17. Собрание (часть 2)
начало
IV
Она шла обычной своей неторопливой походкой, засунув руки в карманы длинной куртки. То ли прогуливалась без цели, то ли в кои-то веки решила посетить собрание: мертвецами иногда овладевало беспричинное любопытство к делам живых. Председатель Лев Степанович сначала спокойно и немного рассеянно наблюдал, как приближается Вера, а потом встретился с ней глазами, охнул и побежал занимать своё место за столом.
Найдёнова-младшая подошла к столу вплотную и медленно собрала разложенные бумаги в одну аккуратную стопку.
- Ну, вот… - сказала она. - Обращение Кристины Мартыновой рассмотреть до нового года, ответить положительно.
- Так Мартынова же дачница! Не местная она! - возмутилась Алевтина Петровна.
- Рассмотреть и ответить положительно, - повторила Вера. - Так… Дальше… Жалоба и требование Марьяны Кукушкиной.
Алевтина Петровна заёрзала на месте, но не сказала ничего, хотя Кукушкины тоже за местных не считались, и вопросы их на собраниях никто прежде не обсуждал.
- Жалоба Марьяны Кукушкиной рассмотрена, требование будет удовлетворено в ближайшее время.
- Разрешите! - Марьяна подняла руку. - Обнаружен виновный?
- Нет, - сказала Вера. - Но с камнем в ближайшее время всё станет по-прежнему.
- Ещё один вопрос! - у Марьяны прорезался профессиональный настойчивый тон. - Можно чуть больше конкретики? Что имеется в виду под ближайшим временем? Часы? Дни? Недели?
- Недели? - переспросила Вера. - Нет. В самое ближайшее.
Председатель отметил, что Шура Банников начал потихоньку пятиться назад, потом, не скрываясь уже, протиснулся сквозь толпу к выходу с площадки, а потом и вовсе припустил по улице бегом. Сомнений в том, куда он направлялся, не было ни малейших. Если уж с Кукушкиным камнем должно произойти что-то, и это известно заранее, то Банников и часы просидит возле него в укрытии, и дни. И недели, наверное, высидел бы, лишь бы увидеть всё собственными глазами.
- Павлу Лемишеву, Снежане Банниковой и всей шатуре не покидать границ поселения в ближайшее время, - продолжила Вера.
- Тоже не недели имеются в виду, я надеюсь? - пробормотал Лемишев, выходя вперёд со своим растрёпанным ежедневником. - Вы извините, но раз уж тут задают вопросы, я тоже задам. У меня имеются следующие наблюдения, - он перелистнул страницу. - Наблюдения вообще-то глобального масштаба, но даже если ограничиваться местными явлениями… Во-первых, Змеинка с апреля месяца течёт в обратную сторону. Во-вторых, в том году дрозды-рябинники улетели на зимовку, хоть урожай ягод был приличный, а весною не вернулись. В-третьих, бегунки пошли. Я правильно понимаю, что…
- Вы правильно понимаете, - Вера не дала ему договорить.
- И что же? - с напором спросил Лемишев. Он вообще-то привык выражаться обычным человеческим языком, но, наверное, атмосфера собрания повлияла, и вырвалось нехарактерное: «Будут ли приняты какие-то меры?»
- Да, - сказала Вера. - Будут приняты.
Потом она подошла к Русакову, встала на цыпочки и прошептала ему на ухо что-то очень короткое. Русаков кивнул, отвернулся от неё и пошёл куда-то, не оглядываясь.
Алевтина Петровна уселась за столом поудобнее и придвинула ближе к себе толстую тетрадь. В тетради этой были тщательно собраны все жалобы и предложения зареченцев - настоящих, не пришлых, - за минувший год. И сейчас Вера наконец-то должна была приступить к их разбору.
Но Найдёнова-младшая вернулась к столу, постояла над ним, рассеянно перебирая карандаши, и сказала: «Наверное, всё». Потом ещё добавила: «Если можно, не ходите за мной, пожалуйста». Снова засунула руки в карманы и пошла прочь от правления по главной улице. Проводив её взглядами, собравшиеся начали понемногу расходиться.
- Лев Степанович! - Алевтина Петровна была вне себя от возмущения. - Я решительно ничего не понимаю! Разве так можно?
