Ну вот,наконец-то руки дошли...Сомерсет Моэм,Театр...Избранное

[_terion_]

Не будьте естественны,- говорил он актерам.-На сцене не место этому. Здесь все - притворство. Но извольте казаться естественными.

Он распекал их, он кричал на них, он насмехался над ними. Он недостаточно им платил. Но если они хорошо исполняли трогательную сцену, он плакал, как ребенок, и когда смешную фразу произносили так, как ему хотелось, он хватался за бока. Если он был доволен, он прыгал по сцене на одной ножке, а когда сердился, кидал пьесу на пол и топтал ее, а по его щекам катились гневные слезы. Труппа смеялась над Джимми, ругала его и делала все, чтобы ему угодить. Он возбуждал в них покровительственный инстинкт, все они, до одного, чувствовали, что просто не могут его подвести. Они говорили, что он дерет с них три шкуры, у них и минутки нет свободной, такой жизни даже скотина не выдержит, и при этом им доставляло какое-то особое удовольствие выполнять его непомерные требования.

- Не делай паузы, если в этом нет крайней необходимости,- гремела старая актриса, колотя кулаком по столу,- но уж если сделала, тяни ее, сколько сможешь.

- Ужасными бывают только актеры, а не роли.

Вы даже не догадываетесь, что каждый жест должен что-то означать.

Если у человека нет таланта, никто ему его не даст, но если талант есть, можно научить им пользоваться.

Джулия пробыла в театре три года и успела к этому времени многое узнать. К тому же Жанна Тэбу, не отличавшаяся строгой моралью, поделилась с ней массой полезных сведений.
-  А не рассчитываете ли вы случайно, что за эти же деньги я стану спать с вами?
-  О господи, неужели вы думаете, у меня есть время крутить романы с актрисами моей труппы? У меня куча куда более важных дел, детка. И вы увидите, что после четырех часов репетиций, не говоря уж об утренних представлениях, да после того, как вы сыграете вечером в спектакле так, что я буду вами доволен, у вас тоже не будет ни времени,  ни желания заниматься любовью. Когда вы ляжете наконец в постель, вам одного захочется - спать.
Но тут Джимми Лэнгтон ошибся.

Type your cut contents here.Он заинтересовал ею критиков, польстил им, сделав вид, будто это они открыли новый необыкновенный талант, и, незаметно для них самих, выудил предложение показать ее публике в роли Магды.

Джулия скоро обнаружила, что Майкл не очень-то любит тратиться, и когда они завтракали или отправлялись по воскресеньям на небольшую прогулку, не забывала вносить свою долю в их расходы. Джулия ничего не имела против этого. Ей нравилось, что он считает пенни, и, будучи сама склонна сорить деньгами, вечно запаздывая на неделю, а то и на две с квартирной платой, она восхищалась тем, что он терпеть не может влезать в долги и даже при своем скудном жаловании умудряется регулярно  кое-что откладывать.

Она на много месяцев исчезнет с глаз публики, а ты сама знаешь, что такое публика - с глаз долой, из сердца вон. Если она не видит тебя каждый день, она вообще забывает о твоем существовании.

Джулия интуитивно поняла, что должна скрыть в себе актрису и, без всякого усилия, без сознательного намерения, просто потому, что чувствовала - это должно понравиться, стала играть роль простой, скромной, простодушной девушки, всю жизнь спокойно жившей на лоне природы.

-  Ох   уж   эти   мне   женщины,- вздохнул   Джимми.- Если   пытаешься   лечь   с   ними   в   постель,   они называют тебя грязным старикашкой, если нет-поганым евнухом...

«Рот слишком велик, лицо слишком тяжелое, нос слишком толстый. Слава богу, у меня красивые глаза и красивые ноги. Не чересчур ли я накрашена? Майкл не любит грима вне сцены. Но я жутко выгляжу без румян и помады. Ресницы у меня что надо. А, черт побери, не такая уж я уродина».

-Я не понимаю, чего ты хочешь.
-  Я  хочу  любви.  Я думала,  что вышла за самого красивого мужчину в Англии, а я вышла за портновский манекен.

