luden1
in
_politics_
Раздавленные кремлёвской стеной(президентский полк)(94)
Предыдущая часть
Усолкин точно не хотел покончить с собой, просто ему стало очень плохо и психика у него была инфантильна до неприличия. Оказавшись в стрессовой ситуации, он вспомнил какой-нибудь роман, или сериал, где кто-то кончал с собой, и решил сделать такой же трагичный и знаковый жест. Однако, резать себя больно, Дима попытался, не зря же он разломал безопасную бритву, но ничего не получилось. Музыка, как в кино, не заиграла, никто не заломал руки, не расплакался, все сидели в кузове грузовика и щемали. Пришлось расцарапать запястья и начать громко стонать, иначе на беднягу никто не обращал внимания. Внимание было привлечено, кровь на руках заметили, но президент не подошёл к Усолкину и не начал его успокаивать, домой он не поехал. Я был наказан командованием роты, Дима отстранён от наведения порядка. Надо сказать, основная нагрузка, лежавшая в те дни на слонах, заключалась именно в наведении порядка. Я каждое утро следил, чтобы Усолкин заправил свою кровать и шёл сидеть на табуретку, или стоять у подоконника. Дима вскоре подошёл ко мне с претензией:
- Саша, можно спросить?
- Можно, спрашивай.
- Разреши мне порядок наводить.
- Не разрешаю, заправляй свою кровать и сиди на табуретке, - Дима сотворил плаксивое выражение на инфантильном лице, пожаловавшись:
- Меня братья задр..чили, никто не хочет общаться со мной.
¬- И что мне делать с тобой теперь? Вены тебе порезать? Или волшебника к тебе пригнать, на голубом вертолёте, чтобы он домой тебя отправил? Знаешь, надумаешь резать вены, или артерии, подходи и жалуйся. А по другим поводам уже не надо, лимит на моё внимание превышен, - ответил я, неожиданно для себя отвесив Усолкину пинка.
Помимо суицидника Димы, в моём взводе было ещё три печальных, затравленных слона. Я им всем сочувствовал, но не мог же я их как-то оградить от рожания, избиений, прекрасных традиций полка? Конечно, не мог, потому решил, что пусть катится всё к чертям. Могут убивать себя, друг друга, старшие призывы. Главное, что я теперь брусок, чесотку мне подлечили, служить осталось меньше года, а не два, как было в начале.
Гораздо больше меня заботил Смецкий Игорь с его проблемами. Я полагал, что он мой единомышленник, видел в нас много общего. Но Игорь не был уверенным, держался на вторых ролях и я хотел это исправить. Начал я с простого. Как раз в связи со своей «одеревенелостью» и уверенностью, я вспомнил про давнее увлечение с гражданки, занятие которым ещё недавно казалось мне недосягаемым: тяжёлую атлетику. Дома я очень любил штангу, гантели и бег. Напомню читателю, что в расположении роты был относительно приличный спортивный уголок, но по армейским понятиям качаться разрешалось только брусками и старикам, да и то не всем. Считалось, что для молодых и убогих спорт, это «до хрена расслабона» и всё такое. И вот я дождался счастливого момента, был достаточно стар и достаточно крут для спорта! Заниматься приходилось, практически, как начинающему, сила в мышцах была, но начинал я почти с нуля. Но не в этом суть: я решил, что заниматься буду вместе с Игорем. Ему спорт нравился, особенно гири, и постоянное общение со мной, уверенным, вкупе с самим фактом нахождения в спортивном уголке, как мне казалось, должны были способствовать упрочению его позиций. Ну и вообще, я не упускал ни одной возможности, чтобы напомнить всем, что Смецкий - классный парень. Он и был классным, не только, как любитель почитать серьёзные книги, но и как смышлёный, грамотный помощник мне, в нелёгком деле - дрессировке молодняка. Игорь помогал мне во всём и вскоре это заметили все. Глухову Антону, Фурсову Андрею, Артёмину Никите (последний, как и я, довольно неожиданно для себя и всех, стал уверенным), Смецкий тоже нравился. Двое уверенных Миш, Бородин и Бирюков, относились к Игорю с настороженностью. Эти типы опасались делить с кем-то тёплые места. И молодняком они практически не рулили, свалив эту увлекательную обязанность на других, вот и сомневались, расслаблять, или не расслаблять нового, не глупого бруска?