- Я был уверен, что нельзя… - ответил председатель, не сразу сообразив, что речь они ведут о совершенно разном.
Алевтина Петровна говорила ещё некоторое время, но тут заметила, что лицо председателя выдаёт напряжённейшую работу мысли. Это значило, что, во-первых, он её не слушает, во-вторых, возможно, завис в таком состоянии надолго.
- Ты мне вот что скажи, - Алевтина Петровна подёргала его за рукав. - Что теперь будет-то? Хорошее? Или плохое? Чего нам всем ждать? Ты, как человек ответственный, должен…
- Сам не знаю, - сказал он. - Понятия не имею. Но, как человек ответственный, пойду-ка разузнаю что-нибудь.
V
Искать Веру было бессмысленно, тем более что она сама попросила не ходить следом. А вот где найдётся Русаков, председатель почему-то был уверен. Всё собрание Лев Степанович только и делал, что поглядывал на него, пытаясь угадать, что происходит и как к этому всему следует относиться. Но лицо у Миши на этот раз было как у индейского вождя: бесстрастное и невозмутимое.
По дороге до Сорочьих дворов председатель терзался различными сомнениями. Дело в том, что Мишу Русакова он не успел узнать обыкновенным человеком. Когда у него с Мишей сложились, так сказать, деловые, а потом то ли дружеские, то ли просто неплохие отношения, нечто большое и неведомое (Лев Степанович не называл его никак вообще, а Банников суеверно именовал «Этот») уже было неотъемлемой частью Мишиной личности. Собрание сегодняшнее озадачило Льва Степановича: если это неведомое каким-то образом отделилось теперь от Русакова, то как бы не пришлось им сейчас знакомиться заново… И это был ещё хороший вариант развития событий. О плохих вариантах он предпочёл бы пока не думать.
Ближе к русаковскому дому дорога пошла в горку, он остановился передохнуть и подумал всё-таки о самом плохом: о последних годах своего председательства. Целых четыре месяца не обращать внимания, что Змеинка течёт в обратную сторону, - это ведь уму непостижимо! Но, с другой стороны, ведь и другие зареченцы не заметили, и, не выскажись Лемишев сейчас на собрании, так и остались бы в неведении…
Последние метры пути Лев Степанович одолел почти бегом, совершенно не задыхаясь, зато ругая себя распоследними словами. Как же ловко он сам себя обманул, полагая и рассеянность свою, и тревогу по пустякам в последнее время, и опасную для председателя слепоту к важным происшествиям признаками наступающей дряхлости! Что-то не слишком хорошее, должно быть, происходило со всем Заречным и его окрестностями, а если верить Лемишеву, то и с целым миром вообще. Против изменений, как выразился Павел Сергеевич, глобального масштаба председатель был бессилен, а потому предпочёл не замечать вовсе ничего и выдумать себе дурацкую какую-то сказку про старость… Разозлившись как следует, у калитки он не стал медлить и размышлять, а толкнул её и вошёл во двор Русакова.
Миша был прежний - ровно такой, каким Лев Степанович знал его все предыдущие годы. Он стоял возле своего крыльца, опираясь на лопату с перемотанным изолентой черенком, и пытался прикурить на ветру. На коленях у него были пятна грязи, а поверх бейсболки пристроен налобный фонарь. Рядом, у стены дома, в большом разнообразии был выставлен прочий садовый инструмент, частично ржавый, а частично безнадёжно поломанный.
- Как ты вовремя, Степаныч, - сказал Русаков, взяв от стены небольшой, но увесистый ломик и протянув ему. - Я, похоже, тут один не справлюсь.
Председатель взял ломик, перехватил поудобнее и, косясь на дом, почему-то шёпотом спросил: «Кто там у тебя?»
Этим вопросом он Мишу рассмешил. Или разозлил. Было как-то непонятно.
- Пойдём, Степаныч, - сказал Русаков, поднимаясь на крыльцо.
- Куда?
- Пойдём, говорю, посмотрим, что у меня там!
Впервые за весь сегодняшний вечер Лев Степанович почувствовал себя нормально. Даже хорошо. По-председательски. Он ведь в прошлый раз тщательно осмотрел весь погреб Русакова, только что не обнюхал - но не заметил там ничего заслуживающего внимания. Сейчас эту досадную оплошность предстояло исправить: в подходящем настроении, в соответствующей компании, во всеоружии (он на всякий случай покрепче сжал ломик).