Он прижался губами к ее губам. И вдруг Джулию охватило смутное отвращение. Она еле удержалась, чтобы его не оттолкнуть. Раньше ей казалось, что его тело, его юное прекрасное тело пахнет цветами и медом, она жадно вдыхала этот сладостный аромат, такие вот ощущения и приковывали ее к Майклу, но теперь каким-то таинственным образом Майкл утратил свое очарование. Джулия осознала, что он потерял аромат , юности и стал просто мужчиной. Она почувствовала легкую тошноту. Она не могла ответить на его пыл,  больше всего ей хотелось, чтобы он поскорее удовлетворил желание, перевернулся на другой бок и уснул. Джулия долго лежала без сна. Она была в смятении. Сердце ее щемило, она знала, что лишилась чего-то очень дорогого, ей было себя жаль, она готова была заплакать, но в то же время ее переполняло торжество; казалось, она мстит ему за свои прошлые, такие горькие муки. Она была свободна от уз, которые привязывали ее к Майклу, и ликовала. Теперь она будет с ним на равных. Джулия вытянула ноги и облегченно вздохнула: «Господи, как прекрасно быть самой себе хозяйкой».

Джулия с удивлением обнаружила, что стала жалеть. Майкла с тех пор, как разлюбила его. Она была добрая женщина и понимала, каким это будет для него жестоким ударом по самолюбию, если он хотя бы заподозрит, как мало сейчас значит для нее.

Бережливость Майкла, которая в молодости казалась забавной, даже трогательной  чертой, теперь внушала ей отвращение.

Он всегда все рассказывал вал Джулии, делился замыслами, возникавшими у него. Это было очень приятно в те времена, когда находиться рядом с ним доставляло ей наслаждение, но уже многие годы его прозаичность была ей невыносима.

-  Нечего   удивляться.   Коли  начинаешь думать о прошлом, значит, у тебя уже нет будущего.

- На выход, пожалуйста.
Эти слова все еще вызывали у Джулии глубокое волнение, хотя один бог знает, сколько раз она их слышала. Они подбадривали ее, как тонизирующий напиток. Жизнь получала смысл. Джулии предстояло перейти из мира притворства в мир реальности.

-  О мисс Лэмберт, я, кажется, знала вашего батюшку, я тоже с Джерси. Он был врач, не правда ли? Он часто приходил в наш дом.
У Джулии засосало под ложечкой. Теперь она вспомнила, кто была леди Чарлз до замужества, и увидела приготовленную ей ловушку. Она залилась смехом.
-  Вовсе  нет,- ответила она.- Он был ветеринар. Он  ходил  к вам  принимать роды  у сук.  В доме ими кишмя кишело.
Леди Чарлз не нашлась сразу, что сказать.
-  Моя   мать  очень  любила   собак,- ответила  она наконец.

Всегда лучше придерживаться правды... насколько это возможно.

Но, идя за Долли к бару, Джулия подумала, какие все же скоты эти мужчины! С них просто нельзя спускать глаз. Стыд и срам, имея такую очаровательную жену и прелестную дочурку, заводить в поезде случайное знакомство! Должно же у них быть хоть какое-то чувство пристойности!

«Если бы я представляла, что они намерены позволить себе со мной вольности, я бы по крайней мере заранее попросила у них визитные карточки».
С этой мыслью она благополучно уснула.
Джулия еще утром решила, как она будет с ним держаться. Любезно, но сухо. Проявит дружеский интерес к его работе, спросит насчет экзамена. Затем расскажет о Роджере. Роджеру было семнадцать, через год он поступит в Кембридж. Она постарается исподволь внушить юноше, что по своему возрасту годится ему в матери. Она будет вести себя так, словно между ними никогда ничего не было, и он уйдет, чтобы никогда больше ее не видеть, иначе как при свете рампы, почти поверив, что все это было плодом его фантазии. Но когда Джулия взглянула на него, такого хрупкого, с чахоточным румянцем и голубыми глазами, такого юного и прелестного, сердце ее пронзила внезапная боль.

«А ведь я думала, что уже никогда не влюблюсь. Конечно, долго это не протянется. Но почему бы мне не порадоваться, пока можно?»