- Что-то ты больно подружился с этим Игорем, а, Воробей? - спросил как-то Бородин, постоянно напоминавший, что он самый уверенный брусок роты. Мне не нравилось разговаривать с ним, но он жил в моём взводе и общаться приходилось каждый день, помногу.
- А что с ним не так? Он умный… - Миша меня перебил:
- Твою любовь к книжкам никто тут не разделяет. Мы не читаем твоих Струганных, или как их там…
- Я знаю, но он реально толковый. Вникает в жизнь взвода, пытается рулить слонами.
- Рулить вообще-то ты должен, - продолжал то ли спорить, то ли убеждать себя в моей правоте Миша. Азарта в его словах не было.
- Я и рулю, вроде более-менее получается. Но он просто толковый, Миша. Толковых мало, кругом все тупят, у нас половина сержантов в роте - дефективные. А тут человеку жизнь в роте не безразлична. У меня во взводе, только ему, Самохину и Цвету не по барабану. Из брусков.
- Не надо только пытаться его расслаблять. Ты нормальный пацан, но не тебе решать, кого поднимать, кого опускать…
- Ясно, - ответил я, - Миша, да не питаю я никаких иллюзий, не пытаюсь наделить, ни себя, ни его никакими там полномочиями. Ну качаться-то мы ведь можем, никто не оскорбится?
- Вы и так качаетесь, каждый день. Ни у кого не спрашиваете. Ладно, думаю, мы друг друга поняли.
Замечу, что про помощь, неравнодушие к жизни в роте, я сказал не для красного словца. На самом деле тот же Носиков и Савченков жутко тупили, косячили. Как-то раз я заступил в ГК-1 вместе с Савченковым Олегом. Я всегда, и в тот раз, старался относиться к нему, или к кому-то другому, нормально, забыть об убогости, уверенности. Мы просто заступили в караул, я был первым помощником, он вторым, никакого неравноправия. Мы спали поровну, ели поровну, напрягались поровну, хотя я вполне мог испортить Олегу жизнь. И вот, наступила ночь, я лёг спать. Савченков уже поспал и теперь должен был посидеть за столом начальника, взять на себя роль руководителя. Выдать ночной доппаёк. Такой паёк полагался ночью солдатам: стакан чая, бутерброд с колбасой, печенька. Вроде ерунда, но эта ерунда всегда проходила мимо солдатских ртов, всё съедали уверенные старые и бруски. Я же старался разделить всё честно, зная, как много значит для слона эта колбаса. Не всегда получалось покормить молодняк, не всегда хотелось, ну хоть более-менее что-то похожее на справедливость я изображал. Ещё надо было отправить смену на посты и заполнить пару журналов. Последнее, впрочем, могло подождать до утра. Всё очень просто.
Вот я сплю себе, сплю и захотелось мне вдруг в туалет. Встаю, иду, вижу спящего за столом Олега. Ну, ерунда же, пусть подремлет. Смотрю на часы и понимаю, что смена как раз должна стоять, инструктироваться и через две минуты - валить на посты. Но почему-то никто не стоит. «Странно», - думаю я, - «наверно Савченков отправил смену пораньше, разбудил всех и отправил», - думать-то я думаю, но почему-то захожу всё же в спальную комнату. И что же я там вижу, в этой комнате? Я вижу спокойно спящую смену, храп стоит на весь караул. И начинается. Включаю свет в комнате отдыха, начинаю орать:
- Подъём, отдыхающая смена! Подъём, б..ядь! Считаю до трёх, вы все на ногах! - далеко не на каждого тут я могу орать, спят-то не только слоны. Недовольный, сонный, супер-уверенный Елисеенко Дима задаёт вопрос:
- Что ты орёшь, Воробей, б..я, е..анулся что ли совсем?!! - мне приходится объяснять, оправдываться:
- Извини, Дим. Савченков смену забыл поднять. Вы по идее уже должны к постам подходить.
