(no subject)
По пути на дачу, должен быть блиндаж. Осколки линии Маннергейма. Здоровый - два этажа над землей, сколько вниз, не известно. Отец говорит, что здесь грибное место. Я знаю только одно грибное место - под Белоостровом.
На этой даче как-то, моя бабушка со своей кузиной:
- Мирочка, ты Маяковского любишь?
- Я, нет!
- И я, нет! Глупость, как это может быть, облако в штанах!?
Ее мать после революции, оказавшись под Полтавой без украденного горничной Айвазовского и еще кем-то остатков драгоценностей, пыталась продавать на рынке камамбер. Это был обычный плесневелый сыр, но откуда ей было знать тонкости технологии.
Все это, вместе с семейной легендой о потерянных где-то на участке серебрянных ножницах, остается здесь, на нелюбимой мною даче. Не смотря на спиленные деревья, их стертую ажурную тень и грядки вместо английского сада, в моем сердце остается таберанкль с драгоценностями, которые у меня никто не сможет украсть.
Это я пытаюсь сгладить что-то внутри. Своё предательство Альбиона, моей шумной и душной комнаты. Её порог уже больше полувека не переступал чужак.
А пока мы переезжаем с Петроградского на Безымянный. Там из окна сумасшедшие голые женщины кидают вон вещи из своих окон, а с другой стороны квартала, такие же, но одетые собирают, строя себе Краду, которая, в итоге, достается другим.
Эй, я отрубаю себе кисть и бросаю вперед, на берег! Мы на Большой земле!
На этой даче как-то, моя бабушка со своей кузиной:
- Мирочка, ты Маяковского любишь?
- Я, нет!
- И я, нет! Глупость, как это может быть, облако в штанах!?
Ее мать после революции, оказавшись под Полтавой без украденного горничной Айвазовского и еще кем-то остатков драгоценностей, пыталась продавать на рынке камамбер. Это был обычный плесневелый сыр, но откуда ей было знать тонкости технологии.
Все это, вместе с семейной легендой о потерянных где-то на участке серебрянных ножницах, остается здесь, на нелюбимой мною даче. Не смотря на спиленные деревья, их стертую ажурную тень и грядки вместо английского сада, в моем сердце остается таберанкль с драгоценностями, которые у меня никто не сможет украсть.
Это я пытаюсь сгладить что-то внутри. Своё предательство Альбиона, моей шумной и душной комнаты. Её порог уже больше полувека не переступал чужак.
А пока мы переезжаем с Петроградского на Безымянный. Там из окна сумасшедшие голые женщины кидают вон вещи из своих окон, а с другой стороны квартала, такие же, но одетые собирают, строя себе Краду, которая, в итоге, достается другим.
Эй, я отрубаю себе кисть и бросаю вперед, на берег! Мы на Большой земле!