Из   отдельных   намеков,   из рассказов, которые она постепенно вытягивала из него, Джулия узнала, что с семнадцати лет у него уже было много женщин. Главным для него был сам акт, с кем - не имело особого значения. Он считал это самым большим удовольствием на свете. И Джулия понимала, почему он пользуется таким успехом. Была своя привлекательность в его худобе - буквально кожа да кости, вот почему на нем так хорошо сидит костюм,- свое очарование   в   его   чистоте   и   свежести.   Он   казался   таким трогательным. А его застенчивость в сочетании с бесстыдством  была  просто  неотразима.  Как ни странно, женщинам   льстит,   когда   на   них   смотрят   с   одной мыслью - повалить поскорей на кровать.
«Да, секс эпил- вот чем он берет».                     
Джулия понимала, что своей миловидностью он обязан лишь молодости. С возрастом он высохнет! станет костлявым, изможденным и морщинистым; его! прелестный румянец сделается багровым, нежная кожа - дряблой и пожелтелой, но чувство, что его прелесть так недолговечна, лишь усиливало нежность Джулии.

Она постаралась дать ему понять, что не имеет никаких притязаний, он сам себе хозяин. Она держалась так, словно все происходящее между ними - пустяк, которому ни он, ни она не придают особого значения. Но она делала все, чтобы привязать его к себе.

«Людям не нужен резон, чтобы сделать то, что они хотят,- рассуждала Джулия,- им нужно оправдание».

Не то чтобы она сознательно кого-нибудь наблюдала и копировала, просто когда она бралась за новую роль, на нее неизвестно откуда мощной волной набегали смутные воспоминания, и она обнаруживала, что знает о своей новой героине множество вещей, о которых раньше и не подозревала. У Джулии часто возникал в памяти кто-нибудь из знакомых или даже случайный человек, которого она видела на улице или на приеме. Она сочетала эти воспоминания с собственной индивидуальностью, и так создавался характер, основанный на реальной жизни, но обогащенный ее опытом, ее владением актерской техникой и личным обаянием. Люди думали, что она играет только те два-три часа, что находится на сцене; они не знали, что олицетворяемый ею персонаж подспудно жил в ней весь день; и когда она, казалось бы, увлеченно с кем-нибудь беседовала, и когда занималась каким-нибудь делом. Джулии часто казалось, что в ней сочетаются два лица: популярная актриса, всеобщая любимица, женщина, которая одевается лучше всех в Лондоне, но это - лишь иллюзия, и героиня, которую она изображает каждый  вечер, и это - ее истинная субстанция.

Значит, сегодня она вообще не увидит Тома - между пятью и шестью ей надо выезжать, если она хочет попасть в театр вовремя. Майклу хорошо, отчего ему не быть добрым... Джулия была обижена. Ей хотелось плакать. Он, должно быть, совершенно к ней равнодушен- теперь она думала о Томе,- а она-то решила, что сегодня будет иначе, чем вчера. Она проснулась с твердым намерением быть терпимой и принимать вещи такими, каковы они есть, но ей и в голову не приходило, что ее ждет такое разочарование.

К тому же стоило побранить Роджера, у него сразу делался глубоко обиженный вид, глаза - как у раненого олененка, и вы чувствовали, что были жестоки и несправедливы к нему. Это доводило Джулию до исступления. Джулия и сама так умела, это выражение глаз Роджер унаследовал от нее, она тысячу раз пользовалась им на сцене с соответствующим эффектом и знала, что оно ровно ничего не значит, но когда оно появлялось в глазах сына, это страшно расстраивало ее. Даже мысль об этом вызвала в ней нежность.

«Женщина привлекает  к себе мужчин,  играя на своем очаровании, и удерживает их возле себя, играя на их пороках».

Она дала Чарлзу понять, что жизнь ее пуста и, несмотря на свою успешную  карьеру, она не может не чувствовать, что упустила нечто очень важное, она была почти искренна.

Джулия не сердилась на Тома, но была глубоко уязвлена; сердилась она на себя за то, что потеряла над собой власть. Однако, когда Джулия вошла в театр, она почувствовала, что стряхнула это наваждение, как дурной сон, от которого пробуждаешься утром. Здесь, в своей уборной, она вновь стала себе хозяйкой, и  все события повседневной жизни утратили важность. Ей ничто не страшно, пока в ее власти есть такая возможность обрести свободу.

