на топе, двадцать сигарет в пачке, восемнадцать вишенок в кофе. Стоило избавляться от кабалы, чтобы погружаться в кабалистику?
Наверное стоило, т.к. столик-то маленький, и диван прожжен в трех местах, и он заходил вчера но был смертельно пьян он снова тянет время кончается год а ведь еще пару лет и никто не возьмет. И это здорово! Потому что если никто не возьмет, то никто и не сможет запретить ей сидеть (строенное сказуемое, пора закругляться) на кухне в четыре утра под дамокловым "Рубином", пить кофе в затяжку и слушать музыку. И никто не скажет ей ни одной фразы, начинающейся с "Послушай, Юля, ты вроде взрослый человек, но иногда ты мне кажешься...", а дальше можно затыкать уши, потому что все хорошее уже сказано: да, все мы взрослые люди, но иногда мы друг другу просто кажемся. И в этом нет ничего, ни хорошего, ни плохого, просто ничего нет, потому что все, что мы привыкли считать хорошим или плохим, нам всего лишь кажется, неспа?
Можно сесть, закинув ногу на ногу (Ты не боишься задушить своего будущего ребенка?), или лечь спиной на кушетку, уткнувшись шпильками в обои по обе стороны от настенных часов...
...и чувствовать,
......как время
.........проходит
............между ног...
Можно дотянуться до книжной полки и окунуться на полчаса в Джойса или позволить тьме, пришедшей со Средиземного моря, в тридцать-наверное-четвертый раз накрыть ненавидимый прокуратором город. Но это уже проверено, это - до утра.
Можно даже, блядь, материться вслух.
- Блядь, блядь, блядь, - снова и снова повторяет Эля простенькую мантру.
Можно, наконец, просто поностальгировать.
Да, да, поностальгировать!
В том, с каким болезненным удовольствием Яночка предалась неприятным для нее, казалось бы, воспоминаниям, присутствовало что-то от мастурбации посредством напильника.
Разве можно надеяться, что знакомство, начатое в травмпункте, перерастет во что-то большее? Во что же, Господи? В групповую могилу?
Он - привлекательный, выше среднего, темно(если судить по пряди, выбившейся из-под бинта)волосый. Она... уж какая есть, не обессудьте. Но тоже есть по чему поскользить взглядом и за что зацепиться пальцами. Он - дважды разведенный, еще не пришедший в себя после третьей аварии. Она же только что на собственном опыте ощутила полисемию слова "наезд". (сложно выразился, не пойдет! лучше так…) Она же впервые в жизни на практике столкнулась с "КАМАЗом". Серый костюм-тройка, почти без складок, только полоса жирной грязи поперек живота, да высохшее озерцо крови на рукаве. Но разве это портит мужчину? Кожанка, джинсы с вентиляцией на коленках, розовый значок "DO IT!" на левой ягодице (немного неудобно сидеть, зато отвлекает от головной боли), фенечки на шее и прочих конечностях, даже бинт на голове повязан на манер хайратника.
- А скажи-ка мне, милый ребенок, кто это распричесывает твои распрекрасные волосеночки? - прозвучит ее первый вопрос.
- Так, - неопределенно ответит он.
Она томно вздохнет, аккуратно заправит непослушную темную прядку под грязно-белую марлю и промолвит:
- Правильный ответ - когда никто, а когда Папа Карло.
Идеальная пара, скажете вы. Посмотрим, посмотрим, загадочно усмехнутся они.
Позднее он скажет ей, что всегда после очередной аварии имеет обыкновение заводить новую машину, а заодно и жену. Она сразу же согласится, потому что блин, как голова болит, и предки уже достали своими наездами, и вообще она всегда любила разного рода традиции. Типа права первой дефлорации.
- Ты хоть любишь меня? - спросит он после первого "Горько".
- Ну да, - ответит она, выковыривая из маслины последние воспоминания об анчоусах.
- А за то?
- За красоту, за доброту и за то, что тебя архиепископ не любит.
А потом будет: "Дорогие Тамара Сысоевна и Георгий Ефимович, разрешите мне с этого дня называть вас Томой Сойеровной и Гекельберри Финычем".
А потом у памятника Чкалову к процессии подойдут два знакомых (со стороны невесты) нарка и пожелают молодым "счастья в лучшей жизни".
А потом...