- Вы там б..ядь, всё проспали, сами щемите, а я, что теперь, должен подорваться, как слоняра и бежать на пост, в одних портянках?! - в ответ мне приходится что-то мямлить, оправдываться. А перед заступлением на посты смену следовало накормить доппайком, этой самой колбасой и печеньками. Когда и кого теперь кормить, я не понимаю. Савченков с тупой рожей сидит за столом начальника караула и испуганно смотрит на всё происходящее. Всего-то и надо было, что выполнить совершенно элементарные вещи, ребёнок бы справился, но нет, Олег не может поднять смену, не может вставить всем печеньки в рот и дать мне, уставшему и задолбанному, поспать мои законные четыре часа, которые я ему дал поспать. Всё пошло наперекосе-босе, смена на постах простоит на полчаса дольше положенного, задержавшиеся на посту уверенные будут беситься, высказывать мне недовольство. Может дело дойдёт до проставы, которую буду именно я рожать, а не тупорылый Олег. Вот так примерно проходила наша совместная служба. Понадеяться на одного из командиров отделений моего взвода я не мог ни в чём. Носиков был таким же. Ни одной мелочи, пустяка нельзя было доверить этим людям. Поэтому помощь Смецкого, или Самохина, была неоценима. Таких людей в роте было мало, каждый на вес золота. Я мог просто поставить кого-то из них в такую смену, когда мне следовало спать, а какому-нибудь Савченкову-Носикову бодрствовать и, вуаля - всё было в порядке. На проверках, строевых смотрах, Смецкий мог наравне со мной всё проверять за слонами-неумехами, пока тупой Савченков пускал пузыри.
Однажды Миша Бородин собрал будущих уверенных брусков в каптёрке. Во главе сообщества сидел он сам, на табуретке. Остальными крутыми были назначены Саша Шевченко, Миша Бирюков, мой любимец Андрей Фурсов, Артёмин Никита, новенький Андрей Илюхин, Антон Глухов и я. Миша Бородин сделал объявление:
- Старшина утвердил список. На нас всех будут рожать молодые. Сразу говорю, особо губу не раскатывайте. Со временем будет ясно, что можно. Слонов сильно напрягать нельзя, будем советоваться. Если кто-то чухнет, нам это боком выйдет. Ясно? - все согласно и задумчиво кивали головами. На лицах собравшихся была радость, особенно ликовал Глухов. Успех, на который ещё недавно Антон не рассчитывал, слегка кружил ему голову. Если бы не неожиданное фиаско Филонова, никакая уверенность Глухову не светила бы, по крайней мере в первое время.
- Санёк, ты там со Смецким сдружился сильно. Так вот, его не расслаблять, старшина против. Ему нельзя с тобой качаться, на шконарях валяться… - я увидел, как напрягся при этих словах Илюхин. Я тоже напрягся и перебил Бородина:
- Миша, не перегибай. Никто никого не расслабляет, но он же брусок, он нормальный малый. Почему нам качаться в спортивном уголке нельзя? Там же никто не качается, нет конкуренции, - Миша хотел что-то возразить, но его опередил Илюхин:
- Правда, Миха, Игорюха нормальный малый. Расслаблять его никто не будет, но неужели он не заслужил право штангу ворочать? Пусть хе..ачит. Я его знаю со слоновки. Если бы нас не перевели, он был бы уверенным. Он рожал больше всех. Я хотел бы для него самую малость снисхождения.
Миша был недоволен, зло смотрел на нас с Андреем. Остальным было искренне плевать на Смецкого, на меня и Илюхина.
- Если бы вас не перевели, да! Но вас перевели! Ладно, чёрт с ним, но в первое время пусть поменьше качается, расслабляется. Я доведу до старшины. Не надо Нахима злить. Он сказал, максимум восемь человек расслабленных. Вы все здесь.
Вскоре после знакового разговора, на меня начали рожать. Это произошло незаметно, сперва кто-то жвачку принёс, потом майонез положил на стол в карауле и пошло, поехало. Слонам кто-то довёл, что на уверенных брусков надо гончить, носить сгущёнку, рулеты, супы быстрого приготовления, майонез, сигареты, жвачки, а также относительно дорогие мыльно-рыльные принадлежности. В первую очередь рожать следовало на стариков, брускам оставались сигареты, жвачки, мыльно-рыльные принадлежности. Я не курил, чем должен был сэкономить слонам кучу денег.