Том не замечал ее все две недели, он даже не был элементарно вежлив, а она - она вела себя, как ангел. Какая женщина проявила бы столько терпения? Любая другая на ее месте велела бы ему убираться вон, если он не знает, что, такое простое приличие. Эгоист, дурак, грубиян -вот что он такое.

Если он хоть на секунду об этом задумается, он увидит, как он ее огорчил; быть может, он пожалеет об этом, и когда они вернутся и Роджер пожелает ему доброй ночи, он прокрадется к ней   в   комнату.   Если  Том   это   сделает,   она  ему  все простит.

Там не было ничего, кроме четырех фунтов и десяти шиллингов. Джулия почувствовала легкую дурноту. Она и сама не знала, какого ждала ответа на свое снисходительное письмо и оскорбительный подарок. Ей не пришло в голову, что он может просто его вернуть. Джулия была вчера встревожена и расстроена, она хотела его унизить, сделать ему больно, но теперь испугалась, что зашла слишком далеко.
«Надеюсь все же, что он дал прислуге на чай»,- пробормотала она, чтобы себя подбодрить. Джулия пожала плечами. «Ничего, опомнится, ему не вредно узнать, что я тоже не всегда сахар».

Она разделась, накинула старый розовый халат и начала гримироваться. Настроение у нее было ужасное: она впервые призналась Тому в своей любви. Ее грызло, что пришлось унизительно умолять его, чтобы он к ней пришел. До сих пор он искал ее общества. Было невыносимо думать, что их роли переменились.

Джулия не глядела на Тома, она глядела прямо перед собой; она обезумела от боли. Но что это? Другое, внутреннее ее «я» прекрасно понимало, что она делает. Это «я» разделяло ее боль и одновременно наблюдало как она ее выражает.

Глядя на нее четверть часа спустя, такую спокойную веселую, лишь немного раскрасневшуюся, никто бы не догадался, что совсем недавно она так горько плакала.

Джулия была счастлива. Теперь все будет хорошо. Она заполучила Тома обратно.
Но где-то в самых тайниках души, она чувствовала к Тому хоть и слабое, но презрение за то, что ей удалось так легко его провести. Ссора, каким-то непонятным образом, сломав разделявший их барьер, сблизила Джулию и Тома еще больше.

Мужчины -  рабы привычек, это помогает женщинам их удержать.

- Только женщина знает, на что способна другая женщина.

-  Ну,   полно,   полно,   не   так   уж   все   плохо,   как кажется. Вы знаете, я не из тех людей, что обсуждают свою жену с другими. Я всегда считал это ужасно дурным тоном.

Мужчины такие дураки, что способны наплевать в собственный колодец.

«Если бы я не была дурой, я бы бросила его.- Джулия сердито засмеялась.- Легко сказать! Я его люблю».
И вот что самое странное: заглянув в свое сердце, она видела, что возмущается нанесенной ей обидой не Джулия Лэмберт-женщина; той было все равно. Ее уязвила обида, нанесенная Джулии Лэмберт - актрисе. Она часто чувствовала, что ее талант- критики называли его «гений», но это было слишком громкое слово, лучше сказать, ее дар - не она сама и не часть ее, а что-то вне ее, что пользовалось ею, Джулией Лэмберт, для самовыражения. Это была неведомая ей духовная субстанция, озарение, которое, казалось, нисходило на нее свыше и посредством нее, Джулии, свершало то, на что сама Джулия была неспособна. Она была обыкновенная, довольно привлекательная стареющая женщина. У ее дара не было ни внешней формы, ни возраста. Это был дух, который играл на ней, как скрипач на скрипке. Пренебрежение к нему, к этому духу, вот что больше всего ее оскорбило.

Джулия слегка улыбнулась сыну.
-  И   ты   на  самом  деле  думаешь, что это и есть
любовь?
-  Ну, большинство так считает, разве нет?
-  Нет, вовсе нет. Любовь-это боль и мука, стыд, восторг, рай и ад, чувство, что ты живешь в сто раз напряженней, чем обычно, и невыразимая тоска, свобода и рабство, умиротворение и тревога.

