Театр без правил
Мой доклад на ярославской конференции третьих курсов театроведческих факультетов ГИТИСа, СпбГАТИ и ЯГТИ.
В современном искусстве не действуют никакие запреты, оно существует вне всяких моральных и эстетических критериев. Мне бы хотелось рассказать о двух героях современного российского театрального процесса, творящих с той свободой, которая становится вседозволенностью - Иване Вырыпаеве и Андрее Жолдаке. Каждый из них по-своему эпатирует, дразнит публику: Вырыпаев - своими еретическими текстами по ту сторону добра и зла, Жолдак - спектаклями, раздражающими все органы чувств, трещащими по швам от бесчисленных метафор, ассоциаций и дикой режиссёрской фантазии.
Спектакли Вырыпаева неотделимы от его текстов. И хотя ставит их Виктор Рыжаков, а на сцену Вырыпаев выходил только в Кислороде, всё равно именно драматург остаётся их полноценным автором. Это театр слова, для которого нужны только сцена, актёр и зрители, театр, основная задача которого - донесение текста. И почти все особенности его исполнения изначально заложены в пьесе - так, в «Июле» первая ремарка гласит: «исполнитель текста - женщина». Вырыпаеву необходим разительный контраст между героем, от лица которого ведётся повествование и тем, кто играет спектакль. Ясно, что 30-летняя актриса не может ни сыграть 63-летнего маньяка-людоеда, ни читать его монолог как бы от себя лично. Она максимально дистанцируется от физической сущности образа, воплощаясь в его душу, блуждающую где-то около ада. Душу юродивого XXI века. Юродивого не от Бога, вне Бога и дьявола, одержимого третьей, не знающей названия силой. Вырыпаев давно уже ощущает её присутствие в мире, но никак не может понять, что она такое. Здесь можно вспомнить рассуждения Жены Лота из прошлой пьесы Вырыпаева, «Бытие №2»: «Я же знаю, что что-то есть, Я же знаю, что есть что-то ещё. Во всём, во всём, что нас окружает, есть что-то ещё, Кроме того, что мы видим. Я знаю что-то ещё, кроме любви. Я люблю что-то ещё. Кроме любви я знаю о чём-то ещё. Каждый человек знает что-то ещё. Мы все знаем, что есть что-то ещё. Мы точно знаем, что есть что-то ещё. Не бог, не дьявол, не дух, не наука, не философия, не мистика и даже не чувства. Есть что-то ещё». Это загадочное «что-то ещё», повторяемое бесконечно, как заклинание - неиссякаемая энергия жизни, право на существование без законов, религии, нравственности, вне правды и лжи. Это то, что ощущает младенец, впервые открыв глаза, это первородный инстинкт человечества. Герой «Июля» всегда делает то, что хочет, поступает так, как чувствует и ни на секунду не задумывается, что может быть не прав. Если кто-то ему мешает или его обижает - он мгновенно его убивает. Если он хочет отблагодарить приютившего его монаха - отправляет благодетеля в рай. Если он любит - то хочет съесть любимое существо и тем самым вобрать его в себя навсегда, совершив варварски искажённый обряд причастия. Но при всех своих злодействах он сохраняет абсолютную чистоту в душе, глядит на мир глазами трёхлетнего ребёнка. Как герой «Кислорода», он просто не слышал, как сказали «не уби», потому что был в плеере.
Он ненавидит Бога, как последнее, что его ограничивает. Он убивает бородатого старичка, глядящего из верхнего левого угла тюремной палаты, сворачивает ему шею. Борется с Богом - и побеждает его. Вырыпаев признаёт существование Бога, но не понимает, зачем он сейчас нужен, не видит ему места в современном мире. Читаем в одном из ранних вырыпаевских текстов: «Да, я точно знаю, что Бог есть. Бог есть, это факт, но лучше бы его не было». И с этим утверждением начинаешь невольно соглашаться, когда в «Бытии №2» тот самый Бог говорит: «Нет никакого смысла ни в чём, ни в сущем, ни в вездесущем, Ни в водоплавающем, ни в земноводным, Ни в чём нет никакого смысла, ни в чём. И во мне, в боге твоём, нет никакого смысла, потому что меня и самого нет. Нет никакого бога, поверь, это же я сам тебе говорю, бог твой». Если сам бог себя отрицает, а в жизни нет абсолютно никакого смысла - значит возможно всё в мире, который сам себя потерял.