Я понимал, что на меня будут рожать, но это как-то всё отодвигалось, должно было начаться когда-то, но началось вот теперь. Рожание было обязательным признаком статусности, которая сама по себе была не важна, но давала необходимое. Возможность заниматься штангой в спортивном уголке, лежать на шконке, когда хочется, читать, писать, назначать себя в те караулы, какие хочу, одним словом - жить относительно самостоятельной жизнью. Конечно, убеждения никуда не делись. Я, как прежде, считал армейские порядки гнилыми, а великую систему, которой все молились, утешением для дураков. Все считали, что превращаются тут в мужчин, набираются значимости, зрелости, я же был уверен, что превращаются тут в обезьян, теряя последние человеческие черты. Но, что я мог изменить? На что повлиять? Первые полгода искал единомышленников, в течение второго полугодия что-то пытался сделать, хоть и недолго, и может немного… Что я могу сегодня сказать об этом? Революционером стать сложно, надо повзрослеть, поумнеть. Помимо ума, интеллекта, идейности, бунтарю нужны сильно развитые, жестокость, жёсткость, стойкость. Умный человек редко бывает просто жестоким, он должен уметь ненавидеть. Ненавидеть же сможет только умеющий любить, хотя в книгах и кино утверждают обратное. А чтобы уметь любить, надо иметь развитый, тренированный мозг. Эти черты присущи одному из ста, в лучшем случае. Человеком, умеющим ненавидеть, или любить, за год не станешь. Конечно, жестокими могут быть не только умные и развитые, но и беспросветно тупые, злобные твари.
Помимо всего вышеперечисленного, причиной моей покорности судьбе стала банальная усталость от каждодневной, глупой и бестолковой борьбы. Я уже не хотел сражаться, бороться, искать каких-то единомышленников. Хотел прожить оставшийся год поспокойнее, имея возможность заниматься любимыми вещами, вот и всё.
Молодняк сам стал носить мне разные ништяки, угощать в караулах рулетами, сгущёнкой. Не мне одному, конечно. Я помалкивал, брал эти вкусняшки. В душе моей воцарилась странная ожесточённость, справедливости хотелось всё меньше, комфорта всё больше. «Рожают, значит пусть рожают», - думал я и с каждым днём всё меньше парился по этой теме. Странная эйфория накрыла меня с головой. Казалось, вот оно, настало то время, когда не придётся рожать на кого-то деньги. Вот тот счастливый момент, когда главное армейское гадство отодвинулось от меня!
Продолжение следует...
Усолкин точно не хотел покончить с собой, просто ему стало очень плохо и психика у него была инфантильна до неприличия. Оказавшись в стрессовой ситуации, он вспомнил какой-нибудь роман, или сериал, где кто-то кончал с собой, и решил сделать такой же трагичный и знаковый жест. Однако, резать себя больно, Дима попытался, не зря же он разломал безопасную бритву, но ничего не получилось. Музыка, как в кино, не заиграла, никто не заломал руки, не расплакался, все сидели в кузове грузовика и щемали. Пришлось расцарапать запястья и начать громко стонать, иначе на беднягу никто не обращал внимания. Внимание было привлечено, кровь на руках заметили, но президент не подошёл к Усолкину и не начал его успокаивать, домой он не поехал. Я был наказан командованием роты, Дима отстранён от наведения порядка. Надо сказать, основная нагрузка, лежавшая в те дни на слонах, заключалась именно в наведении порядка. Я каждое утро следил, чтобы Усолкин заправил свою кровать и шёл сидеть на табуретку, или стоять у подоконника. Дима вскоре подошёл ко мне с претензией:
- Саша, можно спросить?
- Можно, спрашивай.
- Разреши мне порядок наводить.
- Не разрешаю, заправляй свою кровать и сиди на табуретке, - Дима сотворил плаксивое выражение на инфантильном лице, пожаловавшись:
- Меня братья задр..чили, никто не хочет общаться со мной.
¬- И что мне делать с тобой теперь? Вены тебе порезать? Или волшебника к тебе пригнать, на голубом вертолёте, чтобы он домой тебя отправил? Знаешь, надумаешь резать вены, или артерии, подходи и жалуйся. А по другим поводам уже не надо, лимит на моё внимание превышен, - ответил я, неожиданно для себя отвесив Усолкину пинка.
Помимо суицидника Димы, в моём взводе было ещё три печальных, затравленных слона. Я им всем сочувствовал, но не мог же я их как-то оградить от рожания, избиений, прекрасных традиций полка? Конечно, не мог, потому решил, что пусть катится всё к чертям. Могут убивать себя, друг друга, старшие призывы. Главное, что я теперь брусок, чесотку мне подлечили, служить осталось меньше года, а не два, как было в начале.