Но когда Роджер ушел, Джулия вздохнула. Она была подавлена. Она чувствовала себя очень одиноко. Жизнь ее всегда была так заполнена и так интересна, что у нее просто  не  хватало  времени  заниматься  сыном.  Она, конечно, страшно волновалась, когда он подхватывал коклюш   или  свинку,   но  вообще-то  ребенок он  был здоровый  и  обычно  не  особенно  занимал ее  мысли. Однако сын все да был к ее услугам, если на нее находила  охота с ним повозиться. Джулия часто думала, как будет приятно,   когда  он  вырастет  и  сможет  разделять ее интересы. Мысль о том, что она потеряла его, никогда по-настоящему не обладая им, была для Джулии ударом.

Джулия и раньше не сомневалась, что он ей неверен. В его возрасте, с его темпераментом, при том, что сама она была связана выступлениями и всевозможными встречами, к которым ее обязывало положение, он, несомненно, не упускал возможности удовлетворять свои желания Джулия на все закрывала глаза. Она хотела немногого- оставаться в неведении. Сейчас впервые ей пришлось столкнуться лицом к лицу с реальным фактом. «Придется примириться с этим,- вздохнула она. В ее уме одна мысль обгоняла другую.- Все равно что лгать и не подозревать, что лжешь, вот что самое фатальное. Все же лучше знать, что ты дурак, чем быть дураком и не знать этого».

«О боже, если бы я могла послать его ко всем чертям!»

-  Ну, знаете, я уже не первый год на сцене. Я всегда считала, если у человека есть талант, он проявит его любых условиях.  Вам не кажется?

Джулия села на ручку кресла и нежно провела рукой по его волосам. Он отпрянул с сердитым жестом.
-  Не делай  этого,- сказал он.- Терпеть не могу, когда мне треплют волосы.
Словно острый нож вонзился Джулии в сердце. Том еще  никогда  не  говорил с  ней таким  тоном.  Но она беспечно рассмеялась и, взяв со столика бокал с виски, которое он ей налил, села в кресло напротив.

-  Я знаю, я тоже. С тобой так весело всюду ходить, и ты так великолепно держишься и одет со вкусом, любая женщина   может  тобой   гордиться.   Мне   нравилось с тобой спать, и мне казалось, что тебе тоже нравится со мной спать, но надо смотреть фактам в лицо: я никогда не была в тебя влюблена, как и ты - в меня. Я знала, что   рано  или  поздно  наша  связь должна  кончиться. Ты должен был когда-нибудь влюбиться, и это, естественно, положило бы всему конец.  И теперь это произошло, да?
-  Да.
Джулия сама хотела это услышать от него, но боль, которую причинило ей это короткое слово, была ужасна. Однако она дружелюбно улыбнулась.
-  Мы с тобой очень неплохо проводили время, но тебе не кажется, что пора прикрыть лавочку?
Джулия говорила таким естественным, даже шутливым тоном, что никто не заподозрил бы, какая невыносимая мука разрывает ей сердце. Она ждала ответа со страхом, вызывающим дурноту.

Джулия упала в кресло. Она играла весь вечер, играла, как никогда, и сейчас чувствовала себя совершенно измученной. Слезы - слезы, которых на этот раз никто не видел,- покатились у нее по щекам. Ах, она так несчастна! Лишь одно помогало ей вынести горе - жгучее презрение, которое она не могла не испытывать к глупому мальчишке: предпочел ей третьеразрядную актрисочку, которая даже не представляет, что такое настоящая игра! Это было нелепо. Эвис Крайтон не знает, куда ей девать руки; да что там, она даже ходить по сцене еще не умеет.

- Черт подери, она получит эту роль,- громко произнесла Джулия. Она мстительно засмеялась.- Видит бог, я женщина незлобивая, но всему есть предел.

Весь день Джулия была не в состоянии думать ни о чем другом и сердилась на себя за то, что она не в силах выкинуть Тома из головы. Ей было бы легче, если бы она могла поделиться своим горем с другом. Ах, если бы кто-нибудь ее утешил, сказал, что Том не стоит ее волнений, заверил, что он безобразно с ней поступил.

Ей казалось, что через несколько дней худшее останется позади, боль притупится; сейчас самое главное - как-то пережить эти дни.