Текст «Июля» Полина Агуреева превращает в льющийся водопадом поток сознания без знаков препинания. Её голос, звучащий из темноты, лицо, светящееся в полумраке, чёрной дырой втягивают в себя зрителей. Она то пропевает отдельные фрагменты, сильно растягивая слова, то проборматывает что-то быстро-быстро, то выкрикивает отчаянно, то говорит тихо, серьёзно, как исповедуясь. Непрерывно увеличивает напор, поднимает напряжение. И в финале плавно раскачивается всем телом, разгребая руками воздух. Выплясывает последние слова героя, обретшего безбашенную свободу. Это свобода, от которой уже не кружится в голове - она сама закруживает вселенную жутким вихрем.
Такую же свободу несёт в себе Кармен Марии Мироновой в спектакле Жолдака «Кармен. Исход». Начинается он словами, под которыми с лёгкостью подписался бы Вырыпаев и которые могли бы послужить манифестом всего современного искусства. «Есть черта, предел, за которую переходить нельзя. Сначала было правило, правильность, правда. А потом появился закон. А когда появилось право? Право человека. Если правило уже есть сама правда, тогда зачем человеку дано право и зачем вообще нужен закон? Право человеку дано и необходимо, чтобы выйти за границы правила и начертать новое, нарушить старый закон и сотворить новый. Но ведь если я нарушаю правило… Я выхожу за границы правды и начинаю творить ложь? Ты как личность имеешь полное право игнорировать закон. И если этот закон, правило невыгоден тебе, почему ты должна его соблюдать? Твоя жизнь - это только твоя жизнь, и ничья больше. Я имею полное право нарушить закон и правило в своих интересах. Муравейник - закон во всей прелести. Закон - насилие надо мной и я как свободная личность имею полное право делать то, что я хочу. Это и есть настоящая свобода» Этот текст Мария Миронова читает в записи, она произносит эти слова от своего имени, заявляя свою личную позицию и озвучивая зрителям правила игры в этом спектакле - в театре отказ от правил тоже может стать законом.
В противоположность Вырыпаеву Жолдак строит свой театр поверх текста. Он берёт за основу известный сюжет, мифологический или литературный, и создаёт на его основе свою историю, придумывая его героям новую судьбу. Он ничего не осовременивает - просто переносит живших столетия назад героев в сегодняшний день. И полюбивших друг друга мента и проститутку зовут Хосе и Кармен просто потому, что когда-то с цыганкой и офицером случилось нечто похожее. Они не произносят слов из новеллы Мериме или оперы Бизе, которые так к ним не подходят - они говорят на своём языке, текст, придуманный вместе режиссёром и актёрами.
Жолдак разрушает традиционную структуру спектакля. В программке указаны 2 действия с разными персонажами: первое, «Кармен» и второе, «Исход». Он меняет их местами, и в начале спектакля зрители долго с недоумением разглядывают программки, пытаясь понять, причём тут Кармен. Первое действие - альтернативный финал судьбы Кармен и Хосе - они остались вместе и дожили до глубокой страсти, превратившись в безымянных бабушку и дедушку. Они сидят, сгорбившись, трясутся в болезни Паркинсона, не способны произнести ни слова. Всё, что они могут - чокаться пустыми бокалами и нежно прижиматься друг к другу. Рядом с ними дочь, внучка, соседка и внучкин парень, которые отмечают бабушкин юбилей в традициях советского новогоднего праздника. Соседка произносит длинный тост, состоящий из беспорядочного набора цифр и заканчивает его, почти палача: «1… 1… 1… 1…» - пародия на лишённые смысла застольные речи оборачивается жалобой на невыносимое одиночество. И ясно, что старые Кармен и Хосе одиноки ничуть не меньше этой соседки. «Он не заслужил света, он заслужил покой» - такая развязка Жолдака не устраивает.