Гораздо больше меня заботил Смецкий Игорь с его проблемами. Я полагал, что он мой единомышленник, видел в нас много общего. Но Игорь не был уверенным, держался на вторых ролях и я хотел это исправить. Начал я с простого. Как раз в связи со своей «одеревенелостью» и уверенностью, я вспомнил про давнее увлечение с гражданки, занятие которым ещё недавно казалось мне недосягаемым: тяжёлую атлетику. Дома я очень любил штангу, гантели и бег. Напомню читателю, что в расположении роты был относительно приличный спортивный уголок, но по армейским понятиям качаться разрешалось только брусками и старикам, да и то не всем. Считалось, что для молодых и убогих спорт, это «до хрена расслабона» и всё такое. И вот я дождался счастливого момента, был достаточно стар и достаточно крут для спорта! Заниматься приходилось, практически, как начинающему, сила в мышцах была, но начинал я почти с нуля. Но не в этом суть: я решил, что заниматься буду вместе с Игорем. Ему спорт нравился, особенно гири, и постоянное общение со мной, уверенным, вкупе с самим фактом нахождения в спортивном уголке, как мне казалось, должны были способствовать упрочению его позиций. Ну и вообще, я не упускал ни одной возможности, чтобы напомнить всем, что Смецкий - классный парень. Он и был классным, не только, как любитель почитать серьёзные книги, но и как смышлёный, грамотный помощник мне, в нелёгком деле - дрессировке молодняка. Игорь помогал мне во всём и вскоре это заметили все. Глухову Антону, Фурсову Андрею, Артёмину Никите (последний, как и я, довольно неожиданно для себя и всех, стал уверенным), Смецкий тоже нравился. Двое уверенных Миш, Бородин и Бирюков, относились к Игорю с настороженностью. Эти типы опасались делить с кем-то тёплые места. И молодняком они практически не рулили, свалив эту увлекательную обязанность на других, вот и сомневались, расслаблять, или не расслаблять нового, не глупого бруска?
- Что-то ты больно подружился с этим Игорем, а, Воробей? - спросил как-то Бородин, постоянно напоминавший, что он самый уверенный брусок роты. Мне не нравилось разговаривать с ним, но он жил в моём взводе и общаться приходилось каждый день, помногу.
- А что с ним не так? Он умный… - Миша меня перебил:
- Твою любовь к книжкам никто тут не разделяет. Мы не читаем твоих Струганных, или как их там…
- Я знаю, но он реально толковый. Вникает в жизнь взвода, пытается рулить слонами.
- Рулить вообще-то ты должен, - продолжал то ли спорить, то ли убеждать себя в моей правоте Миша. Азарта в его словах не было.
- Я и рулю, вроде более-менее получается. Но он просто толковый, Миша. Толковых мало, кругом все тупят, у нас половина сержантов в роте - дефективные. А тут человеку жизнь в роте не безразлична. У меня во взводе, только ему, Самохину и Цвету не по барабану. Из брусков.
- Не надо только пытаться его расслаблять. Ты нормальный пацан, но не тебе решать, кого поднимать, кого опускать…
- Ясно, - ответил я, - Миша, да не питаю я никаких иллюзий, не пытаюсь наделить, ни себя, ни его никакими там полномочиями. Ну качаться-то мы ведь можем, никто не оскорбится?
- Вы и так качаетесь, каждый день. Ни у кого не спрашиваете. Ладно, думаю, мы друг друга поняли.
Замечу, что про помощь, неравнодушие к жизни в роте, я сказал не для красного словца. На самом деле тот же Носиков и Савченков жутко тупили, косячили. Как-то раз я заступил в ГК-1 вместе с Савченковым Олегом. Я всегда, и в тот раз, старался относиться к нему, или к кому-то другому, нормально, забыть об убогости, уверенности. Мы просто заступили в караул, я был первым помощником, он вторым, никакого неравноправия. Мы спали поровну, ели поровну, напрягались поровну, хотя я вполне мог испортить Олегу жизнь. И вот, наступила ночь, я лёг спать. Савченков уже поспал и теперь должен был посидеть за столом начальника, взять на себя роль руководителя. Выдать ночной доппаёк. Такой паёк полагался ночью солдатам: стакан чая, бутерброд с колбасой, печенька. Вроде ерунда, но эта ерунда всегда проходила мимо солдатских ртов, всё съедали уверенные старые и бруски. Я же старался разделить всё честно, зная, как много значит для слона эта колбаса. Не всегда получалось покормить молодняк, не всегда хотелось, ну хоть более-менее что-то похожее на справедливость я изображал. Ещё надо было отправить смену на посты и заполнить пару журналов. Последнее, впрочем, могло подождать до утра. Всё очень просто.