Кстати, ведь он действительно взял ее девушкой! Не совсем непорочной Суламифью, конечно: мешала, в частности, крупная родинка на спине. Скажем так, в жизни ее уже случались моменты, когда она возлежала, указывая левой ногой направление на зюйд-ост, а правой - на зюйд-вест, на предусмотрительно подложенном под попу полотенце (пять слов подряд на букву "п", как-то не по-Довлатовски все это. что поделать - проза жизни!), и откуда-то с юга в нее пыталось войти орудие... не то чтобы неприятеля, нет - очень близкого человека, один раз - даже, кажется, любимого, и ведь она была не против, вовсе нет, обеими, как говорится, ногами, и узкие ногти уже прихватывали дружественно настроенные ягодицы, а губы отпускали на мгновение мочку уха, чтобы выдохнуть: скореежеблинувасвсемьевсетакиетормоза? И вроде бы введение уже можно было считать состоявшимся, как вдруг - стоп! вау! hands up, немецко-фашистская гадина! ебаный в рот, как больно-то, мамочка! Мама! (Она, в силу очевидных причин, никогда не рожала, но в такие моменты почему-то была уверена, что лучше три раза родить, чем вытерпеть это) И почему я даже в обморок не могу грохнуться по-человечески?.. Орудие откатывалось, после третьей неудачной попытки теряло весь фаллический символизм. Fack your self, услышала она однажды, а потом - перезвони мне на мобильник.
С мужем все было проще. Заткнись, любимая. Я все равно не верю в девственность в двадцать пять лет. Она заткнулась, и он вошел. И уже буквально через полчаса - вышел.
А что касается простыней цвета "Закат над Авалоном", так ведь у женщин свои стигматы.
Да, он был фантастически занудлив, этот муж. И даже в самых смелых эротических фантазиях никогда не забывал использовать презерватив.
Головы его "калек по бизнесу" похожи на свернувшихся в комок ушастых ежиков. У Элеоноры Владимировны (так она стала называть себя после замужества) складывается впечатление, что раз в месяц они сбривают начисто всю растительность на голове, затем равномерно обрастают щетиной от подбородка до затылка и только после этого начинают заниматься этим самым бизнесом. Речь мужа удивительным образом трансформируется, отражаясь от их рассредоточенных лбов.
- Короче, в таком варианте, мы с каждой ходки навариваем, ну, самое крайнее - мулик. Но это - самое крайнее! - вещает он, для убедительности постукивая паркером по роллексу. - Эй, Ян, завязывай играться с оружием!
Скучное, пыльное солнце рождает блики на рукоятке двадцатидвухзарядной серебристой "беретты". Его можно было бы обвинить в подражании Стиву Карелле, если бы он знал, кто это такой.
- Говори по-русски, please, - интересно, а смогла бы она вот так: "Бах, бах, бах!" - и три мертвых ушастых ежика сползают под стол? Наверное, нет... - Глагол "играть" не образует возвратной формы.
Он молчит, но это - пока. Сильные пальцы вынимают из ее руки пистолет, только потом произносятся первые слова:
- Она у меня такая, с характером, - сколько нежности в простом прикосновении холодного метала к голой коже.
- Да уж, чего говорить, блять, грамотная! - одобрительно баритонит один из калек.
- Ну! - по тому, как поползли вверх его уши можно догадаться, что он улыбается. - Таких, как она, ставить раком приятнее даже, чем на колени. Если вы, конечно, понимаете, о чем я...
А уже на пороге можно мягко улыбнуться и сказать:
- Слушай, милый... не воняй!
И увидеть, как самый заросший ежик резко краснеет ушами.
И пожалеть об этом уже через полчаса после ухода гостей.
А можно просто уехать в Питер к Моркови (Морковь - не сдавайте люди крооовь, напевает она на мотив рекламы чего-то сугубо мужского) и... и вообще! Морковка, милая близорукая девочка (без очков она не видит дальше собственного бюста, что, впрочем, не так уж и мало), которую даже нахуй невозможно послать. Простите, как вы сказали? Нахуй? Нет, это не та часть объективной реальности, которая далась мне в ощущениях. Может лучше... эээ... по старинке? Лесби в третьем поколении. Когда я в первый раз увидела ее, все пальцы у меня на руках распрямились сами.
Что? У меня о5 проблемы с лицами? Надо определяться, кто же главный в рассказе - "я" или "она"?
