(no subject)
Старец Синеда живет на краю пустыни, его глаза - опалы, волосы цвета песка и дыма, старец Синеда молится за тех заблудших, что пропускали струйки золота сквозь пальцы, за тех, что уходили с последнего сеанса под утро, за тех, кто никогда не видел, как расцветают тюльпаны в пустыне, за тех, чья последняя остановка была в степи, заросшей полынью.
Иногда у нему приходят спящие, озираются, видят, бросают карты и компасы, убегают с криком. Сердце Синеды - пламень, мысли его - ветер. Кто-то прочитал в интернете, что такие, как он, любят мороженое с брусникой, в общем, то, чего у них там в пустыне не бывает. Бросают и это, убегают с криком, увидев глаза без зрачков и белое марево. Все, кроме девочки Лили. Спи, родная, ты всего лишь цветок, я всего лишь демон, твой сон огромен, не перечесть песчинок в твоей пустыне, не разрушить замков, эти деревья окаменели вот уже сто миллионов, сколько нам осталось? По самым смелым оценкам - четыре миллиарда, это так много, это так мало, живший камень пьет корнями миражи-озера, грезит океанами, скоро и его сон начнет сбываться, по капле, по капле, с темных небес лаковые облака проползают совсем низко, много ли нам надо? Всего лишь всё, спи, моя радость, наше время близко.
Старец Синеда каждое утро видит новые имена - сто пятьдесят тысяч, шепчет на всех языках с утра до ночи, говорит - расступитесь, говорит - пропустите их. Те, другие, опускают мечи, склоняют головы, будто тоже мечтают о чем-то, будто тоже могут видеть, как каждому достается его капля, не рано, не поздно, точно вовремя. Ранним утром или поздней ночью, во время дождей, во время тюльпанов, найдется кто-то, кто заглянет в свод цветка, увидет черное донышко и не убоится, и не отвернется. Кто-нибудь, из тех, из утреннего списка, или из тех, с мечами, чьи имена старец Синеда шепчет ночью.
Солнце, многорукое Солнце, будь милосердно, так шепчет спящий, он молится за старца Синеду, чьи глаза - опалы, чье сердце - пламень незримого цвета, старец Синеда, помолись за меня, спящего, да не убоюсь я далекой дороги в пустыне жизни, не отвернусь от пламени твоего сердца, не убоюсь огромных чисел.
Иногда у нему приходят спящие, озираются, видят, бросают карты и компасы, убегают с криком. Сердце Синеды - пламень, мысли его - ветер. Кто-то прочитал в интернете, что такие, как он, любят мороженое с брусникой, в общем, то, чего у них там в пустыне не бывает. Бросают и это, убегают с криком, увидев глаза без зрачков и белое марево. Все, кроме девочки Лили. Спи, родная, ты всего лишь цветок, я всего лишь демон, твой сон огромен, не перечесть песчинок в твоей пустыне, не разрушить замков, эти деревья окаменели вот уже сто миллионов, сколько нам осталось? По самым смелым оценкам - четыре миллиарда, это так много, это так мало, живший камень пьет корнями миражи-озера, грезит океанами, скоро и его сон начнет сбываться, по капле, по капле, с темных небес лаковые облака проползают совсем низко, много ли нам надо? Всего лишь всё, спи, моя радость, наше время близко.
Старец Синеда каждое утро видит новые имена - сто пятьдесят тысяч, шепчет на всех языках с утра до ночи, говорит - расступитесь, говорит - пропустите их. Те, другие, опускают мечи, склоняют головы, будто тоже мечтают о чем-то, будто тоже могут видеть, как каждому достается его капля, не рано, не поздно, точно вовремя. Ранним утром или поздней ночью, во время дождей, во время тюльпанов, найдется кто-то, кто заглянет в свод цветка, увидет черное донышко и не убоится, и не отвернется. Кто-нибудь, из тех, из утреннего списка, или из тех, с мечами, чьи имена старец Синеда шепчет ночью.
Солнце, многорукое Солнце, будь милосердно, так шепчет спящий, он молится за старца Синеду, чьи глаза - опалы, чье сердце - пламень незримого цвета, старец Синеда, помолись за меня, спящего, да не убоюсь я далекой дороги в пустыне жизни, не отвернусь от пламени твоего сердца, не убоюсь огромных чисел.