Второе действие Жолдак начинает, показывая видеозапись репетиции «Кармен», обнажая перед зрителями самое святое для режиссёра - процесс рождения спектакля. На репетиции обсуждают, как играть сцену на фабрике, думают совместить её с кадрами из оперы Дзефирелли. Но Миронова восклицает: «Жолдак жив, Дзефирелли мёртв!» (слова эти тут же проецируются на экран большими белыми буквами), и требует от режиссёра: «Принеси мне пулемёт, я расстреляю нафиг эту оперу!». А в следующей сцене, когда она под сумасшедшую музыку распевает “I’m very sexy girl”, на том же экране идёт титр: «Это не Мария Миронова! Это Кармен! И всё это в Москве». И хотя здесь несомненно есть доля эпатажа, это ничуть не дешёвое самолюбование и не яростное ниспровержение авторитетов в лице итальянского гения. Это здоровый смех над собой и своим творчеством, ирония, которой так часто недостаёт многим маститым режиссёром.
Второе действие Кармен отрицает саму природу театра. Жолдак применяет клиповый монтаж, почти уничтожая всякую временную и смысловую логику. Кармен и Хосе знакомятся ещё до своей первой встречи, а после того, как они убивают вместе кармениного ухажёра, вдруг опускается занавес, на сцену выходит женщина, названная в программке «Лектор» и самозабвенно рассказывает об особенностях жизни волков. «Многие считают, что волки - моногамные животные, но на самом деле это не совсем так». Заканчивает свою речь она, как и соседка, со слезами на глазах - «Чем больше я узнаю людей, тем больше мне нравятся собаки». И невольно с ней соглашаешься.
На сцене во втором действии почти ничего не происходит, все основные события либо показываются на глядящих друг на друга экранах, либо случаются внутри огромных белых ящиков и транслируются в прямом эфире. Это не просто синтез искусств, это синтез всего вообще, это мультимедийный театр. Но в центре такого театра остаётся человек. Всё в спектакле подчинено Кармен, это мир, созданный её руками и ей принадлежащий.
Один из главных эпизодов спектакля называется «Сон Кармен» - он следует после того, как она убила своего мужа, угрожавшего Хосе. Она расстреливает из винтовки всех находящихся на сцене, они падают, потом поднимаются, стреляют в неё и уже она падает, как бы умирая. Но тоже встаёт и им отвечает. Это повторяется много-много раз и в конце концов Кармен побеждает. Тогда она разворачивается, выходит на авансцену и расстреливает зал. У неё за спиной опускается занавес, на занавесе титр - «Маша под дождём c винтовкой», и она читает книгу Экклезиаста. Первое, что она произносит - «Роды приходят и уходят, земля пребывает в вечности». Это можно воспринять - и, наверно, не без оснований - как насмешливый привет Сергею Женовачу, чей «Захудалый род» завершается теми же словами. Но Миронова-Кармен читает библейский текст серьёзно, сосредоточенно, безнадёжно-печальным голосом. Истины, провозглашённые пророком, оказываются недействительны в мире, где человек беспомощен перед всеобщей жестокостью. Где получить право жить, любить и действовать свободно можно, только совершив преступление. А преступление это будет оправдано любовью. Здесь тоже можно найти перекличку с Вырыпаевым: «И любишь, и ненавидишь, и убиваешь только ради главного на земле».
Главное на земле у Жолдака побеждает. Причём побеждает в результате благодаря отказу от вражды со всем миром и от стремления его побороть. Кармен и Хосе крепко обнимаются на фоне фейерверка, и в объятии убивают друг друга. И обретают последнюю свободу, не желая ни потерять свою любовь, ни благополучно дожить до старости и превратиться в овощей.
На премьере «Кармен» в театре Моссовета творилось то, чего не происходило, наверно, со времён первой постановки «Чайки» в Александринке. Во втором действии зрители убегали толпами, громко стуча ногами и почти в полный голос крича: «Это невозможно! Сумасшедший дом!». Перед началом зал был переполнен, к концу осталось не больше половины зрителей, и аплодировала из оставшихся максимум десятая часть. А Жолдак ощущал себя настоящим героем и триумфатором, победно вскидывая руки и продолжая выводить актёров на поклон, когда хлопали от силы 5 человек. Ему необходим скандал, ему нужно, чтобы им возмущались, его цель - взбудоражить всех.
Сейчас спектакль идёт гораздо спокойнее. Почти никто не покидает зал, а аплодисменты звучат и во время действия. Жолдак, говорят, очень недоволен…
И всё-таки он жив!
