эрвин и лил.

[_total_]

как и все обыкновенные мальчики триннадцати лет, Эрвин не любил ходить в школу.
он был не настолько умён, чтобы это утомляло, но и не настолько глуп, чтобы иметь от этого неприятности.
за диктанты эрвин всегда получал три. за сочинения - всегда пять.
учительница не понимала, почему он так плохо пишет диктанты и при этом совсем не делает ошибок в своих сочинениях.
как-то раз эрвин задержался в классе дольше остальных - он никак не мог прикрепить свой скейтборд к рюкзаку, потому что пластмассовая штучка, которая должна защёлкиваться, отлетела, и он вот уже несколько минут пытался соорудить что-нибудь, что бы могло удержать скейтборд на рюкзаке.
и вот как раз тогда учительница подошла к нему и спросила, не знает ли он, почему так плохо пишет диктанты и почти не делает ошибок в сочинениях.
эрвин знал. и начал объяснять, что он знает, как писать свои слова, слова из своей головы. а как писать просто_слова, которые ему диктует кто-то другой - он не знает.
учительница посмотрела на него странно-странно и не стала ничего говорить.
эрвин так и не понял, поняла ли она, о чём он.

в школе у эрвина не было друзей. и даже не было приятелей, с которыми можно поделиться разноцветными леденцами на переменке и которых можно было бы попросить подержать дверь в туалете с неработащим замком.
тот факт, что у него не было друзей не делал его хоть чуть-чуть необыкновенным. и уж конечно, эрвин не считал себя изгоем или каким-нибудь чудаком. у него просто не было друзей. он ни с кем не дружил.
но считал, что на самом деле никто ни с кем не дружит. а не только он.
ему казалось, что все те, кто дружит с кем-то - они только делают вид, что дружат. дружат только на людях. только при эрвине. чтобы он чувствовал себя изгоем или каким-нибудь чудаком. чтобы он думал, что он не такой как все, раз все с кем-то дружат, а он - нет.
но его это нисколько не трогало. и не обижало.
поэтому, конечно, все эти ребята зря старались так нарочито обмениваться леденцами и держать двери в туалетах.
эрвин не дружил с остальными ребятами не потому что считал себя лучше, красивей или ещё что-то. просто так сложилось.
в лондоне биг-бэн. в париже эйфелева башня. в москве кремль. а эрвин ни с кем не дружил. просто так сложилось.

иногда эрвин получал двойки.
чаще всего - за поведение или невнимательность.
эрвин любил мечтать. и мечтать отвечал ему взаимностью. и иногда мечты сыпались ему в голову прямо во время занятий! но эрвин совсем ничего не мог с этим поделать.
и получалось, что он отвлекался. и когда называли его фамилию и спрашивали что-то, он выглядел совершенно растерянным и не мог ничего сказать. ведь у него не было приятеля, который мог бы незаметно шепнуть:"получится три целых и две десятые!"
мечты эрвина в школе часто были связаны с его двойками за поведение.
вот если бы всё в мире было по-эрвиновски, то замечания в дневнике никогда не писали бы красной ручкой! только зелёной.
красный ассоциировался у эрвина с кровью, неприятностями и запретами.
красные запрещающие знаки. красные следы у пруда зимой на снегу от подстреленных зайцев. красные глаза у злодеев в мультфильмах.
с зелёным же была масса приятных ассоциаций! яблоки, любимая бейсболка, скейт, деревья и трава летом у пруда.. много всего.
а эти красные короткие записи в его дневнике как будто гласили: "не читайте нас! мы опасные и дурацкие!"
но родители эрвина, видимо, ассоциировали красный с чем-то другим(может быть с кетчупом, которым они всегда "украшают" сверху омлет?) и всегда читали все красные надписи в эрвиновском дневнике.
самая частопоявляющаяся надпись гласила что-то вроде: "ваш сын отказывается снимать верхнюю одежду, находясь на занятиях!"
эта надпись только вдохновляла эрвина на новые двойки за невнимательность.
потому что, если бы всё в мире было по-эрвиновски, то всем-всем-всем ученикам без исключения было бы разрешено выглядеть на занятих так, как им нравится. ему разрешали бы сидеть на уроках в бейсболке. катрин разрешали бы приводить с собой её любимого йоркширского терьера. сару бы не ругали за ярко накрашенные губы. а николя можно было бы завозить свой любимый велосипед прямо в класс и прислонять к парте.
эрвин и правда хотел бы, чтобы было именно так.
особенно он переживал из-за своей кепки. каждый раз его заставляли её снять. даже когда он садился на последнюю парту и клал голову на руки, лежащие на парте, рано или поздно учитель говорил: "эрвин, своим внешним видом вы проявляете неуважение ко всем нам!"
пару раз эрвин не соглашался снимать бейсболку и его выгоняли с занятий.
но он был не настолько глуп, чтобы иметь от этого неприятности и вовремя понял, что это не дело.
и снимал кепку всегда, когда его просили.
и каждый раз ему казалось, что весь класс повернулся в его сторону и смотрит на него.
смотрит, как он с дутым видом снимает свою кепку.
как он кладёт её на дальний угол парты. и как пытается потом распутать и пригладить пальцами спутавшиеся волосы. и как у него ничего не получается. и как он и сидит так, лохматый, до конца урока. до тех пор, пока не звенит звонок.
стоит ему начать звонить - и вот уже эрвин снова в кепке!
и так до начала следуеющего урока. а потом до следующего.
примерно шесть раз в день эрвина заставляли снять кепку.
шесть раз по пять дней в неделю.

вот частично из-за этой унизительной процедуры он и не любил ходить в школу.
он чувствовал себя невыносимо уязвимым без своей ярко-зелёной бейсболки.

но он не мог объяснить это учителям. и даже родителям.
родители любили эрвина, но не понимали его.
не потому что они были глупые, а эрвин - необыкновенный.
нет. просто они были самыми обыкновенными родителями, а эрвин - обыкновенным сыном обыкновенных родителей.
а обычно родители не понимают проблем своих детей.
вот так было и у эрвина.
он любил своих родителей, но они его не понимали.
и он не мог поделиться с ними тем, что его волновало.

впрочем, на то у него был лил.
если бы всё в мире было по-эрвиновски, то лила видели бы все. а не только он. и ему не пришлось бы всякий раз, когда кто-то хотел сесть с ним за одну парту, объяснять, что здесь занято. что здесь сидит лил.
но лил возражал. он говорил, что если бы все его видели, то над ним бы смеялись все собаки! ведь голова у него одной породы, а туловище - совсем другой! и мало того. все смеялись бы и над эрвином тоже. ведь лил был его собакой.
эрвин улыбался, трепал лила за ухом и говорил, что ему это всё было бы всё равно. а лила он бы защитил от прочих дураков-собак.
лил улыбался(ах да! ещё он был необыкновенен тем, что умел улыбаться) и хотел возразить, что эрвину это сейчас только кажется, что ему было бы всё равно, если бы над ним все смеялись, а на самом деле это ужасно - когда над тобой все смеются, но не стал.
он очень любил эрвина и хотел, чтобы за мальчиком осталось последнее слово.
а про себя он подумал, что если бы он вправду был видимым для всех, а школьникам и вправду разрешали бы вести себя на занятиях, как они хотят, то, возможно, он мог бы подружиться с йоркширским терьером катрин.