Подвал теперь, когда Русаков вытащил из него старый инструмент, стал выглядеть намного просторнее. А колесо от старой телеги, которое в прошлый визит Льва Степановича наполовину вросло в земляной пол, оказалось раскопано и очищено от земли. Если судить по следам вокруг, то колесо не раз пытались… нет, кажется, не поднять с пола, а просто повернуть по часовой стрелке. И это даже отчасти удалось: сантиметров на десять, не больше.
Русаков одной рукой взялся за торчащую из-под колеса лопату, а другой за импровизированный рычаг, сделанный из гвоздодёра и черенка от граблей.
- Ты хочешь его повернуть? - спросил Лев Степанович, хотя всё было и так ясно.
- Не то чтобы хочу, - ответил Русаков. - Но сейчас мы с тобой попробуем.
- Ты мне всё-таки скажи, Миша, - председатель подсунул свой инструмент под тяжёлый обод колеса, - что именно мы сейчас делаем?
- У тебя, наверное, есть какие-то догадки? - это могло бы прозвучать с привычной для Русакова иронией, если бы не глухое раздражение в его голосе. На кого он был зол, угадать не представлялось возможным. Очень может быть, что на председателя. Или на себя самого. Или на обстоятельства вообще.
- Догадки-то есть…
- Они у тебя, скорее всего, правильные.
- Я всё-таки уточню, - обречённо вздохнул Лев Степанович. - Мы сейчас его повернём, но… в принципе, то есть в целом… всё будет как раньше?
- Нет, - сказал Русаков. - Как раньше уже точно не будет.
Председатель несколько секунд молчал, а потом выдохнул: «Ну, давай!» - и налёг на лом со своей стороны.
Колесо подалось легче, чем он ожидал. Усилия, конечно, потребовались, но далеко не сверхъестественные. Поворот его председатель ощутил каждой клеточкой собственного тела, и в движении этом ему почудились удивительная лёгкость и сокрушительная мощь. Он втянул голову в плечи, ожидая, что сейчас с потолка посыплются комья земли, всё кругом затрещит, покосится и, не дай бог, начнёт рушиться. Но спецэффектов не последовало. В стеллаже с просроченными консервами даже ни одна банка не звякнула. Словно наткнувшись на невидимую преграду, колесо застопорилось; всего повернуть его вышло примерно на четверть окружности. Русаков отпустил свой рычаг. Яркий налобный фонарь мешал увидеть, какое у него сейчас лицо.
- И что, это всё? - спросил Лев Степанович, для порядка подождав с минуту.
- Кажется, всё.
- И что теперь?
- Пойдём наверх, посмотрим, - сказал Русаков, пропуская его вперёд к лестнице.
Председатель поднимался из погреба с некоторой опаской. Догадки насчёт колеса у него были ещё какие. Считанные минуты назад казалось, что он готов к чему угодно, но в этот самый момент обнаружилось, что совершенно не готов…
Дом Русакова, когда он высунул голову из погреба, выглядел как обычно. Вроде бы. Все предметы мебели и вещи находились на своих местах.
Председатель с кряхтеньем выбрался на деревянный пол, поднялся на ноги и только тогда догадался расстаться с ненужным уже ломиком. Поскорее, пока не одолели бестолковые страхи и сомнения, он подошёл к двери и широко распахнул её.
На улице к вечеру значительно потеплело. Тучи разнесло ветром, и небо окрасилось в ровный закатный цвет. В кустах черёмухи у забора пировали птицы, у одних соседей играла музыка, у других негромко бормотал телевизор, мимо по улице проехал кто-то на велосипеде, прокричал петух, залаяла собака.
Русаков прошёл мимо него, спустился с крыльца, сел на ступеньку и закурил.
Председатель сейчас тоже с удовольствием покурил бы, но такой привычки у него не было. Хотелось действовать, говорить, рассуждать - в общем, навести какую-нибудь суету, чтобы успокоить нервы. Воздух пах так же, как всегда, и солнце садилось ровно там, где ему было положено. Во всей окружающей природе нельзя было разглядеть совершенно никаких изменений.