Она надеялась, что сумеет справиться с собой, и вот этот короткий дурацкий разговор показал, как она ошибалась - она по-прежнему его любит. Она хочет его. Она  тоскует  по   нем.   Она   не   может  без   него  жить.
«Я никогда себя не переборю»,- простонала Джулия.

Это было серьезно. Разбитое сердце и прочее - все это! прекрасно, но если это отражается на ее искусстве... Нет, нет, нет. Дело принимает совсем другой оборот! Ее игра важней любого романа на свете.

Ничего не поделаешь, люди редко бывают довольны тем, что они имеют, им подавай все новое да новое, и так без конца.

Скоро Джулия обнаружила, что может с полной безмятежностью думать о Томе и своей любви к нему. Она поняла, что ранено было больше ее самолюбие, чем сердце.

Они достигли свободы от общественных уз, которую Джулия ощущала, стоя у рампы и кланяясь в ответ на аплодисменты восторженной публики. Иногда ей казалось, что эта свобода - самое драгоценное из всего, чем она обладает.

-  Ты знаешь не хуже меня, что нет такой вещи, как готовая роль.  Как бы роль ни была хороша, ее надо сыграть, из нее надо извлечь все, что в ней заложено.

-  Если  бы  я  верил  в  бога, я стал бы священником,- сказал наконец Роджер.
- Ты счастлив?
-  Вполне,- улыбнулся он.
-  Чего же ты хочешь?
Он опять поглядел на мать приводящим ее в замешательство взглядом. Трудно было сказать, говорит ли он на  самом  деле   всерьез,   потому  что   в   глазах  у  него поблескивали огоньки.
-  Правды.
-  Что, ради всего святого, ты имеешь в виду?
-  Понимаешь, я прожил всю жизнь в атмосфере притворства. Я хочу добраться до истинной сути вещей. Вам с отцом не вредит тот воздух, которым вы дышите, вы и не знаете другого и думаете, что это воздух райских кущ. Я в нем задыхаюсь.

Я не упрекаю вас. Вы дали мне все что могли. К несчастью, вы отняли у меня веру.

-  Однажды - мне было тогда четырнадцать, я был еще совсем мальчишкой - я стоял за кулисами и смотрел, как ты играла. Это была, наверное, очень хорошая сцена, твои слова звучали так искренно, так трогательно, что я не удержался и заплакал. Все во мне горело, не знаю, как тебе это получше объяснить. Я чувствовал необыкновенный душевный подъем. Мне было так жаль тебя, я был готов на любой подвиг.  Мне казалось, я никогда   больше   не   смогу   совершить   подлость   или учинить   что-нибудь   тайком.   И   надо   же   было   тебе подойти к заднику сцены, как раз к тому месту, где я стоял. Ты повернулась спиной к залу - слезы все еще струились у тебя по лицу - и самым будничным голосом сказала режиссеру: «Что этот чертов осветитель делает с софитами? Я велела ему не включать синий». А затем, не переводя   дыхания,   снова   повернулась  к  зрителям  с громким криком, исторгнутым душевной болью, и продолжала сцену. -  Но,   милый,   это  и  есть игра.   Если  бы  актриса испытывала все те эмоции, которые она изображает, она бы просто разорвала в клочья свое сердце.

-  А   тебе,   конечно,   это   кажется. Для тебя   нет разницы между правдой и выдумкой. Ты всегда играешь. Эта привычка - твоя вторая натура. Ты играешь, когда принимаешь гостей. Ты играешь перед слугами, перед отцом, передо мной.  Передо мной ты играешь роль нежной, снисходительной, знаменитой матери. Ты не существуешь. Ты - это только бесчисленные роли, которые ты исполняла. Я часто спрашиваю себя: была ли ты когда-нибудь сама собой или с самого начала служила лишь средством воплощения в жизнь всех тех персонажей,   которые  ты  изображала.   Когда  ты заходишь в пустую комнату, мне иногда хочется внезапно распахнуть дверь туда, но я ни разу не решился на это - боюсь, что никого там не найду.

-  Не совсем. Потому что это и есть ты. Подделка для  тебя   правда.   Как  маргарин - масло  для людей, которые не пробовали настоящего масла.