Вот я сплю себе, сплю и захотелось мне вдруг в туалет. Встаю, иду, вижу спящего за столом Олега. Ну, ерунда же, пусть подремлет. Смотрю на часы и понимаю, что смена как раз должна стоять, инструктироваться и через две минуты - валить на посты. Но почему-то никто не стоит. «Странно», - думаю я, - «наверно Савченков отправил смену пораньше, разбудил всех и отправил», - думать-то я думаю, но почему-то захожу всё же в спальную комнату. И что же я там вижу, в этой комнате? Я вижу спокойно спящую смену, храп стоит на весь караул. И начинается. Включаю свет в комнате отдыха, начинаю орать:
- Подъём, отдыхающая смена! Подъём, б..ядь! Считаю до трёх, вы все на ногах! - далеко не на каждого тут я могу орать, спят-то не только слоны. Недовольный, сонный, супер-уверенный Елисеенко Дима задаёт вопрос:
- Что ты орёшь, Воробей, б..я, е..анулся что ли совсем?!! - мне приходится объяснять, оправдываться:
- Извини, Дим. Савченков смену забыл поднять. Вы по идее уже должны к постам подходить.
- Вы там б..ядь, всё проспали, сами щемите, а я, что теперь, должен подорваться, как слоняра и бежать на пост, в одних портянках?! - в ответ мне приходится что-то мямлить, оправдываться. А перед заступлением на посты смену следовало накормить доппайком, этой самой колбасой и печеньками. Когда и кого теперь кормить, я не понимаю. Савченков с тупой рожей сидит за столом начальника караула и испуганно смотрит на всё происходящее. Всего-то и надо было, что выполнить совершенно элементарные вещи, ребёнок бы справился, но нет, Олег не может поднять смену, не может вставить всем печеньки в рот и дать мне, уставшему и задолбанному, поспать мои законные четыре часа, которые я ему дал поспать. Всё пошло наперекосе-босе, смена на постах простоит на полчаса дольше положенного, задержавшиеся на посту уверенные будут беситься, высказывать мне недовольство. Может дело дойдёт до проставы, которую буду именно я рожать, а не тупорылый Олег. Вот так примерно проходила наша совместная служба. Понадеяться на одного из командиров отделений моего взвода я не мог ни в чём. Носиков был таким же. Ни одной мелочи, пустяка нельзя было доверить этим людям. Поэтому помощь Смецкого, или Самохина, была неоценима. Таких людей в роте было мало, каждый на вес золота. Я мог просто поставить кого-то из них в такую смену, когда мне следовало спать, а какому-нибудь Савченкову-Носикову бодрствовать и, вуаля - всё было в порядке. На проверках, строевых смотрах, Смецкий мог наравне со мной всё проверять за слонами-неумехами, пока тупой Савченков пускал пузыри.
Однажды Миша Бородин собрал будущих уверенных брусков в каптёрке. Во главе сообщества сидел он сам, на табуретке. Остальными крутыми были назначены Саша Шевченко, Миша Бирюков, мой любимец Андрей Фурсов, Артёмин Никита, новенький Андрей Илюхин, Антон Глухов и я. Миша Бородин сделал объявление:
- Старшина утвердил список. На нас всех будут рожать молодые. Сразу говорю, особо губу не раскатывайте. Со временем будет ясно, что можно. Слонов сильно напрягать нельзя, будем советоваться. Если кто-то чухнет, нам это боком выйдет. Ясно? - все согласно и задумчиво кивали головами. На лицах собравшихся была радость, особенно ликовал Глухов. Успех, на который ещё недавно Антон не рассчитывал, слегка кружил ему голову. Если бы не неожиданное фиаско Филонова, никакая уверенность Глухову не светила бы, по крайней мере в первое время.