В современном искусстве не действуют никакие запреты, оно существует вне всяких моральных и эстетических критериев. Мне бы хотелось рассказать о двух героях современного российского театрального процесса, творящих с той свободой, которая становится вседозволенностью - Иване Вырыпаеве и Андрее Жолдаке. Каждый из них по-своему эпатирует, дразнит публику: Вырыпаев - своими еретическими текстами по ту сторону добра и зла, Жолдак - спектаклями, раздражающими все органы чувств, трещащими по швам от бесчисленных метафор, ассоциаций и дикой режиссёрской фантазии.
Спектакли Вырыпаева неотделимы от его текстов. И хотя ставит их Виктор Рыжаков, а на сцену Вырыпаев выходил только в Кислороде, всё равно именно драматург остаётся их полноценным автором. Это театр слова, для которого нужны только сцена, актёр и зрители, театр, основная задача которого - донесение текста. И почти все особенности его исполнения изначально заложены в пьесе - так, в «Июле» первая ремарка гласит: «исполнитель текста - женщина». Вырыпаеву необходим разительный контраст между героем, от лица которого ведётся повествование и тем, кто играет спектакль. Ясно, что 30-летняя актриса не может ни сыграть 63-летнего маньяка-людоеда, ни читать его монолог как бы от себя лично. Она максимально дистанцируется от физической сущности образа, воплощаясь в его душу, блуждающую где-то около ада. Душу юродивого XXI века. Юродивого не от Бога, вне Бога и дьявола, одержимого третьей, не знающей названия силой. Вырыпаев давно уже ощущает её присутствие в мире, но никак не может понять, что она такое. Здесь можно вспомнить рассуждения Жены Лота из прошлой пьесы Вырыпаева, «Бытие №2»: «Я же знаю, что что-то есть, Я же знаю, что есть что-то ещё. Во всём, во всём, что нас окружает, есть что-то ещё, Кроме того, что мы видим. Я знаю что-то ещё, кроме любви. Я люблю что-то ещё. Кроме любви я знаю о чём-то ещё. Каждый человек знает что-то ещё. Мы все знаем, что есть что-то ещё. Мы точно знаем, что есть что-то ещё. Не бог, не дьявол, не дух, не наука, не философия, не мистика и даже не чувства. Есть что-то ещё». Это загадочное «что-то ещё», повторяемое бесконечно, как заклинание - неиссякаемая энергия жизни, право на существование без законов, религии, нравственности, вне правды и лжи. Это то, что ощущает младенец, впервые открыв глаза, это первородный инстинкт человечества. Герой «Июля» всегда делает то, что хочет, поступает так, как чувствует и ни на секунду не задумывается, что может быть не прав. Если кто-то ему мешает или его обижает - он мгновенно его убивает. Если он хочет отблагодарить приютившего его монаха - отправляет благодетеля в рай. Если он любит - то хочет съесть любимое существо и тем самым вобрать его в себя навсегда, совершив варварски искажённый обряд причастия. Но при всех своих злодействах он сохраняет абсолютную чистоту в душе, глядит на мир глазами трёхлетнего ребёнка. Как герой «Кислорода», он просто не слышал, как сказали «не уби», потому что был в плеере.
Он ненавидит Бога, как последнее, что его ограничивает. Он убивает бородатого старичка, глядящего из верхнего левого угла тюремной палаты, сворачивает ему шею. Борется с Богом - и побеждает его. Вырыпаев признаёт существование Бога, но не понимает, зачем он сейчас нужен, не видит ему места в современном мире. Читаем в одном из ранних вырыпаевских текстов: «Да, я точно знаю, что Бог есть. Бог есть, это факт, но лучше бы его не было». И с этим утверждением начинаешь невольно соглашаться, когда в «Бытии №2» тот самый Бог говорит: «Нет никакого смысла ни в чём, ни в сущем, ни в вездесущем, Ни в водоплавающем, ни в земноводным, Ни в чём нет никакого смысла, ни в чём. И во мне, в боге твоём, нет никакого смысла, потому что меня и самого нет. Нет никакого бога, поверь, это же я сам тебе говорю, бог твой». Если сам бог себя отрицает, а в жизни нет абсолютно никакого смысла - значит возможно всё в мире, который сам себя потерял.