-  Наши слабости, а не наши достоинства делают нас дорогими нашим близким,- сказала она.

-  Ну, для великолепного  исполнения  мне нужно хоть несколько репетиций,- отпарировала она.- Ты не понимаешь одного: актерская игра не жизнь, это искусство, искусство же - то, что ты сам творишь. Настоящее горе уродливо; задача актера представить его не только правдиво,   но   и   красиво.

-  Мне очень тяжело все это слышать. У меня такое чувство, будто я не выполнила своего долга перед тобой.
-  Это неверно. Ты была очень хорошей матерью. Ты сделала то, за что я всегда буду тебе благодарен: ты оставила меня в покое.
-  Не понимаю все же, чего ты хочешь.
-  Я тебе сказал: правды.
-  Но где ты ее найдешь?
-  Не знаю. Возможно, ее вообще нет. Я еще молод и невежествен.   Возможно,   в   Кембридже,   читая  книги, встречаясь с людьми, я выясню, где ее надо искать. Если окажется, что она только в религии, я пропал.

-  Не  представляю,   где  он  всего  этого  набрался. Нелепо думать,  будто он своим умом дошел до этих глупостей.
-  А вам не кажется, что мальчики этого возраста думают   гораздо   больше,  чем  представляем  себе  мы, старшее поколение? Своего рода духовное возмужание. Результаты,   к  которым   оно   приводит,  часто  бывают удивительными.

-  Трудно относиться спокойно ко всем глупостям молодежи;  они  сообщают,  что дважды два - четыре, будто это для нас новость, и разочарованы, если мы не разделяем  их  удивления  по поводу того, что курица несет яйца. В их тирадах полно ерунды, и все же там не только ерунда. Мы должны им сочувствовать, должны стараться их понять. Мы должны помнить, что многое нужно   забыть   и   многому   научиться,   когда   впервые лицом   к  лицу  сталкиваешься   с  жизнью.   Не так это легко - отказаться от своих идеалов, и жестокие факты нашего повседневного бытия - горькие пилюли. Душевные конфликты юности бывают очень жестоки, и мы так мало можем сделать, чтобы как-то помочь.

Джулия вошла в комнату и села. Огляделась. В этих стенах разыгралась трагедия ее жизни. Здесь ничего не изменилось. Ее фотография стояла на старом месте, но на каминной полке появилась еще одна - большой снимок Эвис Крайтон. На ней было написано: «Тому от Эвис». Чтобы увидеть все это, Джулии хватило одного взгляда. Комната казалась ей декорацией, в которой она когда-то давно играла; была знакома, но ничего больше не значила для нее. Любовь, которая снедала ее, ревность, которую она подавляла, исступленный восторг поражения - все это было не более реально, чем любая из ее бесчисленных прошлых ролей. Джулия наслаждалась своим равнодушием.

Он  целовал ее  закрытые  глаза  и маленькие груди, которыми она так гордилась. Джулия отдала ему свое тело - пусть делает с ним что хочет,- но душу ее это не затрагивало.  Она возвращала ему поцелуи из дружелюбия, но поймала себя на том, что думает о pоли, которую ей  сегодня  предстоит  играть.  В  ней словно сочетались две женщины: любовница в объятиях своего возлюбленного и актриса, которая уже видела мысленным   взором   огромный   полутемный   зал   и   слышала взрывы   аплодисментов   при  своем   появлении.