Чтобы занять чем-то руки, он пошарил по карманам жилетки и наткнулся на пакетик с парой крупных голубых бусин.
- Смотри, что у меня есть, - сказал он, протягивая Русакову этот пакет. - Племянница, наверное, забыла, когда маленькая была. Она тоже плетениями всякими увлекалась. Убирался, нашёл вот. Ты, как Вера придёт, отдай ей.
- Вера не придёт, - сказал Русаков.
- А куда же она делась-то? - растерялся председатель.
Русаков пожал плечами.
- Не знаю. Куда они уходят, когда идут дальше?
- Ох… - Лев Степанович замялся, подбирая слова. - Жалко… В смысле, сочувствую… Но ведь, с другой стороны, рано или поздно…
- За Леной Найдёновой приглядывай в ближайшее время.
- А ты? - председатель вдруг испугался: ну как Миша сейчас объявит, что тоже должен уйти куда-нибудь навсегда?
- И я пригляжу. Но у тебя как-то… более по-человечески, что ли, всё это выходит. Опыта больше, наверное.
Калитка распахнулась так, что чуть не сорвалась с петель, и во двор то ли вбежал, то ли вкатился, то ли вовсе влетел Шура Банников.
Шура сиял.
- Вы бы видели! - сказал он. Попытался добавить что-то ещё, но издал только пару неопределённо-восторженных звуков и махнул рукой.
Шура всегда гордился своей способностью излагать сколь угодно сложные вещи обстоятельно, пространно и даже отчасти поэтично. Умолчаний, намёков и хождений вокруг да около он не жаловал, и по этому поводу у них с председателем было вечное противостояние. И теперь Лев Степанович прищурился на него с ехидцей.
- Так что там с камнем, Шура? - невиннейшим тоном спросил он.
- Он, в общем… Ну… Сначала… То есть нет, сначала он… Но не совсем… Вот чёрт! - Банников теперь выглядел счастливым и сокрушённым одновременно. В его коллекции удивительных событий и необъяснимых явлений, кажется, появилось первое, о котором было невозможно поведать человеческим языком.
- Ты оцени, Миша, этот фонтан красноречия! - Лев Степанович повернулся к Русакову - и замер, не решаясь шевельнуться. Позади него, судя по всему, находилось сейчас что-то нечеловечески прекрасное. Потому что Русаков смотрел туда, за спину ему, с каким-то невозможным лицом. Такие лица председатель видел прежде - разве что у детей, вернувшихся от Кукушкиных; трогавших змеиные клады и наблюдавших птичьи дороги в лесных небесах.
Он помедлил несколько секунд, собрался с духом и обернулся, одновременно страшась встречи с этим прекрасным и отчаянно желая её.
Во дворе напротив Тамарка Никанорова снимала с верёвки голубую простыню в белую полоску. Внуки Никаноровой, Егор с Серёгой, в том же дворе пинали мяч, за неимением другого считавшийся футбольным. Мяч прилетел прямо к Тамарке, и она весьма ловким для пенсионерки пасом отправила его обратно. Всю эту картину созерцал с забора рыжий кот Пуша, помахивая облезлым хвостом. Над крышей Тамаркиного дома вилась мошкара, а чуть выше в небе летел маленький серебряный самолёт. Больше ничего - Лев Степанович мог поклясться - там не было.
- Знаешь, Миша, что я думаю? - спросил председатель. - Ты меня слышишь?
- Ага, - рассеянно отозвался Русаков.
- Вон там у тебя под яблоней качели бы хорошо встали. А то у всех в саду есть качели, а у тебя нету, непорядок.
- Да, точно, - сказал Русаков, опуская голову на руки. - Можно и так.
- Выпрямись, во-первых, - Банников подошёл и довольно-таки крепко хлопнул его меж лопаток. И сел рядом. - Значит, так. Выдох длинный. Очень длинный, насколько сможешь. Вдох должен получиться как бы сам. Хорошо. Теперь ещё раз. Степаныч, поставь там пока чайник. И слева за керогазом глянь, там что-то поинтересней чая было.
- Не слева, а сверху на полке, - уточнил Русаков между длинным выдохом и коротким вдохом. Все они трое, стало быть, были в полном порядке.