- Санёк, ты там со Смецким сдружился сильно. Так вот, его не расслаблять, старшина против. Ему нельзя с тобой качаться, на шконарях валяться… - я увидел, как напрягся при этих словах Илюхин. Я тоже напрягся и перебил Бородина:
- Миша, не перегибай. Никто никого не расслабляет, но он же брусок, он нормальный малый. Почему нам качаться в спортивном уголке нельзя? Там же никто не качается, нет конкуренции, - Миша хотел что-то возразить, но его опередил Илюхин:
- Правда, Миха, Игорюха нормальный малый. Расслаблять его никто не будет, но неужели он не заслужил право штангу ворочать? Пусть хе..ачит. Я его знаю со слоновки. Если бы нас не перевели, он был бы уверенным. Он рожал больше всех. Я хотел бы для него самую малость снисхождения.
Миша был недоволен, зло смотрел на нас с Андреем. Остальным было искренне плевать на Смецкого, на меня и Илюхина.
- Если бы вас не перевели, да! Но вас перевели! Ладно, чёрт с ним, но в первое время пусть поменьше качается, расслабляется. Я доведу до старшины. Не надо Нахима злить. Он сказал, максимум восемь человек расслабленных. Вы все здесь.
Вскоре после знакового разговора, на меня начали рожать. Это произошло незаметно, сперва кто-то жвачку принёс, потом майонез положил на стол в карауле и пошло, поехало. Слонам кто-то довёл, что на уверенных брусков надо гончить, носить сгущёнку, рулеты, супы быстрого приготовления, майонез, сигареты, жвачки, а также относительно дорогие мыльно-рыльные принадлежности. В первую очередь рожать следовало на стариков, брускам оставались сигареты, жвачки, мыльно-рыльные принадлежности. Я не курил, чем должен был сэкономить слонам кучу денег.
Я понимал, что на меня будут рожать, но это как-то всё отодвигалось, должно было начаться когда-то, но началось вот теперь. Рожание было обязательным признаком статусности, которая сама по себе была не важна, но давала необходимое. Возможность заниматься штангой в спортивном уголке, лежать на шконке, когда хочется, читать, писать, назначать себя в те караулы, какие хочу, одним словом - жить относительно самостоятельной жизнью. Конечно, убеждения никуда не делись. Я, как прежде, считал армейские порядки гнилыми, а великую систему, которой все молились, утешением для дураков. Все считали, что превращаются тут в мужчин, набираются значимости, зрелости, я же был уверен, что превращаются тут в обезьян, теряя последние человеческие черты. Но, что я мог изменить? На что повлиять? Первые полгода искал единомышленников, в течение второго полугодия что-то пытался сделать, хоть и недолго, и может немного… Что я могу сегодня сказать об этом? Революционером стать сложно, надо повзрослеть, поумнеть. Помимо ума, интеллекта, идейности, бунтарю нужны сильно развитые, жестокость, жёсткость, стойкость. Умный человек редко бывает просто жестоким, он должен уметь ненавидеть. Ненавидеть же сможет только умеющий любить, хотя в книгах и кино утверждают обратное. А чтобы уметь любить, надо иметь развитый, тренированный мозг. Эти черты присущи одному из ста, в лучшем случае. Человеком, умеющим ненавидеть, или любить, за год не станешь. Конечно, жестокими могут быть не только умные и развитые, но и беспросветно тупые, злобные твари.
Помимо всего вышеперечисленного, причиной моей покорности судьбе стала банальная усталость от каждодневной, глупой и бестолковой борьбы. Я уже не хотел сражаться, бороться, искать каких-то единомышленников. Хотел прожить оставшийся год поспокойнее, имея возможность заниматься любимыми вещами, вот и всё.
Молодняк сам стал носить мне разные ништяки, угощать в караулах рулетами, сгущёнкой. Не мне одному, конечно. Я помалкивал, брал эти вкусняшки. В душе моей воцарилась странная ожесточённость, справедливости хотелось всё меньше, комфорта всё больше. «Рожают, значит пусть рожают», - думал я и с каждым днём всё меньше парился по этой теме. Странная эйфория накрыла меня с головой. Казалось, вот оно, настало то время, когда не придётся рожать на кого-то деньги. Вот тот счастливый момент, когда главное армейское гадство отодвинулось от меня!
Продолжение следует...