20 лет
Тогда, после первой операции, Майка уехала к себе в Москву. Она
жила в коммуналке. Её соседи купили видеокамеру и они сидели все, как всегда на
кухне, обмывали обновку и снимали друг друга. Дата на камере выставлена не
верно. Это, скорее всего, конец 93-го года.
Click to viewПрошло 20 лет. Я просто повторю то, что написалось в 2008-ом в Живом Журнале.
Майка Ландер. Мы познакомились на первом курсе физфака, когда делали какую-то очередную дурку на 8 марта. Майка, с прической как у Анжделы Девис, только рыжая, должна была по сценарию изображать падшую женщину. Она ходила "от бедра" и давилась сигаретой, поскольку не курила. Мы с Резиденцией, не долго думая, научили ее курить. Потом, Майку сделали культоргом факультета и мы были рады, поскольку это был свой человек в тогдашней администрации, т.е. комитете комсомола. Этот самый комитет комсомола, а именно 223 комната на втором этаже физфака по дороге в столовую, на несколько лет превратился в нашу штаб квартиру.
Потом добавилась комната профкома, поскольку в комитете было договорено не пить.
У нее всегда была заначка. Нам никогда не удавалось выцыганить у нее последний трояк, хотя мы точно знали, что он есть, как тот суслик. В любое время суток мы выбирались из любого места города именно благодаря Майкиной заначеной трешке. После поздних посиделок или, как это у нас называлось, репетиций, по дороге на наш последний автобус, это был
традиционный моцион - сажать Майку на такси.
Как то, отыграв очередной фестиваль, мы по традиции затаренные спиртным собирались отметить окончение этого, как теперь говорят, проекта. Но вахтер отказался в такой поздний час пустить нас в профком. Майка повезла нас куда-то. Как потом выяснилось это была квартира ее родной сестры. Она сама там гуляла со своей компанией, но мы прекрасно разместились в выделенной нам комнате и даже почти не пересекались.
Тогда я познакомился с Алкой. Большая, можно было бы сказать кустодиевская женщина, если бы не явные национальные черты. Она с успехом командовала бригадой мужиков ремонтников с каком-то РСУ. Один из них, Гена, маленький и черный, регулярно ее куда нибудь подвозил на своем мотоцикле. Алка чудно смотрелась в его мотоциклетной коляске со шлемовой катрюлей на голове.
Первый раз я попал к ней домой, когда на репетиции посвящения в студенты, я в прыжке, куражась, порвал по шву брюки, причем от ширинки до задней петли для ремня. Благо дело было осенью и пальто прикрывало мой срам. Майка сказала, что у нее дома есть швейная машинка, но еды никакой. Пока она строчила на машинке, было приготовлено овощное рагу из купленых по дороге польских мороженных овощей. Пришла с работы мама, мы были представлены. С тех пор это рагу так и стало называться робино-рагу.
Мама - Сана Борисовна в простонародье, а на самом деле Сара Бенциановна. Мы ее поддразнивали, называя на местный манер Сония Бареевна. Большая женщина с маленькими глазками, большим носом, классически картавая и с совершенно обезоруживающей грустной улыбкой. Я хорошо помню ее извиняющийся взгляд, когда Майка или ее старшая сестра Алка, совершенно обыденно бросали ей "Мам иди на фиг",
в ответ на очередное увещевание.- Хр-хоб! Ты видишь как они со мной гх-разговах-ривают!?
Как-то я был по дороге из командировки домой, естественно через Москву. Она уволокла меня на подмосковный слет выдав чей-то ватник и собственные кросовки почти на три размера меньше, в которых я ходил поджав пальцы и чувствовал себя как тот поросенок на протезах. Всю ночь лил дождь. Мы грелись водкой и жались к костру её фрязинского куста, периодически подходя к поляне, где шел нескончаемый концерт. В поезде, по дороге домой, от меня шарахались люди - так я кашлял.
Она распределилась во Фрязино. Фрязька, "Фря из Фрязино"... Она быстро обросла друзьями и как то быстро ей стало во Фрязино тесно. Майка сдавала кровь и на отгулы плюс выходные моталась в Москву. Потом, не без махинаций, ей удалось переселиться в столицу сначала в одну коммуналку, потом в другую. Где она только не работала, но в какой-то момент она оказалась референтом Татьяны Никитиной в министерстве культуры России. В прачечной, как она называла эту работу.
В этот период на ее день рожденья мы и позвонили ей толпой на утро после пьянки." У меня язва и меня хотят упечь в больницу"- сказала Майка. "Ты что будешь лежать там в больнице в чужом городе !?"-кричали мы. "Приезжай немедленно, и будешь лечиться сдесь. А уж мы постараемся!" Не знаю, что повлияло на ее решение, но Майка приехала.
Месяц ее лечили от язвы. Потом Володя Муравьев сказал, что так не годится, и чтобы она приехала к нему. Её практически сразу положили на операцию и отрезали две третьих желудка. Муравьев сказал, что раз вообще сразу не зашили, значит надежда есть. Потом была еще операция. Немного очухавшись, Майка уехала в Москву, заявив, что химию она может проходить и там.