IV
Она шла обычной своей неторопливой походкой, засунув руки в карманы длинной куртки. То ли прогуливалась без цели, то ли в кои-то веки решила посетить собрание: мертвецами иногда овладевало беспричинное любопытство к делам живых. Председатель Лев Степанович сначала спокойно и немного рассеянно наблюдал, как приближается Вера, а потом встретился с ней глазами, охнул и побежал занимать своё место за столом.
Найдёнова-младшая подошла к столу вплотную и медленно собрала разложенные бумаги в одну аккуратную стопку.
- Ну, вот… - сказала она. - Обращение Кристины Мартыновой рассмотреть до нового года, ответить положительно.
- Так Мартынова же дачница! Не местная она! - возмутилась Алевтина Петровна.
- Рассмотреть и ответить положительно, - повторила Вера. - Так… Дальше… Жалоба и требование Марьяны Кукушкиной.
Алевтина Петровна заёрзала на месте, но не сказала ничего, хотя Кукушкины тоже за местных не считались, и вопросы их на собраниях никто прежде не обсуждал.
- Жалоба Марьяны Кукушкиной рассмотрена, требование будет удовлетворено в ближайшее время.
- Разрешите! - Марьяна подняла руку. - Обнаружен виновный?
- Нет, - сказала Вера. - Но с камнем в ближайшее время всё станет по-прежнему.
- Ещё один вопрос! - у Марьяны прорезался профессиональный настойчивый тон. - Можно чуть больше конкретики? Что имеется в виду под ближайшим временем? Часы? Дни? Недели?
- Недели? - переспросила Вера. - Нет. В самое ближайшее.
Председатель отметил, что Шура Банников начал потихоньку пятиться назад, потом, не скрываясь уже, протиснулся сквозь толпу к выходу с площадки, а потом и вовсе припустил по улице бегом. Сомнений в том, куда он направлялся, не было ни малейших. Если уж с Кукушкиным камнем должно произойти что-то, и это известно заранее, то Банников и часы просидит возле него в укрытии, и дни. И недели, наверное, высидел бы, лишь бы увидеть всё собственными глазами.
- Павлу Лемишеву, Снежане Банниковой и всей шатуре не покидать границ поселения в ближайшее время, - продолжила Вера.
- Тоже не недели имеются в виду, я надеюсь? - пробормотал Лемишев, выходя вперёд со своим растрёпанным ежедневником. - Вы извините, но раз уж тут задают вопросы, я тоже задам. У меня имеются следующие наблюдения, - он перелистнул страницу. - Наблюдения вообще-то глобального масштаба, но даже если ограничиваться местными явлениями… Во-первых, Змеинка с апреля месяца течёт в обратную сторону. Во-вторых, в том году дрозды-рябинники улетели на зимовку, хоть урожай ягод был приличный, а весною не вернулись. В-третьих, бегунки пошли. Я правильно понимаю, что…
- Вы правильно понимаете, - Вера не дала ему договорить.
- И что же? - с напором спросил Лемишев. Он вообще-то привык выражаться обычным человеческим языком, но, наверное, атмосфера собрания повлияла, и вырвалось нехарактерное: «Будут ли приняты какие-то меры?»
- Да, - сказала Вера. - Будут приняты.
Потом она подошла к Русакову, встала на цыпочки и прошептала ему на ухо что-то очень короткое. Русаков кивнул, отвернулся от неё и пошёл куда-то, не оглядываясь.
Алевтина Петровна уселась за столом поудобнее и придвинула ближе к себе толстую тетрадь. В тетради этой были тщательно собраны все жалобы и предложения зареченцев - настоящих, не пришлых, - за минувший год. И сейчас Вера наконец-то должна была приступить к их разбору.
Но Найдёнова-младшая вернулась к столу, постояла над ним, рассеянно перебирая карандаши, и сказала: «Наверное, всё». Потом ещё добавила: «Если можно, не ходите за мной, пожалуйста». Снова засунула руки в карманы и пошла прочь от правления по главной улице. Проводив её взглядами, собравшиеся начали понемногу расходиться.
- Лев Степанович! - Алевтина Петровна была вне себя от возмущения. - Я решительно ничего не понимаю! Разве так можно?