Тут уж Джулия была не в состоянии скрыть легкую улыбку. Похвала всегда приятна артисту. Единственная большая мизансцена Эвис была во втором акте. Кроме нее, в ней участвовала Джулия, и Майкл поставил сцену так, что все внимание зрителей должно было сосредоточиться на девушке. Это соответствовало и намерению драматурга. Джулия, как всегда, следовала на репетициях всем указаниям Майкла. Чтобы оттенить цвет глаз и подчеркнуть белокурые волосы Эвис, они одели ее в бледно-голубое платье. Для контраста Джулия выбрала себе желтое платье подходящего оттенка. В нем она и выступала на генеральной репетиции. Но одновременно с желтым Джулия заказала себе другое, из сверкающей серебряной парчи, и, к удивлению Майкла и ужасу Эвис, в нем она и появилась на премьере во втором акте. Его блеск и то, как оно отражало свет, отвлекало внимание зрителей. Голубое платье Эвис выглядело рядом с ним линялой тряпкой. Когда они подошли к главной мизансцене, Джулия вынула откуда-то - как фокусник вынимает из шляпы кролика - большой платок из пунцового шифона и стала им играть. Она помахивала им, она расправляла его у себя на коленях, словно хотела получше рассмотреть, сворачивала его жгутом, вытирала им лоб, изящно сморкалась в него. Зрители, как завороженные, не могли оторвать глаз от красного лоскута. Джулия уходила в глубину сцены, так что, отвечая на ее реплики, Эвис приходилось обращаться к залу спиной, а когда они сидели вместе на диване, взяла девушку за руку, словно бы повинуясь внутреннему порыву, совершенно естественным, как казалось зрителям, движением и, откинувшись назад, вынудила Эвис повернуться в профиль к публике. Джулия еще на репетициях заметила, что в профиль Эвис немного похожа на овцу. Автор вложил в уста Эвис строки, которые были так забавны, что на первой репетиции все актеры покатились со смеху. Но сейчас Джулия не дала залу осознать, как они смешны, и тут же кинула ей ответную реплику; зрители, желая услышать ее, подавили свой смех. Сцена, задуманная как чисто комическая, приобрела сардонический оттенок, и персонаж, которого играла Эвис, стал выглядеть одиозным. Эвис, не слыша ожидаемого смеха, от неопытности испугалась и потеряла над собой контроль, голос ее зазвучал жестко, жесты стали неловкими. Джулия отобрала у Эвис мизансцену и сыграла ее с поразительной виртуозностью. Но ее последний удар был случаен. Эвис должна была произнести длинную речь, и Джулия нервно скомкала свой платочек; этот жест почти автоматически повлек за собой соответствующее выражение: она поглядела на Эвис встревоженными глазами, и две тяжелые слезы покатились по ее щекам. Вы чувствовали, что она сгорает со стыда за ветреную девицу, вы видели ее боль из-за того, что все ее скромные идеалы, ее жажда честной, добродетельной жизни осмеиваются столь жестоко. Весь эпизод продолжался не больше минуты, но за эту минуту Джулия сумела при помощи слез и муки, написанной на лице, показать все горести жалкой женской доли. С Эвис было покончено навсегда.

Она представляла, как вытянулось бы у Майкла лицо, если бы он узнал, что она делает. Бедный Майкл! Воображает, будто она испортила мизансцену Эвис из-за того, что он проявил слишком большое внимание к этой блондиночке. Право, жалость берет, когда подумаешь, как глупы мужчины. Говорят, женщины тщеславны; да они просто сама скромность по сравнению с мужчинами.

Как замечательно чувствовать, что твое сердце принадлежит тебе одной, это вселяет такую веру в себя.

«Что такое любовь по сравнению с бифштексом?» - спросила себя Джулия. Как восхитительно было сидеть одной и бесцельно переходить мыслями с предмета на предмет.

Майкл предпочел снять пьесу и закрыть театр. Это произошло из-за того, что она на самом деле испытывала те чувства, которые должна была изображать. От этого мало проку. Сыграть чувства можно только после того, как преодолеешь их.

«Весь мир - театр, в нем женщины, мужчины - все актеры». Но то, что я вижу через эту арку, всего-навсего иллюзия, лишь мы, артисты, реальны в этом мире. Вот в чем ответ Роджеру. Все люди - наше сырье. Мы вносим смысл в их существование. Мы берем их глупые мелкие чувства и преобразуем их в произведения искусства, мы создаем из них красоту, их жизненное назначение - быть зрителями, которые нужны нам для самовыражения. Они инструменты, на которых мы играем, а для чего нужен инструмент, если на нем некому играть?»

«Роджер утверждает, что мы не существуем. Как раз наоборот,   только   мы   и   существуем.   Они   тени,   мы вкладываем в них телесное содержание. Мы - символы всей этой беспорядочной, бесцельной борьбы, которая называется жизнью, а только символ реален. Говорят: игра - притворство. Это притворство и есть единственная реальность».