Больше полугода Майка прожила в Москве одна. Денег, которые ей высылали родители не хватало. В министерстве она уже работать не могла. Ей помогли найти работу секретарем на неполную ставку.
А потом сил стало не хватать и она приехала в Казань. Она поселилась у сестры, поскольку не могла видеть трагические лица родителей.
Мы бывали у нее по очереди. Близился очередной день рожденья 29 апреля. Кто-то сказал, ей, что день рожденья это критический период, и что после него все пойдет на лад. И она воспрянула. В середине апреля был ежегодный фестиваль КСП и Майка была там нарядная только очень худая.
Подходил Володя Муравьев, подходили многие... Майка сияла, но под конец сил уже не оставалось и ее увезли домой.
В день рожденья Алка собрала гостей. Маечка полулежала за столом, нарядная и накрашенная.
А после дня рожденья ей резко стало хуже. 6-го мая я заехал к ним в обед. Майка лежала и почти все время спала. В какой-то момент она проснулась, попросила пить.
Я дал ей попить, она взяла меня за руку и сказала - "Я вас всех очень люблю"
Алка сказала, что кончился морфий и ей нужно срочно в поликлинику. Я остался. Через некоторое время пришла врач. Майка спала, а врачиха заглянула к ней в комнату и попросила разрешения позвонить. "Да, можешь давать, хотя ноги опухшие... тут уже всё" - сказала она в трубку. У меня натурально сперло дыхание от злости. "Вы бы хоть потише", еле выдавил я. "Она все равно не слышит" - уверенно заявила врач и ушла. Оказывается они держали Алку в поликлинике, а сами послали кого-то проверить.
В этот день у меня на работе была получка и пропустить этот момент я не мог, поскольку в последнее время мне часто приходилось ездить на такси и деньги давно закончились. Как только я зашел в комнату на работе, раздался звонок. "Роба, приезжай, что-то не так"- сказала Алка. Я тут же сорвался поймав очередного частника, благо уже было на что. Когда я примчался, то первое, что я увидел, это завешенное зеркало. Я не успел.
Помню, что когда привезли временный памятник, то на нем был уже выгравирован 1994 год, но не было месяца и числа. Трудно представить чувства, с которыми старший Ландер заказывал этот памятник. В день похорон резко испортилась погода. Мы везли Майку в похоронном автобусе, несколько друзей, смотрели в глаза друг другу и у всех текли слезы. Потом мы несли ее скользя и увязая в какой-то размокшей глине. Всё пунктиром...
А потом уже дома у Алки, когда выпили и отогрелись, Серега Кулагин взял гитару - "...Кто нибудь утром сегодня совсем не проснется, Кто-то сегодня губами к губам прикоснется..." И нас прорвало, мы все, включая мужиков, пели и рыдали в голос.
Когда Майка уже была больна, Сана написала письмо в Израиль. Я забирал из Москвы посылку и письмо, присланные оттуда. Письмо было написано на идиш, человеком прожившим около 30 лет в Израиле, поэтому ушло несколько дней, пока письмо было переведено двумя переводчиками с идиша и иврита. Писал Саша - одноклассник Саны. Оказывается в Израиле существует общество выходцев из местечка Мир в Белоруссии. И эти люди собрали деньги на лекарства для Маечки.
Я знал, что Сана Борисовна воевала и мы всегда поздравляли ее с Днем Победы. И вот как то, после такого поздравления, слово за слово, я узнал, что Сана была в гетто, а потом ей удалось бежать и она была "дочь полка" в одном из партизанских отрядов в Белоруссии. У меня как раз это был период "Эксодуса". И вот передо мной сидел человек, участник этих событий. Она вспоминала. О том, что старшим надзирателем гетто был еврей, которого фашисты не опознали, поскольку он был белобрысым. И как он узнавал о карательных акциях и помогал людям бежать. И что коммендант гетто, немец, пришел к нему пьяный, намекнул на то что его раскрыли, положил на стол пистолет и ушел. И тому удалось скрыться. И через много лет она узнала, что он стал католиком и служил в одном из храмов в Хайфе.
Когда я приехал в Израиль, я встретился с этим бывшим однокласником. Саша рассказывал, что он из польских евреев, и что их спасло то, что перед войной его и родителей сослали в Сибирь. Когда после войны в 46-м, он вернулся в местечко, он не нашел в живых практически никого. Он нашел Сарочку и сказал ей: "Сара, война кончилась, но границы еще открыты. Поехали со мной в Палестину!" Но Сарочка сказала, что она пионерка и не может бросить свою советскую Родину. Сана Борисовна до сих пор убеждена, что все что ей довелось пережить не прошло даром, и отразилось в страданиях дочери.
Этим летом (2007) я был у них. Больно видеть как стареют близкие люди. Старший Ландер до сих пор востребован на заводе, хотя давно на пенсии. Правда пенсия мизерная, и как говорит Сана, если бы не её германская компенсация, они бы не прожили. Та же улыбка, но в глазах не грусть, а боль.
UPD: Вот уже несколько лет, как не стало Вилена Григорьевича.