- Я был уверен, что нельзя… - ответил председатель, не сразу сообразив, что речь они ведут о совершенно разном.
Алевтина Петровна говорила ещё некоторое время, но тут заметила, что лицо председателя выдаёт напряжённейшую работу мысли. Это значило, что, во-первых, он её не слушает, во-вторых, возможно, завис в таком состоянии надолго.
- Ты мне вот что скажи, - Алевтина Петровна подёргала его за рукав. - Что теперь будет-то? Хорошее? Или плохое? Чего нам всем ждать? Ты, как человек ответственный, должен…
- Сам не знаю, - сказал он. - Понятия не имею. Но, как человек ответственный, пойду-ка разузнаю что-нибудь.
V
Искать Веру было бессмысленно, тем более что она сама попросила не ходить следом. А вот где найдётся Русаков, председатель почему-то был уверен. Всё собрание Лев Степанович только и делал, что поглядывал на него, пытаясь угадать, что происходит и как к этому всему следует относиться. Но лицо у Миши на этот раз было как у индейского вождя: бесстрастное и невозмутимое.
По дороге до Сорочьих дворов председатель терзался различными сомнениями. Дело в том, что Мишу Русакова он не успел узнать обыкновенным человеком. Когда у него с Мишей сложились, так сказать, деловые, а потом то ли дружеские, то ли просто неплохие отношения, нечто большое и неведомое (Лев Степанович не называл его никак вообще, а Банников суеверно именовал «Этот») уже было неотъемлемой частью Мишиной личности. Собрание сегодняшнее озадачило Льва Степановича: если это неведомое каким-то образом отделилось теперь от Русакова, то как бы не пришлось им сейчас знакомиться заново… И это был ещё хороший вариант развития событий. О плохих вариантах он предпочёл бы пока не думать.
Ближе к русаковскому дому дорога пошла в горку, он остановился передохнуть и подумал всё-таки о самом плохом: о последних годах своего председательства. Целых четыре месяца не обращать внимания, что Змеинка течёт в обратную сторону, - это ведь уму непостижимо! Но, с другой стороны, ведь и другие зареченцы не заметили, и, не выскажись Лемишев сейчас на собрании, так и остались бы в неведении…
Последние метры пути Лев Степанович одолел почти бегом, совершенно не задыхаясь, зато ругая себя распоследними словами. Как же ловко он сам себя обманул, полагая и рассеянность свою, и тревогу по пустякам в последнее время, и опасную для председателя слепоту к важным происшествиям признаками наступающей дряхлости! Что-то не слишком хорошее, должно быть, происходило со всем Заречным и его окрестностями, а если верить Лемишеву, то и с целым миром вообще. Против изменений, как выразился Павел Сергеевич, глобального масштаба председатель был бессилен, а потому предпочёл не замечать вовсе ничего и выдумать себе дурацкую какую-то сказку про старость… Разозлившись как следует, у калитки он не стал медлить и размышлять, а толкнул её и вошёл во двор Русакова.
Миша был прежний - ровно такой, каким Лев Степанович знал его все предыдущие годы. Он стоял возле своего крыльца, опираясь на лопату с перемотанным изолентой черенком, и пытался прикурить на ветру. На коленях у него были пятна грязи, а поверх бейсболки пристроен налобный фонарь. Рядом, у стены дома, в большом разнообразии был выставлен прочий садовый инструмент, частично ржавый, а частично безнадёжно поломанный.
- Как ты вовремя, Степаныч, - сказал Русаков, взяв от стены небольшой, но увесистый ломик и протянув ему. - Я, похоже, тут один не справлюсь.
Председатель взял ломик, перехватил поудобнее и, косясь на дом, почему-то шёпотом спросил: «Кто там у тебя?»
Этим вопросом он Мишу рассмешил. Или разозлил. Было как-то непонятно.
- Пойдём, Степаныч, - сказал Русаков, поднимаясь на крыльцо.
- Куда?
- Пойдём, говорю, посмотрим, что у меня там!
Впервые за весь сегодняшний вечер Лев Степанович почувствовал себя нормально. Даже хорошо. По-председательски. Он ведь в прошлый раз тщательно осмотрел весь погреб Русакова, только что не обнюхал - но не заметил там ничего заслуживающего внимания. Сейчас эту досадную оплошность предстояло исправить: в подходящем настроении, в соответствующей компании, во всеоружии (он на всякий случай покрепче сжал ломик).