Текст «Июля» Полина Агуреева превращает в льющийся водопадом поток сознания без знаков препинания. Её голос, звучащий из темноты, лицо, светящееся в полумраке, чёрной дырой втягивают в себя зрителей. Она то пропевает отдельные фрагменты, сильно растягивая слова, то проборматывает что-то быстро-быстро, то выкрикивает отчаянно, то говорит тихо, серьёзно, как исповедуясь. Непрерывно увеличивает напор, поднимает напряжение. И в финале плавно раскачивается всем телом, разгребая руками воздух. Выплясывает последние слова героя, обретшего безбашенную свободу. Это свобода, от которой уже не кружится в голове - она сама закруживает вселенную жутким вихрем.
Такую же свободу несёт в себе Кармен Марии Мироновой в спектакле Жолдака «Кармен. Исход». Начинается он словами, под которыми с лёгкостью подписался бы Вырыпаев и которые могли бы послужить манифестом всего современного искусства. «Есть черта, предел, за которую переходить нельзя. Сначала было правило, правильность, правда. А потом появился закон. А когда появилось право? Право человека. Если правило уже есть сама правда, тогда зачем человеку дано право и зачем вообще нужен закон? Право человеку дано и необходимо, чтобы выйти за границы правила и начертать новое, нарушить старый закон и сотворить новый. Но ведь если я нарушаю правило… Я выхожу за границы правды и начинаю творить ложь? Ты как личность имеешь полное право игнорировать закон. И если этот закон, правило невыгоден тебе, почему ты должна его соблюдать? Твоя жизнь - это только твоя жизнь, и ничья больше. Я имею полное право нарушить закон и правило в своих интересах. Муравейник - закон во всей прелести. Закон - насилие надо мной и я как свободная личность имею полное право делать то, что я хочу. Это и есть настоящая свобода» Этот текст Мария Миронова читает в записи, она произносит эти слова от своего имени, заявляя свою личную позицию и озвучивая зрителям правила игры в этом спектакле - в театре отказ от правил тоже может стать законом.
В противоположность Вырыпаеву Жолдак строит свой театр поверх текста. Он берёт за основу известный сюжет, мифологический или литературный, и создаёт на его основе свою историю, придумывая его героям новую судьбу. Он ничего не осовременивает - просто переносит живших столетия назад героев в сегодняшний день. И полюбивших друг друга мента и проститутку зовут Хосе и Кармен просто потому, что когда-то с цыганкой и офицером случилось нечто похожее. Они не произносят слов из новеллы Мериме или оперы Бизе, которые так к ним не подходят - они говорят на своём языке, текст, придуманный вместе режиссёром и актёрами.
Жолдак разрушает традиционную структуру спектакля. В программке указаны 2 действия с разными персонажами: первое, «Кармен» и второе, «Исход». Он меняет их местами, и в начале спектакля зрители долго с недоумением разглядывают программки, пытаясь понять, причём тут Кармен. Первое действие - альтернативный финал судьбы Кармен и Хосе - они остались вместе и дожили до глубокой страсти, превратившись в безымянных бабушку и дедушку. Они сидят, сгорбившись, трясутся в болезни Паркинсона, не способны произнести ни слова. Всё, что они могут - чокаться пустыми бокалами и нежно прижиматься друг к другу. Рядом с ними дочь, внучка, соседка и внучкин парень, которые отмечают бабушкин юбилей в традициях советского новогоднего праздника. Соседка произносит длинный тост, состоящий из беспорядочного набора цифр и заканчивает его, почти палача: «1… 1… 1… 1…» - пародия на лишённые смысла застольные речи оборачивается жалобой на невыносимое одиночество. И ясно, что старые Кармен и Хосе одиноки ничуть не меньше этой соседки. «Он не заслужил света, он заслужил покой» - такая развязка Жолдака не устраивает.