А если я предпочту всеобъемлющее "мы"?
А неопределенное "они"?
А если мы вообще забьешь на всех правилам согласование и будут написал: "она стояла по балконе"? А Хулио нам, Кортасарам?!
Так что лучше заткнитесь, любимые. Я все равно не поверю в свои двадцать пять лет, что есть такая штука, которая называется "стиль" и что ее якобы можно нарушать или придерживаться, а можно даже, ха-ха! формировать, и что дается она человеку от рождения, или не дается, но когда дается, то обретается где-то в области печени, или даже стилезенки, и это, как говаривал классик "стильно и умильно".
На чем я? Ах, хардрок...
В том как она произносила "лесби" присутствовало что-то от "фрисби", от которого в свою очередь веяло без конечной свободой.
Если Юле не изменяла память, то это было единственное, что ей не изменяло. Нет, конечно, глупо требовать от троекратно женатого человека...
И вообще все глупо.
И пора завязывать.
Потому что сосед сверху уже задолбал своим перфоратором, и я уже не слышу стука собственной клавиатуры, потому что неосмотрительно установленный самому себе лимит в "сотню красивых фраз" уже почти исчерпан, отчего я так мучительно длю агонию каждого предложения, которое по степени подчиненности уже приближается к средней MLM-компании, и все не решаюсь поставить финальную точку, хотя основная идея повествования уже давно очевидна, а именно... Стоп, это требует особого выделения!
Основная идея:
рано или поздно вам безумно надоедает все: стучать по клавишам, смотреть на мир через дверной глазок с пулеуловителем и безнадежно тупым углом обзора и слышать: "Привет, Эль, это я, Вовчик. А твоего еще нет? Слушай, передай ему тогда, чтобы пока пару недель не светился. Да вроде одни тут наняли... ну типа киллера, что ли... чтобы твоего, значит, замочить...", вести долгие телефонные разговоры с лишенными материальности женскими голосами, периодически радующими слух чем-нибудь оригинальным, вроде: "Пардон, но я же тоже беременна!", щелкать кнопками пульта ДУ, направив его себе в висок, подушечками пальцев выжигать на оконной изморози неритмичные строки:
МЕРТВЫЕ ГУБЫ
СЛИВЕЮТ НА ХОЛОДЕ -
ГОРОД ДЕ САДА,
даже перечитывать "Мастера и Маргариту" или переслушивать "Мастера Бо" и тогда ты понимаешь, что все кончилось.
Детство, юность, молодость, любовь, семья, программа телепередач на завтра, сторона "А" древней, обшарпанной кассеты, записанной еще в девятом классе, и ты вынимаешь ее, и видишь, что на второй стороне тем же карандашом написано то же самое "Makar", только уже по-английски, и ты нажимаешь на PLAY и уже на грани диссонанса, но все-таки успеваешь подпеть слегка охрипшим от сигарет голосом, немного перевирая мотив и слова:
Уууу, Бангало Билл,
Кого ты убил?
И где ты зарыл?
И потом снова:
Уууу!..
И ты хочешь просидеть вот так всю ночь, размышляя о том, что счастье - это не когда тебя понимают или, к примеру, любят, а когда ты умудряешься из совсем казалось бы безнадежной пепельницы выловить вполне еще курибельного бычка, а из кофейной жижи - неожиданную, девятнадцатую вишенку... Но потом взгляд твой неосторожно касается просвета между шторами и ты понимаешь, что само понятие "вся ночь" давно потеряло свою актуальность и хорошо еще, что тебе сегодня идти во вторую смену, но все равно неплохо было бы урвать от жизни еще хотя бы несколько мгновений для сна и ты вздыхаешь выскальзываешь из туфель становясь на одиннадцать сантиметров ближе к детству и шлепаешь в спальню аккуратно лавируя между обломками мебели каким-то цветными осколками выпавшими из разбитого калейдоскопа жизни и стараясь не поскользнуться на одной из двадцати двух гильз рассыпанных по паркету ложишься на свою половину супружеского ложа лицом к бывшему мужу но тебе начинает казаться что даже сейчас он претендует на слишком большую долю твоего жизненного пространства и ты изгибаешься упираясь лопатками в боковину платяного шкафа и с силой толкаешь его обеими ногами наивно надеясь не запачкать ступней и не забывая при этом мягко улыбнуться и сказать:
- Слушай, милый... не воняй!