Подвал теперь, когда Русаков вытащил из него старый инструмент, стал выглядеть намного просторнее. А колесо от старой телеги, которое в прошлый визит Льва Степановича наполовину вросло в земляной пол, оказалось раскопано и очищено от земли. Если судить по следам вокруг, то колесо не раз пытались… нет, кажется, не поднять с пола, а просто повернуть по часовой стрелке. И это даже отчасти удалось: сантиметров на десять, не больше.
Русаков одной рукой взялся за торчащую из-под колеса лопату, а другой за импровизированный рычаг, сделанный из гвоздодёра и черенка от граблей.
- Ты хочешь его повернуть? - спросил Лев Степанович, хотя всё было и так ясно.
- Не то чтобы хочу, - ответил Русаков. - Но сейчас мы с тобой попробуем.
- Ты мне всё-таки скажи, Миша, - председатель подсунул свой инструмент под тяжёлый обод колеса, - что именно мы сейчас делаем?
- У тебя, наверное, есть какие-то догадки? - это могло бы прозвучать с привычной для Русакова иронией, если бы не глухое раздражение в его голосе. На кого он был зол, угадать не представлялось возможным. Очень может быть, что на председателя. Или на себя самого. Или на обстоятельства вообще.
- Догадки-то есть…
- Они у тебя, скорее всего, правильные.
- Я всё-таки уточню, - обречённо вздохнул Лев Степанович. - Мы сейчас его повернём, но… в принципе, то есть в целом… всё будет как раньше?
- Нет, - сказал Русаков. - Как раньше уже точно не будет.
Председатель несколько секунд молчал, а потом выдохнул: «Ну, давай!» - и налёг на лом со своей стороны.
Колесо подалось легче, чем он ожидал. Усилия, конечно, потребовались, но далеко не сверхъестественные. Поворот его председатель ощутил каждой клеточкой собственного тела, и в движении этом ему почудились удивительная лёгкость и сокрушительная мощь. Он втянул голову в плечи, ожидая, что сейчас с потолка посыплются комья земли, всё кругом затрещит, покосится и, не дай бог, начнёт рушиться. Но спецэффектов не последовало. В стеллаже с просроченными консервами даже ни одна банка не звякнула. Словно наткнувшись на невидимую преграду, колесо застопорилось; всего повернуть его вышло примерно на четверть окружности. Русаков отпустил свой рычаг. Яркий налобный фонарь мешал увидеть, какое у него сейчас лицо.
- И что, это всё? - спросил Лев Степанович, для порядка подождав с минуту.
- Кажется, всё.
- И что теперь?
- Пойдём наверх, посмотрим, - сказал Русаков, пропуская его вперёд к лестнице.
Председатель поднимался из погреба с некоторой опаской. Догадки насчёт колеса у него были ещё какие. Считанные минуты назад казалось, что он готов к чему угодно, но в этот самый момент обнаружилось, что совершенно не готов…
Дом Русакова, когда он высунул голову из погреба, выглядел как обычно. Вроде бы. Все предметы мебели и вещи находились на своих местах.
Председатель с кряхтеньем выбрался на деревянный пол, поднялся на ноги и только тогда догадался расстаться с ненужным уже ломиком. Поскорее, пока не одолели бестолковые страхи и сомнения, он подошёл к двери и широко распахнул её.
На улице к вечеру значительно потеплело. Тучи разнесло ветром, и небо окрасилось в ровный закатный цвет. В кустах черёмухи у забора пировали птицы, у одних соседей играла музыка, у других негромко бормотал телевизор, мимо по улице проехал кто-то на велосипеде, прокричал петух, залаяла собака.
Русаков прошёл мимо него, спустился с крыльца, сел на ступеньку и закурил.
Председатель сейчас тоже с удовольствием покурил бы, но такой привычки у него не было. Хотелось действовать, говорить, рассуждать - в общем, навести какую-нибудь суету, чтобы успокоить нервы. Воздух пах так же, как всегда, и солнце садилось ровно там, где ему было положено. Во всей окружающей природе нельзя было разглядеть совершенно никаких изменений.