Второе действие Жолдак начинает, показывая видеозапись репетиции «Кармен», обнажая перед зрителями самое святое для режиссёра - процесс рождения спектакля. На репетиции обсуждают, как играть сцену на фабрике, думают совместить её с кадрами из оперы Дзефирелли. Но Миронова восклицает: «Жолдак жив, Дзефирелли мёртв!» (слова эти тут же проецируются на экран большими белыми буквами), и требует от режиссёра: «Принеси мне пулемёт, я расстреляю нафиг эту оперу!». А в следующей сцене, когда она под сумасшедшую музыку распевает “I’m very sexy girl”, на том же экране идёт титр: «Это не Мария Миронова! Это Кармен! И всё это в Москве». И хотя здесь несомненно есть доля эпатажа, это ничуть не дешёвое самолюбование и не яростное ниспровержение авторитетов в лице итальянского гения. Это здоровый смех над собой и своим творчеством, ирония, которой так часто недостаёт многим маститым режиссёром.
Второе действие Кармен отрицает саму природу театра. Жолдак применяет клиповый монтаж, почти уничтожая всякую временную и смысловую логику. Кармен и Хосе знакомятся ещё до своей первой встречи, а после того, как они убивают вместе кармениного ухажёра, вдруг опускается занавес, на сцену выходит женщина, названная в программке «Лектор» и самозабвенно рассказывает об особенностях жизни волков. «Многие считают, что волки - моногамные животные, но на самом деле это не совсем так». Заканчивает свою речь она, как и соседка, со слезами на глазах - «Чем больше я узнаю людей, тем больше мне нравятся собаки». И невольно с ней соглашаешься.
На сцене во втором действии почти ничего не происходит, все основные события либо показываются на глядящих друг на друга экранах, либо случаются внутри огромных белых ящиков и транслируются в прямом эфире. Это не просто синтез искусств, это синтез всего вообще, это мультимедийный театр. Но в центре такого театра остаётся человек. Всё в спектакле подчинено Кармен, это мир, созданный её руками и ей принадлежащий.
Один из главных эпизодов спектакля называется «Сон Кармен» - он следует после того, как она убила своего мужа, угрожавшего Хосе. Она расстреливает из винтовки всех находящихся на сцене, они падают, потом поднимаются, стреляют в неё и уже она падает, как бы умирая. Но тоже встаёт и им отвечает. Это повторяется много-много раз и в конце концов Кармен побеждает. Тогда она разворачивается, выходит на авансцену и расстреливает зал. У неё за спиной опускается занавес, на занавесе титр - «Маша под дождём c винтовкой», и она читает книгу Экклезиаста. Первое, что она произносит - «Роды приходят и уходят, земля пребывает в вечности». Это можно воспринять - и, наверно, не без оснований - как насмешливый привет Сергею Женовачу, чей «Захудалый род» завершается теми же словами. Но Миронова-Кармен читает библейский текст серьёзно, сосредоточенно, безнадёжно-печальным голосом. Истины, провозглашённые пророком, оказываются недействительны в мире, где человек беспомощен перед всеобщей жестокостью. Где получить право жить, любить и действовать свободно можно, только совершив преступление. А преступление это будет оправдано любовью. Здесь тоже можно найти перекличку с Вырыпаевым: «И любишь, и ненавидишь, и убиваешь только ради главного на земле».
Главное на земле у Жолдака побеждает. Причём побеждает в результате благодаря отказу от вражды со всем миром и от стремления его побороть. Кармен и Хосе крепко обнимаются на фоне фейерверка, и в объятии убивают друг друга. И обретают последнюю свободу, не желая ни потерять свою любовь, ни благополучно дожить до старости и превратиться в овощей.
На премьере «Кармен» в театре Моссовета творилось то, чего не происходило, наверно, со времён первой постановки «Чайки» в Александринке. Во втором действии зрители убегали толпами, громко стуча ногами и почти в полный голос крича: «Это невозможно! Сумасшедший дом!». Перед началом зал был переполнен, к концу осталось не больше половины зрителей, и аплодировала из оставшихся максимум десятая часть. А Жолдак ощущал себя настоящим героем и триумфатором, победно вскидывая руки и продолжая выводить актёров на поклон, когда хлопали от силы 5 человек. Ему необходим скандал, ему нужно, чтобы им возмущались, его цель - взбудоражить всех.
Сейчас спектакль идёт гораздо спокойнее. Почти никто не покидает зал, а аплодисменты звучат и во время действия. Жолдак, говорят, очень недоволен…
И всё-таки он жив!