Чтобы занять чем-то руки, он пошарил по карманам жилетки и наткнулся на пакетик с парой крупных голубых бусин.
- Смотри, что у меня есть, - сказал он, протягивая Русакову этот пакет. - Племянница, наверное, забыла, когда маленькая была. Она тоже плетениями всякими увлекалась. Убирался, нашёл вот. Ты, как Вера придёт, отдай ей.
- Вера не придёт, - сказал Русаков.
- А куда же она делась-то? - растерялся председатель.
Русаков пожал плечами.
- Не знаю. Куда они уходят, когда идут дальше?
- Ох… - Лев Степанович замялся, подбирая слова. - Жалко… В смысле, сочувствую… Но ведь, с другой стороны, рано или поздно…
- За Леной Найдёновой приглядывай в ближайшее время.
- А ты? - председатель вдруг испугался: ну как Миша сейчас объявит, что тоже должен уйти куда-нибудь навсегда?
- И я пригляжу. Но у тебя как-то… более по-человечески, что ли, всё это выходит. Опыта больше, наверное.
Калитка распахнулась так, что чуть не сорвалась с петель, и во двор то ли вбежал, то ли вкатился, то ли вовсе влетел Шура Банников.
Шура сиял.
- Вы бы видели! - сказал он. Попытался добавить что-то ещё, но издал только пару неопределённо-восторженных звуков и махнул рукой.
Шура всегда гордился своей способностью излагать сколь угодно сложные вещи обстоятельно, пространно и даже отчасти поэтично. Умолчаний, намёков и хождений вокруг да около он не жаловал, и по этому поводу у них с председателем было вечное противостояние. И теперь Лев Степанович прищурился на него с ехидцей.
- Так что там с камнем, Шура? - невиннейшим тоном спросил он.
- Он, в общем… Ну… Сначала… То есть нет, сначала он… Но не совсем… Вот чёрт! - Банников теперь выглядел счастливым и сокрушённым одновременно. В его коллекции удивительных событий и необъяснимых явлений, кажется, появилось первое, о котором было невозможно поведать человеческим языком.
- Ты оцени, Миша, этот фонтан красноречия! - Лев Степанович повернулся к Русакову - и замер, не решаясь шевельнуться. Позади него, судя по всему, находилось сейчас что-то нечеловечески прекрасное. Потому что Русаков смотрел туда, за спину ему, с каким-то невозможным лицом. Такие лица председатель видел прежде - разве что у детей, вернувшихся от Кукушкиных; трогавших змеиные клады и наблюдавших птичьи дороги в лесных небесах.
Он помедлил несколько секунд, собрался с духом и обернулся, одновременно страшась встречи с этим прекрасным и отчаянно желая её.
Во дворе напротив Тамарка Никанорова снимала с верёвки голубую простыню в белую полоску. Внуки Никаноровой, Егор с Серёгой, в том же дворе пинали мяч, за неимением другого считавшийся футбольным. Мяч прилетел прямо к Тамарке, и она весьма ловким для пенсионерки пасом отправила его обратно. Всю эту картину созерцал с забора рыжий кот Пуша, помахивая облезлым хвостом. Над крышей Тамаркиного дома вилась мошкара, а чуть выше в небе летел маленький серебряный самолёт. Больше ничего - Лев Степанович мог поклясться - там не было.
- Знаешь, Миша, что я думаю? - спросил председатель. - Ты меня слышишь?
- Ага, - рассеянно отозвался Русаков.
- Вон там у тебя под яблоней качели бы хорошо встали. А то у всех в саду есть качели, а у тебя нету, непорядок.
- Да, точно, - сказал Русаков, опуская голову на руки. - Можно и так.
- Выпрямись, во-первых, - Банников подошёл и довольно-таки крепко хлопнул его меж лопаток. И сел рядом. - Значит, так. Выдох длинный. Очень длинный, насколько сможешь. Вдох должен получиться как бы сам. Хорошо. Теперь ещё раз. Степаныч, поставь там пока чайник. И слева за керогазом глянь, там что-то поинтересней чая было.
- Не слева, а сверху на полке, - уточнил Русаков между длинным выдохом и коротким вдохом. Все они трое, стало быть, были в полном порядке.